поэтический гул прошлого

  Рубцов выносил деревню в своих стихах как праматерь всего сущего. «И казалась мне эта деревня чем-то самым святым на земле»… Но никогда не впадал в фальшивое стенание по уходящей крестьянской Руси. Никогда! «Меня всё терзают грани меж городом и селом» – вот и весь его «плач».
  Как это мимо опостылевшего, неискреннего (бесталанного!) обращения к ней вчера и сегодня сотен и сотен поэтов с охами и ахами, притворными слезами, пустыми заклинаниями и надеждами.
  Ехал сегодня по таким деревенькам и поймал себя снова на мысли, что меня не гнетёт видимое, что я нахожу в этом поэзию. Во мне живёт странное верование, что ничего напрасно не прошло, что всё прошлое (и связанное с великой крестьянской культурой, с русской деревней) никуда не ушло, понимаете? Никуда…
Тропинка белая в леса, леса, леса…
Людей ушедших слышу голоса.

  Мне кажется, что и кроме мощных зарубок в литературе, живописи, зодчестве, песнях, ремёслах, нынешних музеях, тысячах частных инициатив и прочем, деревенский мир живёт в каких-то неведомых нам глубинах. Как живёт он в генетических глубинах русских людей, независимо от того, где они живут. Я был сполна в жизни одарён лицезрением уважения и любви к сельскому миру, деревне со стороны умнейших людей города.
  Мне в моих поездках, прогулках по «родимой окрестности» часто-часто мерещится отликовавшая прошлая жизнь. Так было вчера в коношской Тавреньге, так было сегодня на Елюге и в Смольянце. Таким ощущением гула прошлого внутри себя со мной делились и другие писатели (как глубоко и интересно об этом сказалась мне в одной из рецензий Ирина Нечаева, человек глубоко русский, глубоко деревенский, большой силы писатель!).
  И меня это таинственное эхо прошлого не покидает даже на пепелище деревенском. Как ни странно, можно восхищаться и остатками ушедшей прекрасной цивилизации, последними рудиментами обезлюдевших мест…
  Я нередко наблюдал за глазами, поведением людей на заросших травами бывших деревенских  улиц, у гордых пустых домов на берегу живых рек, у памятливых полей и лесов… В их глазах, настроении светилось что-то высокое, и почти никогда не наблюдал я безысходного, тоскливого взгляда на «деревенский стан».
  Почему? Думаю, и их всех навещало то глубокое поэтическое чувство, которое гениально выражено в рубцовской «Старой дороге». В «глуши, забывчивости» сельского мира с полусгнившим овином, «позеленевшей крышей», пылью безлюдных дорог он не отчаивается, ему открывается вечное, не ушедшее, слышимое и видимое им:

Здесь каждый славен –
мёртвый и живой!
И оттого, в любви своей не каясь,
Душа, как лист, звенит, перекликаясь
Со всей звенящей солнечной листвой,
Перекликаясь с теми, кто прошёл,
Перекликаясь с теми, кто проходит…
Здесь русский дух в веках произошёл,
И ничего на ней не происходит.
Но этот дух пойдёт через века!
И пусть травой покроется дорога,
И пусть над ней, печальные немного,
Плывут, плывут, как прежде, облака…

 
  Николай Рубцов в своей лирике опоэтизировал это чувство. «В местности этой невзрачной» он находил источник неиссякаемого вдохновения. «Сказочная глушь», «достославная старина»… Это только два рубцовских определения уходящей от нас деревенской Атлантиды. Недавно получил письмо от Александра Златкина, бывающего в моих краях. Приведу его фрагмент:
  «Пройдет еще 30-50 лет и на месте нашей деревни останутся только следы фундаментов, поля станут веселыми сосновыми борами, которые сами победят все нехорошие сорняки. Земля очистится, реки оживут, на перекатах будет плескаться рыбка, большая и маленькая, безгрешные птицы затеют свои шумные разборки. Возможно, и леса наполнятся живностью. Правда, меня пугают шустрые и целеустремленные охотники на всюду проходимом транспорте. Только явление в русской жизни, называемое культурой русского Севера, уйдет навсегда. Наверно, в краеведческих музеях будут изучать и в эко деревнях еще долго будут петь старые песни и рассказывать сказки о том, что было и не было и как красиво жили здесь люди.
  Цивилизации без причин не исчезают. А здесь как будто закончился какой-то непонятный ресурс. В 20 веке слишком много было напастей, слишком много всего наломали. Войны, революции, раскулачивание, воинственный атеизм, коллективизация, культ, волюнтаризм, застой, укрупнения, мелиорация, оптимизация, перестройка и прочее. Всего уже не вспомнить. Все это убило, обескровило, осиротило. К девяностым деревня была смертельно больна, но еще жива. Нужно было лечить. Но не хватало на это понимания, воли, денег у тех, у кого в жизни хватает всего. Да и что такого случилось? Всего лишь умерла деревня на Русском Севере.
  И не нужно обольщаться, сюда не вернутся ни потомки местных, ни какие-то мифические переселенцы с южных областей (они смогут найти себе места с более привычным климатом). Могут теоретически появиться рабочие из южных стран или добросовестные китайские труженики, но что-то не хочется, чтобы это случилось. Да и к культуре, о которой мы говорим здесь, это все не будет иметь ничего общего.
  А я чувствую свою вину перед всеми с кладбища за то, что не могу спасти и сохранить ни дома, ни деревни. Пытаюсь задержать неотвратимое, как могу, но надолго меня уже не хватит... Здоровья всем!»
  Будущий покой вечной природы, её возрождение сменяются в его письме болью и отсутствием всяких иллюзий.
  Но проходит и боль. Залечиваются и самые глубокие раны. Остаётся слышащему, любящему утешение – поэзия памяти. И снова Рубцов:

Мелькнёт покоя сельского страница,
И вместе с чувством древности земли
Такая радость на душе струится,
Как будто вновь поёт на поле жница,
И дни рекой зеркальной потекли…

Вы слышите: будто…