Бродский и другие

     Проект Александра Фильцера «Хаим Евреинов. Современная еврейская поэзия и художники».

*
Мост,
перечеркивающий воду,
и вода,
спешащая из-под него к следующему мосту,
это не только существительные,
но и повод для
строфы,
которая не протянется, как мост,
на версту.

И человек,
переходящий реку по мосту, яко посуху,
и почти что уже достигший
другого берега,
на обоих что-то утерявший,
путь для,
знает, что остался третий еще –
Америка.
               
     Это стихотворение, посвященное Бродскому, я написал в конце 1970-х, но опубликовано оно было только в 1998 в моей книге «Предновогодний романс». Оригинал-макет книги делал Валера Швальб, некоторые мемуаристы почему-то путают его с Лешей Гуковским.
     Валера спросил: «но и повод для» – это мне понятно. А что такое «путь для»?

     Редактором книги оказался «русский» француз, кюре Анри Мартен. Поскольку мою первую книгу «Еврейская традиция в Российской империи и Советском Союзе» по рекомендации одного московского рава печатал иорданский араб, то я уже ничему не удивлялся.
     Когда кюре дошел до эпиграфа «Иной имел мою Аглаю…» и начал читать сам стих, то я немного напрягся. Но он прочел, подумал и выдал: «Иной за то, что был француз…»

     Когда кюре запаздывал, то приходилось коротать время в компании поэта и попа Глеба Якунина. На обложке его книги были вышки и колючка, так как Глеб топтал зону с 1979 по 1985, а потом отбывал ссылку в Якутии. Но к тому времени, когда печатались наши книги, он уже успел стать членом Верховного Совета РСФСР и депутатом Государственной Думы. В издательстве «Прогресс–Традиция» я общался с Лизой Горжевской, вдовой Саши Величанского. Поэта Величанского сейчас мало кто помнит, зато многим знакомы его строки:
«Под музыку Вивальди,
Вивальди, Вивальди
Под музыку Вивальди,
Под славный клавесин,
Под скрипок переливы,
Под завыванье вьюги,
Условимся друг друга
Любить, что было сил».
     *
     Сергей Гандлевский так описывал их совместную работу:
«В настоящее время я числюсь при СУ-
206 под началом Н. В. Соткилавы.
Раз в три дня караульную службу несу,
Шельмоватый кавказец содержит ораву
Очарованных странников. Форменный зо-
омузей посетителям на удивленье:
Величанский, Сопровский, Гандлевский, Шаззо
Часовые строительного управленья».

     Уход в подполье был для нас в те годы распространенным решением.
В расклейщики афиш,
в лифтеры и вахтеры,
как зверь уходит в норы,
в ночные сторожа...
     Писал я тогда.
     *
     У Окуджавы есть удивительная песня, посвященная И. Б.
«Моцарт на старенькой скрипке играет,
Моцарт играет, а скрипка поет,
Моцарт отечества не выбирает –
просто играет всю жизнь напролет.
Ах, ничего, что всегда, как известно,
Наша судьба – то гульба, то пальба...»

     ***
     Мои стихи:

     «Дева тешит до известного предела –
     дальше локтя не пойдёшь или колена».
       И. Б.

«Дева тешит до известного предела –
а со временем и вовсе без предела.
Мне же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!»

Это мнение Иосифа. Конечно,
существует много дев, колен и мнений.
А вселенная свята и многогрешна?
Как сказал когда-то Постум: «Без сомнений».
 
Колизей заполнен в полдень всяким сбродом.
Много солнца. Льется воздух светло-синий.
Но мудрец опять чурается народа –
мирно дремлет под скамейкой пьяный Плиний.

Ветер с моря, пробирающий до дрожи,
проникает в дом, мозги и селезенку.
Хорошо бы было в этом древнем Риме
встретить друга или новую девчонку.

     **
Ветер, разбросав в беспорядке листья,
перемешал увядшие и полузеленые.
День зашел в окно и через двери вышел,
а погода и с утра была хреновая.

Перепутав прилагательные, глаголы, стили,
страны, города и разных женщин,
ветер, запутавшийся в латыни,
не сотрясает вельможных кресел.

Senex – старик, а senatus – власти.
Убереги меня от синклита.
Над другими цари и властвуй.
Мной империя давно забыта.

На природе, в лесу скитаний,
купцов, гетер и воспоминаний,
уединился поэт от мира
и еле слышно бряцает лира.

   ***
Я, конечно, Марциала не читаю,
ни Горация «Exegi monumentum».
Я смотрю в окно на сосны и вздыхаю,
потому что не осталось абонента

для стихов, любви, совместных обсуждений.
По ночам в квартире бродят только тени
тех, которые… Бренчит в шкафу посуда.
Кто-то скачет в темноте, паскуда,
 
в городок, который под горою,
к морю и шумящему прибою,
к кабакам, …ям и алкоголю.

Я же остаюсь с самим собою
и беседую с молчащими тенями,
и с картинкою луны в оконной раме.
     5.1-4.3.19

     *
     «Если выпало в Империи родиться,
     лучше жить в глухой провинции у моря».
       И. Б.
 
Коли выпало в Венеции родиться,
пить с утра вино, глядеть в окно на море,
на вдове купца почившего жениться,
и политики касаться в разговоре.

Деньги посылать старушке маме.
Цезаря портрет в дубовой раме
или бюст установить в квартире,
а его врагов мочить в сортире.

Посещать гетер и брадобреев,
сторониться нищих и евреев,
в землю лечь и вечным сном забыться.
Вроде спишь, но ничего не снится.

А Венеция на карте и в реале
будет жить и вспомнится едва ли
пожилой никчемный человечек
и его дела, стихи и речи.

Город уплывает на гондоле,
в нем свои заученные роли
исполняют пьяницы, старухи,
гладиаторы, патриции и мухи,
 
что летят на мед, центурионы,
нищие, сенаторы, гетеры,
вы, конечно, с ними не знакомы.
Сто какой-то год до этой эры.
     А. Ф. 23-24.3.19

     ***
     Пусть время обо мне молчит.
Пускай легко рыдает ветер резкий
и над моей могилою еврейской
младая жизнь настойчиво кричит.
     Иосиф Бродский, 1961

     «Когда меня спрашивали про мою национальность, я, разумеется, отвечал, что я еврей. Но это случалось крайне редко. Меня и спрашивать не надо, я «р» не выговариваю».
     «Понимание того, что я еврей, пришло ко мне довольно рано».
     «Мои проблемы (с властью) – от занимаемой мной позиции, не от того, что я еврей».
     «Я еврей. Стопроцентный. Нельзя быть больше евреем, чем я. Папа, мама – ни малейших сомнений. Без всякой примеси».
     «Я против торгашеской психологии, которая пронизывает христианство: сделай это – получишь то. Или и того лучше: уповай на бесконечное милосердие Божие. Ведь это, в сущности, антропоморфизм. Мне ближе ветхозаветный Бог, который карает».
     «Все-таки мне больше по душе идея своеволия, непредсказуемости. В этом смысле я ближе к иудаизму, чем любой иудей в Израиле. Просто потому, что если я и верю во что-то, то в деспотичного, непредсказуемого Бога».
     «Метафизический горизонт, метафизическая интенсивность Ветхого Завета, на мой взгляд, куда выше, чем метафизика Нового. Сама идея грандиознее – идея верховного существа, которое не оперирует на основании этических, то есть человеческих, категорий, а исходит из собственной воли, в основе которой лежит произвол».
     «Я стопроцентный еврей, у меня еврейская кровь. Так что для меня вопросов не существует. Но в течение жизни я как-то мало обращал на это внимания, даже будучи молодым человеком, хотя в России молодым еврейским людям напоминают об их происхождении каждые пять минут».
     «С течением лет я чувствую себя куда большим евреем, чем те люди, которые уезжают в Израиль или ходят в синагоги». 
     «Я – еврей, русский поэт и американский гражданин».
       Иосиф Бродский

     «Смею полагать, что в этой уникальной поэтической личности еврейской грани не было вовсе. Еврейской темы, еврейского «материала» поэт Иосиф Бродский не знает – этот «материал» ему чужой». 
       Шимон Маркиш

     "Бродский – настоящий поэт, прирожденный. Но ему не хватает теплинки. Форма у него блестящая, но блестит, как лакированный покров жука. Не чувствуется тепло тела".
       Евгений Евтушенко

     "Для Бродского Евтушенко — человек другой профессии.
    
     Иосиф Бродский любит повторять: Жизнь коротка и печальна. Ты заметил, чем она вообще кончается?
    
     Найман и Бродский шли по Ленинграду. Дело было ночью. "Интересно, где здесь Южный Крест?" — спросил вдруг Бродский. (Как известно, Южный Крест находится в южном полушарии.)
     Найман сказал:  "Иосиф! Откройте словарь Брокгауза и Ефрона. Найдите там букву «А». И поищите слово «Астрономия».
     Бродский ответил: "Вы тоже откройте словарь на букву «А». И поищите там слово «Астроумие».
    
     Шли мы откуда-то с Бродским. Был поздний вечер. Спустились в метро — закрыто. Кованая решетка от земли до потолка. А за решеткой прогуливается милиционер. Иосиф подошел ближе. Затем довольно громко крикнул:
     — Э!
     Милиционер насторожился, обернулся.
     — Чудесная картина, — сказал ему Иосиф, — впервые наблюдаю мента за решеткой!
    
     Помню, Иосиф Бродский высказался следующим образом:
     — Ирония есть нисходящая метафора.
     Я удивился:
     — Что это значит — нисходящая метафора?
     — Объясняю, — сказал Иосиф, — вот послушайте. «Ее глаза, как бирюза» — это восходящая метафора. А «ее глаза, как тормоза» — это нисходящая метафора".
       Сергей Довлатов


     Из книги А. Фильцера «В русском балагане», Иерусалим, 5780 (2020).