Светлячки

В. - М.Г.




1.


 - Я убил человека.
Ты примешь нас, примешь?
И по скользким дорогам помчался рыдван,
Рассекая живую дрожащую примесь
Насекомых в затонах озоновых ванн.

Доброхотливый дядька до самой границы
Согласился подкинуть, а дальше уже
Будет кто-то другой. Нелегко сторониться
Участившихся градин размером с драже.


И лохмотья зеленой травы на ноже,
Той зеленой травы на ноже -


Что весной приютила под грозы и ливни,
И легко отводила назойливый свет,
Словно спальни твои, где слоновые бивни,
И за окнами стаи бесшумных ракет.

И укропа верхушки, и конского щавля,
И венозные жилистые лопухи -
Их защита надежна, настой их отравлен,
Их прицельно разящие стрелы мягки.

Ты же примешь, поселишь нас - раненых, спящих,
С рассеченными пальцами, с шапками вкось,
Ты признаешь, узнаешь - едва ли скорбящих
Об отчизне - окинутой, кинутой вскользь.

Чтоб успевшие въесться глухие громады
С наступленьем зари превращались в труху,
Но у бывших военных - лазутчиков ада -
Канонады навек на секретном слуху

Оседают, не гаснут. Последние танцы
Мотыльков, лепестков облетающих груш -
Становись под их струи, чтоб легче расстаться,
Становись под их всеочищающий душ.


Ты бинтуешь его известковым бинтом.
За окном вертолет с невесовым винтом.


Я убил человека. И выколол оба глаза
Перед тем, как убить -
Чтоб она не смогла бежать
И догнать. Но у самого края лаза
Продолжали хвататься руки, уста дрожать.

Мы успели. И как в дымоходе спичка
Разгоревшаяся пролетает - у-ух! -
Ее тыквенная огневая косичка
Показала язык свой алый, и свет потух.

У меня на руках - бульдозером взрытая каша,
У меня на руках твоя тень и твое пальто.
Мы стоим. А Земля чадит, вопияше,
И плывет по ней развороченное решето.

О, зачем она, шаровая, охладевает
К своим выросшим дочерям, сынам?
О, зачем из-под нас себя выбивает,
И глядит безразлично вослед уходящим нам?

У нее - японский сад, где свистит катаной
Усекающий злого зверя, и голубой
Атмосферный шлейф.
А над ними - корабль Натана,
И флажок мигает, зовет меня за собой.

Купола церквей блеснут, и исчезнет небо.
Голубого не будет больше над головой.
Услыхала зов ее, примчалась во сне бы -
Но умолкли сны, а сирены включили вой.


Что случилось? Неужто портовый сдан?
Зажигай огни свои, лейтенант Натан.


Поднимай глаза свои, самурай земли,
Над тобой пролетают не журавли -
Корабли. Пускай себе лютый меч в кишки.
Это мы - твои выросшие сынки.


...



- Ты убил? Заходи, заходи, ложись.
Буду ноги твои омывать ледяной водой.
Зарастает корою рана, и впрочем, жизнь
Продолжается своей бешеной чередой.

И мой дом - дорога, пустой поездной вагон,
Вот сидит пассажир, вот сейчас сойдет.
У тебя - она, у нее - запредельный Он.
И катится, катится судьба задом наперед.

Стук-постук - тают рельсы, мощенные в небесах.
Я тебе расстелю постель, напою вином.
У тебя - она, у нее - первозданный страх,
И всплывает, всплывает Родина кверху дном.

Птички черные, птички алые, мотыльки.
Лесником я когда-то был... Не таи же зла.
Вот схватились за нашу палубу две руки.
Солгала и тебе, и мне она, солгала.

Вот влезает на нашу палубу со стволом
Человек-яйцо, приближается, как во сне,
Через стены и двери врывается напролом.
Солгала, солгала, и тебе, и конечно, мне.
 
Выбирай ружье и стреляй, и стреляй в упор,
После сбрасывай с высоты в стопудовый чан.
У меня в глазах - тоска, у тебя - укор,
У нее же - необоримый Эль Манохан.

Он остался там, где полдневная бирюза,
Думал я, где лазурь пропускает зной -
Но взгляни же - в окошке его глаза,
Наше небо - ведь тоже его глаза,
Преломленные чуждою кривизной.

Ни одним пятном не подернута та лазурь.
Хоть зенит еще полыхает и не остыл,
Ляг в траву, и глаза посильней зажмурь -
Ты увидишь, как копошится небесный тыл.

Ничего уже не линейно, ничто не явь.
Посмотри, как петляют за окнами колеи,
Так и ты - два крыла свои распахни, расправь
И лети, разберись, где чужие, а где - свои.

Вот опять безголовый упрямец наш лезет в дом,
Я, как бывший лесничий, привык к житью начеку...
Умываются стекла очков рукотворным льдом,
Выключается освещение по щелчку.
 

...



Вспоминает лесник, говорит, засыпая.
И во сне оживает времянка слепая,
И кругом валят лес, и опять стаи мошек,
Пересечь заболоченной хляби не может.

И, как стадо овец, он ведет за спиною
Перебитое войско, бессильных калек.
Всем знакомой тропою, неверной, земною,
Пригвождающей к жадному шару навек.

Он ведет по затопленным смрадным равнинам,
По мостам подрывным над пучиной реки,
Чьи опоры - соломинки, ветошь, рванина.
А над ним белым нимбом кружат светляки.

Мимо мертвых подстанций со слабой подсветкой
Из уже дотлевающих злых огоньков,
Мимо черных канав с затаенной разведкой,
Доверяясь зеленым глазам светляков.

И приводит туда, где чернильной грядою
Тополя-пирамиды стоят на краю
Испещренного поля. Звезда за звездою
Рвутся чьи-то снаряды в далеком бою.

Ну а дальше горячая хлынет лавина,
Растечется под ними безвольная грязь.
Ниоткуда пришла, и ни в чем не повинна -
Рядом свечка безмозглая разорвалась.

Он теряет опору, такой маловесный,
По сравнению с этой могучей бедой,
И летит светляком, и меняется местом
С почерневшей в ночи тополиной грядой.

А планета внизу расчесала болячку,
Но не дрогнет, не вспыхнет всей тушей своей.
Далеко до Земли. В непробудную спячку
Погружаются тысячи тысяч огней.

Где пропали из виду все шедшие вместе,
Треугольником в небе повис птичий стан.
И с прозрачным крылом, как фата на невесте,
Приземлился корабль: "Лейтенант Натан", -


Он протягивал руку в манжете тугой,
Он протягивал нитку из жизни другой.



2.
 


Ничего нет насмешливей этой воды,
Из которой меня выносило волною
В день, когда все творимые ране плоды
Исказились губительною кривизною.

Засвистели крыла новоявленных сил,
Уносимы могучим воздушным потоком,
И начало начал вестник провозгласил,
И начала конца это стало зароком.

Ничего не заметили те, кто внизу
Только-только свой путь начинали безбедно.
Лишь единственную заронила слезу
В океан бытия первозданная бездна.

Я был этой слезой, я всю толщу воды
Просолил и на берег нетронутый вышел,
Где доселе не знали нужды и беды.
Я пришел для того, чтобы стать Его выше.

И песок под ногами моими сиял,
Облученный едва сотворенным светилом.
Я на этом песке неподвижно стоял,
И в моем новом теле, бескровном и хилом,

Закипало, как кровь, пенилось серебро,
Наполняло собой крыльев иссиня-черных
Лебединый изгиб и крутое ребро,
И два ока надменных, холодно-озерных.

Отошло, устрашившись себя самого,
Из-под ног моих море, и новой стихии
Наступило невидимое торжество.
 
Пальцы перебирали колосья сухие,
Уши слушали, и, устремившись сквозь воздух,
Напоенный тягучестью предгрозовой,
Изучали глаза потаенные звезды,
Так непрочно пришитые над головой.

Если крылья расправить и взмыть в поднебесье -
Всякий знает - упрешься в надежный барьер.
Эта речка змеиная, это предлесье,
И рыжеющий подле песчаный карьер -
 
Все неправильно, вымысел, только догадки,
Все о том, как смотрелась бы эта Земля,
Если были бы неосновательны, шатки
Те незримые силы, что там, у руля.

Эти слабые лютики, эта грунтовка -
Так беспомощны, жалки в отцовских руках.
Эта жизнь - неудавшаяся полукровка,
Потолок вместо неба и пыль в башмаках,

Что осталась от прежних ушедших хозяев.
Как же можно за ними судьбу повторить?
В этих скучных минутах подвоха не чая,
Жить в тюрьме, и спасения не сотворить?

Маноханские очи небесные страшны,
Ни одно существо шифра их не прочтет.
Интересно, над желтою плоскостью пашни -
Что за точка возникла, и будто растет?
 
Огляделась - одна, и, почуяв тревогу,
Услыхала раскатистый звук в небесах.
От растаявшего синеглазого бога -
Лишь венок упоительный на волосах.
 
Вертолеты летят. Надо падать на землю.
И кружат, и кружат, как стрекозы в чаду.
Вот букашка ползет по зеленому стеблю,
Вместе с нею она оказалась в аду.

Побыстрее бежать, посильнее пригнуться,
Вертолеты кружат и вслепую бомбят.
Умереть - это ад? Умереть и проснуться -
Вот где ад, нескончаемый подлинный ад.
 

Зарябило, горячей струей обдало,
И до боли ей стало светло.
 


...



Я люблю тебя. Бурление темных скважин
Под тобою и мной. И вокруг, и вокруг, вокруг.
Я люблю. Сегодня я был отважен
И сражался до самой победы, мой славный друг.
 
Это мама зовет. Крича из окна хрущобы,
Перевесившись низко-низко, чтоб шла домой
Светлоглазая дочка. Но ей еще, еще бы,
Ей еще бы бродить и бродить в высоте немой.
 
Над домами, дворами - солнышко воссияет.
Вон, гляди, это яркое солнышко - та звезда.
А кораблик безвестный гуляет, он все гуляет,
И кричит его мать, и кричит она в никуда.
 
Погляди-ка, пятно голубеет, как море. Поле -
Это поле зовет нас укрыться в своей траве.
И поля, и моря - они видели много боли,
И поля, и моря знают много об этом шве,
 
Что наложен на них искуснейшими руками,
Что тебя со мной, и галактики единит.
Обопрись, держись за единственный твердый камень,
Обойми свою Землю, покуда над ней зенит.

Эти жужелицы, паучки и коровки лезут
Нам в лицо и в сандалии. Никогда они
Не научатся, как держать под рукой железо,
Не увидят в окне поражающие огни.

Мы летим, летим, без топлива и без крыльев,
Обтекаемой своей формой напомнив их -
Но стучит трава по растянутым сухожильям,
И пока зенит, их налет унялся, затих.

Этой шири и выси дивиться не перестану.
В речку плюхнулось платье, образовав фонтан.
Не сдающийся снова и снова Эль Манохану -
Я и есть твой дом, я и есть лейтенант Натан.
 
Впрочем, спора меж нами нет, и противоречий
Тоже нет. Этот путь принимает и мирит всех.
И звучит от прощальной до новой чудесной встречи
Смех небесный, никем не раскрытый доселе смех.


...
 


И смотрели пристально башни с пологих склонов -
Не подаст ли она ослабевшей ему руки?
И решительно, поразительно, непреклонно
Заполняли пространство нездешние светлячки.

Низко-низко, недостижимо, качались точки,
Высоко-высоко достигали небес цветы,
Ускорялся полет, и на каждом своем виточке
По орбите мы отступали от мерзлоты,

Леденящего, нутряного ультрамарина.
Узнаваемая, долгожданная тишина -
Как по лицам лесник примечает друзей звериных -
По неясному трепету мы узнаем - Она -
 
То ли смерть, то ли Родина - вязкое междумирье -
Этот ласковый океан беспредметных уз.
Расстилается неохватной безмерной ширью
И снимает, снимает с души неподъемный груз.

Погляди - светлячки пролетают опять над домом,
Наши сны бередя, сами - чище, светлей стекла.
И когда-то, пересекаясь в своем искомом
Нелинейном пространстве, мы скрестим свои крыла.