О Лермонтове

Не знаю как сейчас, но в нашем школьном кабинете литературы рядом с портретом Пушкина висел портрет Лермонтова, и в учебнике сразу после пушкинской темы начиналась лермонтовская. Они были для нас, как братья: старший и младший. Оба боролись с самодержавием, оба пали на дуэли. Нам тогда не вдалбливали аполлоно-григорьевское: «Пушкин наше всё», тем более не цитировали мандельштамовское: «Лермонтов – мучитель наш»…
Зато сегодня я начинаю задавать сам себе вопросы: «А почему собственно - «наше всё» и тем более, почему - «мучитель»? Может, потому что так легко рифмуется с учителем, а назвать Лермонтова нашим учителем мучительно сложно. Вот открываем мы его томик наугад и читаем:

За всё, за всё тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слёз, отраву поцелуя?
За месть врагов и клевету друзей,
За жар души, растраченный в пустыне,
За всё, чем я обманут в жизни был –
Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я еще благодарил.

Я читаю это и понимаю, что  так  к Творцу еще никто не обращался. Вот и мой любимый Ходасевич о том же: «…кажется, это самые кощунственные строки во всей русской литературе: в них дерзость содержания подчеркнута оскорбительной простотой формы».
А ведь как хорошо всё начиналось в школьные годы: «Парус», «Бородино», «На смерть поэта»… И учительница так всё понятно и доходчиво рассказывала о поэте. Правда, уже тогда немного настораживало «Люблю отчизну я, но странною любовью…» То, что «странною» – тут возражений нет: плохо, когда любят родину как бы под копирку. Но почему:

Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Почему «купленная», а не добытая в честных боях?.. А если кровавых, то тем дороже и священней победы наших предков. Ведь сам же так здорово написал про Бородино!
Пушкин и Лермонтов братья? Как бы не так! Я опять обращаюсь к замечательному эссе Ходасевича «Фрагменты о Лермонтове», написанного к 100-летию поэта:
«Пушкин с проникновенностью гениального художника умел показать читателю темную сторону души некоторых своих героев. Но всегда между читателем и героем проводил неуловимую, но непереступаемую черту. Напротив, Лермонтов стремился переступить эту черту и увлечь за собою читателя. Он систематически прививает читателю жгучий яд страстей и страданий...» Конец цитаты.
Уже в 15-летнем возрасте у Лермонтова появляется стихотворение «Мой демон»:

Собранье зол его стихия.
Носясь меж дымных облаков,
Он любит бури роковые,
И пену рек, и шум дубров.
Меж листьев желтых, облетевших,
Стоит его недвижный трон;
На нем, средь ветров онемевших,
Сидит уныл и мрачен он.
Он недоверчивость вселяет,
Он презрел чистую любовь,
Он все моленья отвергает,
Он равнодушно видит кровь,
И звук высоких ощущений
Он давит голосом страстей,
И муза кротких вдохновений
Страшится неземных очей.

Еще раз обращаю внимание на название этой вещи: «Мой демон». Но это только начало: в том же возрасте поэт начинает писать свою бессмертную поэму «Демон» и будет над ней работать в течение целого десятилетия. О чем эта поэма? О любви демона к земной женщине:

Люби меня!.. И он слегка
Коснулся жаркими устами
Ее трепещущим губам;            
Соблазна полными речами
Он отвечал ее мольбам.
Могучий взор смотрел ей в очи!
Он жег ее. Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый, как кинжал.
Увы! злой дух торжествовал!
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в грудь ее проник.
Мучительный ужасный крик   
Ночное возмутил молчанье.
В нем было все: любовь, страданье,
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье –
Прощанье с жизнью молодой…

Итак, дева умирает в объятьях демона, но неожиданно для всех душа её отправляется в рай. В общем, не так уж всё и ужасно. Хотя православному человеку этот хэппи-энд непонятен.
А вот еще одно характерное для Лермонтова стихотворение с жутковатым названием «Любовь мертвеца». Причем герой этого произведения настолько ревнивая личность, что даже из-под могильного холма восклицает:

Любви безумного томленья,
Жилец могил,
В стране покоя и забвенья
Я не забыл.
………………………………….
Ты не должна любить другого,
Нет, не должна,
Ты мертвецу святыней слова
Обручена.

И мы опять понимаем, что перед нами альтер эго самого автора, который не только отвергает небесный покой, но ни в какую не желает забыть о земных страстях. Не признает он никакого смирения перед Богом и о предстоящем Божьем суде говорит, как о состязании двух равных, у которых свои, непостижимые людям отношения:

Я не хочу, чтоб свет узнал   
Мою таинственную повесть;
Как я любил, за что страдал,
Тому судья лишь Бог да совесть!..
Им сердце в чувствах даст отчет;
У них попросит сожаленья;
И пусть меня накажет тот,
Кто изобрел мои мученья;
Укор невежд, укор людей
Души высокой не печалит;
Пускай шумит волна морей,
Утес гранитный не повалит;
Его чело меж облаков,
Он двух стихий жилец угрюмый,
И кроме бури да громов
Он никому не вверит думы…
   
Всё в том же своем эссе Ходасевич очень точно говорит о Лермонтове:«Ни сожалений, ни оправданий, ни порицаний не хотел знать он, «превосходящий людей в добре и зле». Всю жизнь он судил себя сам судом совести. Поэзия Лермонтова – это поэзия страдающей совести».
Всё так. Сердце Лермонтова было полем битвы демона с ангелом. А то, что ангел его посещал, говорят такие стихи поэта, как «Когда волнуется желтеющая нива…» с блестящим окончанием:

Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, –
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога…

Это в присутствии ангела поэт написал стихотворение «Молитва», в котором молится Божьей матери за душу «девы невинной», и другую «Молитву», начинающуюся «В минуту жизни трудную…», и проникновенный лирический набросок «Ребёнка милого рожденье…», и гениальный в своей простоте перевод из Гёте «Горные вершины…» и целый ряд других прекрасных строк.
И еще мне хочется сказать несколько слов о «последнем стихотворении» Лермонтова. Кстати, у меня уже была статья, где я анализировал последние стихи великих русских поэтов.
Лермонтов не ставил дат под написанным. В самый последний период его жизни между маем и началом июля 1841 года написаны: «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана...»), «Они любили друг друга...», «Тамара», «Листок», «Выхожу один я на дорогу...», «Морская царевна», «Пророк».
Нельзя не отметить, что вся эта великолепная семерка – из сокровищницы отечественной лирики. И вся она насквозь трагична, предсмертна. Но назвать сегодня последним стихотворением поэта мне хочется «Сон» (хотя с равным основанием это могло бы быть «Выхожу один я на дорогу...»). Итак, «Сон» – абсолютный шедевр мировой лирики: 

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана;
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня – но спал я мёртвым сном.

И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир, в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шёл разговор весёлый обо мне.

Но в разговор весёлый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа её младая
Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди дымясь чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.

Сразу отметим, что поэт практически предсказал свою собственную смерть. Даже географически: расстояние от Пятигорска, где была его дуэль до возможной долины Дагестана – километров 200. «Уступы скал теснилися кругом…» – точно так же было и у подножия горы Машук. Лермонтов гибнет в июле, в стихотворении мы читаем: «полдневный жар». «Свинец в груди» – это доподлинно. Вот свидетельство ординатора пятигорского военного госпиталя, производившего освидетельствование тела: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое лёгкие, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча...» Честно говоря: весьма странная траектория пули, но мы сейчас о другом – о стихотворении «Сон».
Конечно, тут сон в кубе. Во-первых, автор (т.е. Лермонтов) представляет себя (или своего лирического героя), лежащим с свинцом груди в долине Дагестана. Это «сон» № 1. Далее уже герою стихотворения в его смертном сне снится, «вечерний пир в родимой стороне», на котором присутствует его любимая женщина. Это сон № 2. В свою очередь уже этой женщине снится долина Дагестана и умирающий герой. Это сон № 3.
Первый сон  можно назвать сном – предвидением, второй: сном – трагедией, третий – катарсисом. У нас любят, где надо и не надо вставлять это словцо. Но в нашем случае оно – то самое, потому что катарсис – это очищение и возвышение души через искусство, возникающее в процессе сопереживания и сострадания. Любящая женщина возникает перед умирающим в одиночестве героем – как великое утешение в час смерти.
Природа сна – есть тайна. Недаром она так влекла философов и поэтов. Как тут не вспомнить древнюю китайскую притчу: «Однажды Чжуанцзы приснилось, что он – бабочка, весело порхающий мотылёк. Он наслаждался от души и не осознавал, что он Чжуанцзы. Но, вдруг проснулся и очень удивился тому, что он – Чжуанцзы и не мог понять: снилось ли Чжуанцзы, что он – бабочка, или бабочке снится, что она – Чжуанцзы?!»
Но это, так – к слову.
Лермонтов умер в самом расцвете своих лет и творческих сил. Как никто другой он обещал – очень многое. Проживи он еще лет 20 – какие бы мы произведения сейчас могли прочесть!.. В последний год своей жизни он явно выходил (говоря сегодняшним языком) на психоделическую дорожку. И тому примером не только его сновиденческие стихи, но и последняя неоконченная проза «Штосс», в которой герою некий голос нашёптывает в ухо один и тот же адрес: «в Столярном переулке, у Кокушкина моста, дом титулярного советника Штосса, квартира номер 27». И герой находит этот дом…
И в завершении стихи Михаила Кузмина, посвященные Лермонтову:

С одной мечтой в упрямом взоре,
На Божьем свете не жилец,
Ты сам – и Демон, и Печорин,
И беглый, горестный чернец.

Ты с малых лет стоял у двери,
Твердя: «Нет, нет, я ухожу», –
Стремясь и к первобытной вере,
И к романтичному ножу.

К земле и людям равнодушен,
Привязан к выбранной судьбе,
Одной тоске своей послушен,
Ты миру чужд, и мир – тебе.
..........................................

Поклонник демонского жара,
Ты детский вызов слал Творцу
Россия, милая Тамара,
Не верь печальному певцу.

В лазури бледной он узнает,
Что был лишь начат долгий путь.
Ведь часто и дитя кусает
Кормящую его же грудь.