подборка, прочитанная мной на турнире поэтов

монолог внука
*из цикла «стихи после Холокоста»

В 12 лет вместе со школой
Я был на экскурсии в Дахау, во время которой
В одном из залов
увидел свою фамилию, но отец сказал мне,
Что это ошибка, часто встречающаяся в иностранной прессе.
Коменданта Освенцима звали не Хёссе, а Хессе,
Вот дерьмо, ругался отец, там всё ещё написано «Хёссе»!
Я им дважды писал, они обещали разобраться в этом вопросе!
Впрочем, путаница с «е» и «ё» происходит нередко.
Не волнуйся, сын, у нас не было такого предка.

Может, ему от деда отказываться было и больно,
Но он работал в дирекции завода «Вольво».

И бабка говорила, что она ничего не знала.
На ней нет никакой вины.
Дед был честный солдат, директор тюрьмы.
Только как-то нечаянно
Она проговорилась, что теплицы находились совсем рядом с печами.
И, представьте, даже
приходилось отмывать овощи и фрукты от сажи.

Ничего не знала, ни о чём не догадывалась…
 
Но однажды, возвращаясь из пекарни,
Она увидела на новоприбывшем парне
Куртку, и курточка эта так ей понравилась,
Что она не справилась с искушением
И подала в комендатуру прошение…

Знаете, что для меня в этом самое страшное?
Эту курточку я в 70-х донашивал.


история дочери
*из цикла «стихи после Холокоста»
 
Это случилось в одном селе,
Кажется, возле Винницы.
Жили рядом на тёплой земле
Две семьи – евреи и украинцы.

Временами жили получше, временами бывало туго.
Дети-погодки дружили, отцы помогали друг-другу.

Но пришла война, и пришли нацисты, и собрали евреев со всех дворов,
И вывели их из села, и дали евреям лопаты, чтоб вырыли себе ров.
Сначала сказали копать, раздеться потом приказали,
Затем согнали их в яму и всех расстреляли.

А девочка – ей было тогда
Пять или шесть лет –
Девочка видела, что расстреливал
Евреев её сосед.

После залпа она упала
Вместе со всеми, кто падал слева и справа.
Их сверху присыпали глиною и землёй.
Но пуля девочку миновала,
И она осталась живой.

Часы спустя девочка вышла из ступора,
Выбралась из-под горы трупов,
Голая, грязная – в чужой крови и мокрой земле,
Когда стемнело и стала она посмелей,
Постучала в окошко дома того на краю села,
Где ей объяснять не пришлось, откуда она пришла.

И сосед увидел её, открыл ей дверь и впустил.
Нагрел воды и с мылом в тазу долго девочку мыл,
Накормил её супом, в платье дочки своей одел,
Спать уложил подле себя, колыбельную на ночь спел.

(Всё у соседа девочке было знакомо –
Мебель знакома, посуда знакома – из девочкиного всё дома.)

Несколько дней сосед прятал её у себя,
А потом отвёл в другую деревню, где уже другая семья
Вырастила, выходила её, как родную кровинку,
Выдав за дальнюю родственницу, за украинку.

Конечно, читатель, я всё понимаю: любой человек - не прост,
Но я задаю сам себе постоянно один и тот же вопрос:
В тот миг, когда этот раб Твой из кожи выскользнул в смертную тьму,
Ответь мне, Господи, Отче наш, Боже, что Ты сказал ему?

жемчужина

Распылю по комнате духи,
Чтобы о тебе напоминали,
Сочиню настенные стихи,
Каждый час чтоб время отбивали.

Не стучали ритм минутам вслед,
А умели строчкой сутки мерить,
Вместо звона издавая свет,
Тот, который написал Вермеер.

Нет ни букв, ни цифр в моих часах,
Как в морзянке — лишь тире и точки.
Тихий свет колеблется в зрачках,
Как жемчужный маятник на мочке.

париж
для Вероники Долиной

В Париже, одинок и на мели,
Я не искал улыбок Амели, —
Шатаясь, я по улицам шагал,
Разут и гол, как молодой Шагал.

В Париже zazовом, в Париже азнавурном,
Во чреве, взрезанном по-сутински, пурпурном,
С ухмылкой вспоминал иные дни:
При дефиците на Жоржетт и Жаннок,
Грузинки нам играли парижанок —
Как были убедительны они!

В Париже засранном, арабском и так далее,
Где я порвал последние сандалии,
Меж серыми камнями Пер Лашез,
Под взглядом сторожа, что с детства не был трезв,
Жуа де вивр, — там я пускался в пляс
По кладбищу, как будто это пляж —
Триумфом углеводов и белков
Я трясся над костями мёртвых львов.

В Париже жирном, нет, в Париже рыжем,
Ширнуться на Бранли прозрачным шприцем,
И умереть от передоза тайны
В крови парижской — платяной, платанной.