Воскресенье

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Встав поутру и приготовив мыло,
газетку, щетку, он пошел попить
на кухню. Дождь, начавший за ночь лить,
не перестал. В открытой банке было

два огурца, рассолу на стакан.
Он съел и выпил. Посмотрел в окошко
на улицу, где только дождь и кошка.
…Каким-то чудом рыжий таракан

в буфете жил. Под громыханье грома
вернулся он к себе, надел штаны,
умыл лицо, и, сдернув со стены
листок с портретом, выбрался из дома.

Кто он? Какая разница? Ну, пусть
знакомый мой, соперник, прихлебатель,
студент иль самый лучший мой приятель,
кому доверишь все – печаль и грусть.
Друг-призрак – хоть черни, хоть златоусть.

…

На перекрестке – можно не смотреть –
афиша обещала не скупиться
и предлагала райским сном упиться
за горстку медяков. Но только медь

в кармане он берег для табака
и, более того, желанья мало
имел сидеть и париться, устало
впиваясь взглядом в лживый мир, пока,

сопеньем выражая силу чувства,
грызет соседка семечки, к чему
прислушивается кассирша, тьму
рассеивая силою искусства.

Итак, он просто так гулял себе
И мок. Открыли двери в магазине.
Взгляд продавщицы изнывал от сини,
но был не оценен. Девица, «бе»

сказавши дураку, его презрела.
Он принял «бе» как должное. В ответ,
собравшись тут же, написал сонет
про осень, про любовь, что сердце грела,

но тот, конечно, оказался плох.
Сидели на заборчике мужчины,
заветных сроков ждали без причины.
У семафора мотоцикл заглох

в огромной луже. И, сверкая лаком,
умытые автобусы, визжа,
сигналили, собой не дорожа,
на удивленье сбившимся собакам.

Стоял с лаптою местный дурачок.
Разинув рты, дивилися зеваки.
В цирюльне парикмахер мазал баки
клиенту пеной и косил зрачок

на улицу. Но смолк и шум и гам.
Но смолкло все. Томился город праздный
в тумане утра. Выпивоха грязный
насчитывал копейки на сто грамм.

…
   
Куда он шел, приятель или враг?
К подружке? В баню? К церкви в переулке?
Ну, шел и шел. Куски намокшей булки
доклевывали воробьи, на бак

с очистками усевшись. «Ни к чему», –
подумал он. А что – забыл подумать.
Быть может, воробьи? Но ветру дунуть
довольно было, чтоб пройти ему

и этот круг. На нос упала капля.
Подставил он дождю ладонь свою,
и предавался долго б забытью,
блаженно ощущая легкий крап, для

которого и создана рука.
Но кто-то подтолкнул его немного,
и он очнулся.
                Тихо и убого
сиял забытый двор. Качель, доска

с веревками, песочницы пятно.
Бог весть, куда бегущая собака.
Страницы, вырвав из-под крышки бака,
в канаве топит ветер…. Но

пить захотелось. Повернул назад,
пошел к базару – мимо бань, горгаза.
Опять толчок. «Глаза разуй, зараза!».
Намокший ватник. Черенки лопат.

Раскапывали трубы, подрядясь.
И две доски отчаянно скользили.
Карбидом пахло. Бабки грязь месили,
из бань бредя и через шаг крестясь.

Румяных бабок, чистого дождя,
досок да глины вымытой – довольно,
оказывается, чтоб сердцу вольно
и мирно стало. Он, переходя

через дорогу, оглянулся. Там –      
сияло солнце, сохло небо, пели
синицы из сверкающей купели.
И легкий жемчуг брызгал по кустам.

…Базар. В корзинке сжавшийся щенок.
Он шел и шел, как будто все впервые
увидев – небо, клены огневые…
Впервые пуст, впервые одинок.