Целина

         

         1.

Ты в Повести лет временных не найдешь
такого сюжета. Газетный галдеж,
пен-пашер копает и роет,
целинные косточки моет.
Хлыщ пишет, нужды не видавши : «Все зря...»
Пахали ночами при фонарях
сморенные падали,спали на ней,
на пашне в клешнях омертвелых корней.

Ты сам- то в Москве жировал, словоблуд,               
конфетки, баранки, обед из трех блюд.
 Не пробовал жить на картошке одной?   
Травой набивать себе брюхо весной?
Водянкой болеть, пухнуть с голодизны?
Здесь хлеба не видели с самой войны!
 
Ох, как понужали железных коней
спрессованный, в путаной пряже корней 
пласт первый на плуге, отвале,
Целинник забудет еда ли.
 
Татарник молчит и безмолвен ковыль,
споем на ветру про целинную быль,
пшеница и рожь! И зерном упадем,
пусть вечность зальет нас
библейским дождем.
           2.
Затерлась страница имперской страны:
В косматой траве  горизонт целины,
над трактом летит гогоча дикий гусь,
по тракту бежит, тарахтит «Беларусь»,
он синий, в большую резину обут,
течет по обшивке «эм сорок» - мазут
коричневым медом, на целик свернул,
плуг лязгнул –  и землю ножами узнул,   
кромсает рубаху земли всю в цветах,
с утячьми гнездами, с горсточкой птах!
Разбросаны клочья, дерн девственный снят,
поярковой шерстью весенних ягнят
упал чернозем завитками
остриженных наголо в мае ягнят,
пасутся у речки они на лугу,
 я к ним побегу
потрогать, погладить, понюхать, обнять
да только никак не поймаю.
– Стой, ягня!* - Я руки тяну, он бежать
и кинулся мамку -овечку сосать,
овца – вся красавица в черных кудрях,
тоскливая ликом, с долиной в очах
  Харонской, где любит Иаков Рахиль
семь лет, словно день за нее отбывая.
куда завели меня эти стихи,
поймала ягненка, держу, обнимаю.
Держу, обнимаю  родной чернозем
Сибири, а если конкретней, Алтая,
точнее еще – кулундинских полей,
колхоза Победа и Первое мая.
            
 3.

А до плуга по лугу ходили
руковички, носочки да шарф.
В сердце родинка
родина малая, мой кормящий ландшафт,
лук-слезун, полевая клубника, боярка, сморода,
яйца диких утей, семиглазка гектарного огорода,
пей воды сколько хочешь да ершей в Кулунде науди,
карасей щукарей, окуней, реку неводом борозди,
да ешь хлебушка вволю – каравай и каральки,
со щавелем пирожки,
лари полны зерна ярового, снежинами белой муки.
Мой отец был  целинник, в посевную он в тракторе жил,
голубых, как река в половодье надувшихся жил
пыльный запах и пятна мазута на робе.
– «Где же папка? Куда он девалси?» –  «Все робе.»
Ветер вспашку вздымал, чернозем черной манной летел ,
в корни легких ,  в ольвеолы  навечно засел,
но тогда край мой дикий, заклеклый, несытый ожил,
стал он житницей, песенки дюже баские сложил.
Прииск золота хлебного он
и обочь перелесков, колков,   
километрами нивы в сусальных усах колосков.
А по осени утки бегут на бурты
и гурты ребятишек осыпают пшеницей себя,
как дождем проливным –
крупным золотом, средним золотом – рассыпным.
Целина, посылаю тебе целованье, поклон и  привет,
и с отцовских медалей, зерна белоярого свет.