Чёрный лебедь русской эмиграции

Хотела бы  я его встретить и  спросить о чём-то главном. К ответам, впрочем,     у него было своё отношение: «Ответ на поставленный вопрос не так важен.  Важен подход к вопросу».   Диапазон его  наблюдений  необъятен и кинематографичен.  В его мире  можно было бы затеряться, если бы этот мир  не был столь ощутим, нагляден и осязаем. Это многомерные яркие  полотна – о смысле существования  (любимое его слово), о   росте или деградации   души, о   любви и милосердии,  о  мистике и лжи, о бескорыстии  и мести,  о молодости и смерти. 

И обо всех нас, расчётливых и щедрых,  богатых и неимущих,   талантливых  и  посредственных – всех, кого ждёт  одинаковый  финал, если  смотреть  на  жизнь и смерть метафизически. Как клошара  из  рассказа «Нищий» и  миллионера из романа «Полёт».  Бесполезно размышлять о личном участии  в выборе судьбы,  вряд ли  мы в этом преуспеем.  Справедливости нет.  Есть  некий  высший  приговор. Но  сострадание  и  милосердие  необходимы.  Гайто  Газданов  заповедал  нам  основу сострадания:   «Если у тебя есть силы, если у тебя есть стойкость, если ты способен сопротивляться несчастью и беде, если ты не теряешь надежды, что всё может стать лучше,  вспомни, что у других нет ни этих сил, ни способности к сопротивлению. И ты можешь им помочь…» 

Словно злонамеренное проклятье выпало на долю  Сергея Сергеевича из «Полёта»:    всю жизнь кормить тех,  кто  ежечасно предаёт!   Терпеть  открыто  изменяющую ему жену, содержать   её сестру,  которая  выскользнула   из  его постели, чтобы устремиться   в постель   его сына,  помогать бесхарактерному   другу,  из жалости  покупать  картины  у бедного    художника,   едва  не потерять единственного  любимого сына   –  и не почувствовать   катастрофы к финалу!   Это и  был высший приговор. Но личным выбором героя была доброта.

А женщины!   Как  много уникальных и живых женщин среди персонажей  Гайто Газданова! Пропащих, хищных, роковых, непредсказуемых, тонких,  глупых,  самонадеянных,  блистательных, расчётливых.  Разных.  Читаешь – и невольно проводишь  параллели  –  с  судьбой    Саломеи,   с  трагическим  миром     Ральди,    поздним пробуждением    Кати,  медлительностью Елены и Эвелины …
Есть  и современные нам  типажи:  пустая  Алиса,   глупая   Жоржетта,   хищница  Лиза… Но они воспринимаются  с той же  смесью  иронии  и  отвращения,  что и  у автора.

Мир  Газданова  во многом  рождён  его биографией. Пусть сам он и  заявлял, что жизнь художника на творчество не влияет.  Иногда всё-таки влияет, как и в феномене Чехова, в котором Газданов многое проницательно разглядел, а многого  и не увидел. Полагаю, просто не пожелал. Или не хотел домысливать то, в чём уверен не был: Газданов  своим читателям не лгал. И это  при  его магии   непредсказуемости!   

Кажется, что   он не был озабочен ни стилем, ни ритмом, ни лексикой.  Никакой преднамеренности!  Об этом  говорят повторы одного слова или словосочетания  в соседствующих синтаксических конструкциях,   аналогии  или  контрасты  разных  биографий,  особая последовательность или  параллельность  характеристик персонажей, основанная  на  житейской естественности  встреч.  Встретил рассказчик    героя  – и ну за ним, словно бы  забыв  о  фабуле,  оставив в стороне  остальных героев:  мимо, мимо,  вслед за новыми,    отступая     от  построения   всего произведения.  Но это только кажется. Поскольку как раз и является особенностью авторского стиля. Нити  встреч  по большей части и составляют композицию,   к финалу непостижимым образом собирающую  всё  в один  кровоостанавливающий  жгут. Естественной, как дыхание,  композицией  обладают  романы   «Ночные дороги»,  «Пилигримы», «Эвелина и её друзья»,  рассказы «Ошибка»,  «Когда я вспоминаю Ольгу»,  «Чёрные лебеди»... В каждом их этих произведений  нет  и следа  авторского вмешательства.   Все отдельные истории вдруг сплетаются в одну и  выходят к финалу, счастливому или трагическому, но неизменно непредсказуемому. Всё, чего мне так всегда недоставало  у Горького (которого, кстати, Газданов чтил и просил поспособствовать его изданию на родине, да и возвращению в Россию тоже). Мастерски   выстроен и роман «Полёт», но  именно выстроен, и этого нельзя не почувствовать.

«Какое богатство чувственных возможностей  и какая бедность выражения!» –  эта фраза  из романа «Призрак Александра Вольфа» насквозь иронична. Она содержит секрет – перевёртыш:  чувствовать и понимать столь же важно для  Газданова, как и выражать. Собственно, это секрет всякой большой литературы,  ведущей свою линию от Чехова, где   «бедность выражения» как раз и означает богатство. Но, как  и  любимейший им Лев Толстой, время от времени Газданов   словно бы  пытается переформатировать  свой природный дар и пускает  его в  русло  овладевшей им системы идей.  Как в романе    «Пробуждение».   

Возможно, это было влияние масонства, которое началось для него    с покровительства Осоргина?  Но масонство  спасло его  от  одиночества,  помогло  ему   жить и умирать,   не мешая  своеобразному христианству и  не ослабляя  его писательского  дара. Ни  Сорбонна,  ни радио «Свобода», ни бедность   тоже  ничего у него не отняли  и не помешали ему отыскать  душевный  оазис  среди    хаоса  жизни.  А уж что его определённо   обогатило,   так   это  его биография. Участие в сражениях Первой мировой войны.  Работа  таксиста,  колесившего по улицам ночного Парижа  в продолжение    четверти  века и не понаслышке знавшего  блеск  его роскоши и  зловоние  его  дна.  Стихия бытия,  как  широкая  река, вмещала в себя и прозрачную  воду для питья, и  клоаку   помойных отбросов.
Он отвергал  служение писателя политической или религиозной доктрине.  Он  растворял   материальный  мир  в   метафизике  размышлений  и делал это захватывающе увлекательно. Его  книги  – для каждого, кто стремится постичь свой собственный  путь во всей его возможной полноте.

Наше  мироощущение   управляет и нашими вкусами.    Газданов не любил многих своих современников  –  многих из тех, кого так  люблю я.  И   Розанов,   с его страшной и  последней честностью, был   Газданову  чужд, и  Георгия Иванова  он  чуть ли не презирал,  хоть и знал, что стихи его гениальны. Ивана Шмелёва  причислял  к бездарям...    Ивана Шмелёва,  который писательства от  веры  не отделял! В Гоголе видел лишь сочетание  безумия с гениальностью. Собственно, а почему бы и нет?! Такова  цена независимости суждений.

Гайто  Газданов  (6 декабря 1903, Санкт-Петербург — 5 декабря 1971, Мюнхен) был  обрусевшим  осетином,  который   не знал  осетинского языка, зато  знал  несколько европейских, а  писал всегда  на русском. И  представлялся    –  русским, в последние годы предпочитая, чтобы его называли  Георгием  Ивановичем.  Но именно двум осетинам  мы обязаны пятитомным собранием его сочинений: Валерию Гергиеву и Таймуразу Мамсурову. И ещё Владимиру Соскиеву, тоже  осетину,    признательны   за потрясающей красоты  надгробие  в  Сент– Женевьев–де–Буа.
В одной    архивной  записи  я    услышала  голос Газданова,  с моими представлениями о его облике, конечно же, не совпавший, но   увеличивший   мою  любовь к его   типично  русской  интонации.

А вопросов Газданову, скорей  всего, я не стала  бы  задавать. Может, спросила бы только об одном:  обитает  ли его душа   среди тех чёрных лебедей, к  которым так стремился  один из его персонажей, оплативших это стремление жизнью?