Ткань между жизнию и снами

                Ткань между жизнию и снами*
                Эссе
                Глаза их полны заката,
                Сердца их полны рассвета.
                Иосиф  Бродский

                За каждой ночью приходит
                рассвет...
                Харуки Мураками

                В самом деле, что может быть страшнее
                рассвета, когда бутылки пусты, а гости
                похожи на утопленников.
                Олдос Хаксли

Среди оппозиций, из которых сотканы сутки: день-ночь, утро-вечер, полдень-полночь, - оппозиция рассвет-сумерки представляется наиболее любопытной. И это объясняется, прежде всего, ролью, общной для них, которая им предназначена в  сутках – быть пограничьем между двумя стихиями: светом  и тьмой. Хотя и с существенным различием. Рассвет – знаменует переход от тьмы к свету, а сумерки – от света к тьме. Эти два пространства, пространство рассвета и пространство сумерек, весьма содержательны и противоречивы. Так в сумерках можно обнаружить  ряд смысловых планов.  Вот некоторые из них. Цитирую из своего эссе, посвящённого этой фазе суток.
- Сумерки. В их неясности, в их неопределенности, что мнится вам, что видится? Что вспоминается в их бесплотных объятиях, что грезится, куда уводят их неясные тропы? Какие ожидаются встречи, какие тайны они скрывают? И что коснётся вас в их небытии? Что они обещают: тьму или свет, ночь или яркое утро? Или сумерки – это навсегда после крушения надежд  и любви? Какие они, ваши сумерки, какими смыслами они полнются?
- Обезличенность и беспредметность сумерек порождает инфернальный ужас, готовый создавать соответствующие миры и образы.
- Это время «всех преступлений друг», когда «люди… становятся – как

*Тэффи


звери», и когда  «злые духи, раскрыв слепые очи, проснувшись, как
дельцы, летают в сфере ночи», и когда «как коварный враг, который мраку рад, повсюду тайный путь творит себе Разврат».
- Сумерки, «сумерки  бледные, сумерки мутные», – как  состояние разума и души, теряющих энергию и смысл жизни, когда гибнут мечты и надежды, где « грёзы так падают, грёзы сомнения, в сумерки бледные сердца» (Фофаноф) и «дума в неведом тонет, на сердце – крупные слёзы»,  и «не было б мысли «бессилья», не было б слова – «неволя». (Мей. «Сумерки»)
- Сумерки часто выступают и в иной роли. Они наводят на мысль, что под их покровом  сокрыты неожиданные стороны человеческих отношений. И  можно  представить себе, что в багровом свете камина, в окружении японских ширм с богатыми арабесками, среди  богатой мебели, отделанной шёлком бледно-лазуревого отцвета, на чёрном мехе пушистого ковра и рядом с женщиной, свежей, как ландыш, и закутанной в немыслимые кружева,  вдруг прозвучит это горестное и выстраданное признание, и прольётся «влага слёз, горячих слёз», и прозвучит мольба о смерти от яда из рук возлюбленной? И возникнет в сознании лирического персонажа  последний аккорд-образ, навеянный и сокрытый сумраком?
         И на твоей груди умру я тихо,
         Усну навек, беспечно, как дитя,
         И перелью в последнее лобзанье
         Последний пламень жизни и любви!
- Сумерки способствуют мудрости и простоте в восприятии давно произошедшей драмы, породившей обиды и одиночество. Тем они и прекрасны, что возвращают  на  миг наивность и молодость тем, кто когда-то любил.
   «Ах, мир огромен в сумерках весной!» – восклицает Н. Крандиевская-Толстая. И что более важно, по сравнению с его масштабами,   в этих сумерках  «и жизнь в томлении к нам ласкова иначе». Сумерки как залог встречи  среди  людей  своего предназначенного и единого.
- Понятно, что не всегда сумерки наполнены столь драматическими обстоятельствами: роковыми признаниями, безысходными слезами и видениями смертного часа. Есть и такие, которые бережно охраняют молчание, молчание ушедшей любви, которое переживают двое, нечаянно встретившись через годы разлуки. Молчание, которое содержательней многих разговоров.
Сумерки
Давай помолчим.
Мы так долго не виделись.
Какие прекрасные сумерки выдались!
                (А. Дементьев).
- Многие поэты находили в сумерках  радостный, жизнеутверждающий пафос. И этот настрой ими ощущался в сумерках всех времён года.
 -   «Сумерки, сумерки вешние»  поселяют в сердце блоковской музы
 «надежды нездешние». Ей слышатся крики, кажется, что тайна её совершается и кто-то навстречу, и  кто-то зовёт вдалеке.   Сумерки весенние - предвестие любовного чувства, которое так мнится в плаче одинокой души.
-   Летние, поздние сумерки Заболоцким явлены как соавторы красоты и величия творений природы. Какая гармония бытия возникает под покровом летних сумерек! И на какие акварельно чистые строки  летние сумерки вдохновили поэта! Так и хочется обозначить форму этого шедевра как стихотворение - менуэт: так явственны в нём родовые черты этой музыкальной формы: плавность и грациозность, пластичность и изящность.
    Сквозь летние сумерки парка
    По краю искусственных вод
    Красавица, дева, дикарка -
    Высокая лебедь плывёт.
           Плывёт белоснежное диво,
           Животное, полное грёз,
           Колебля на лоне залива
- Осенние сумерки ещё более оживотворяют эту сентенцию. Эта осенних сумерек «умильная, таинственная прелесть» творит единство из блеска деревьев, шелеста листьев, лазури неба, предчувствия бурь, хладного ветра,  ущерба и изнеможения, согревая всё это христианской улыбкой сострадания и участия.
-  Зимние сумерки свежи и морозны. Казалось, что тема озяблости всего теплокровного должна доминировать в это суровое время года. Ан нет. Время таких сумерек порождает у лирического персонажа Константина Ваншенкина добрую, застенчивую ласку, лёгкую и радостную грусть, хорошие мысли и широкие мечты.  Ему легко и весело в снежных сумерках России, когда он на некоторое время  забывает об  её исторических сумерках, что были и что надвигаются на неё.
 Зимних сумерек тонкие краски
 Удивительно дороги мне.
  Сколько доброй, застенчивой ласки
  В осветившемся первом окне!
- Константин Ваншенкин славил теплоту и человечность зимних сумерек 1954 года, а через три года другой поэт, Иосиф Бродский, написал футуристический, апокалипсический прогноз, в котором  другим,  не менее холодным, сумеркам было отведено центральное место: «богово станет нам сумерками богов».
Эти сумерки богов породят в хладной  земной юдоли одиночество смыслов, одиночество судеб, одиночество храмов, одиночество могил. Возникнет нечто, чему имени ещё нет. К этому моменту закончилась эра постмодернизма с её обретениями, девальвациями и потерями духовных ценностей предшествующих времён, и надвигались сумерки начального века двадцать первого тысячелетия, в которых уже угадывались не менее устрашающие предвестники иных потрясений  и бед. По мысли Карлоса Кастанеды, «сумерки – это трещина между мирами». Схожую мысль сформулировала  в начале двадцатого века  Надежда Лохвицкая, она же Тэффи, аттестуя, правда, иное  время суток: «Она - сквозная ткань меж жизнию и снами!..» Именно так она определила для себя «рассветную зарю».  В этом временном пространстве, в рассвете, как и в сумерках, русские поэты  усмотрели удивительную палитру характерных особенностей, породивших в их поэтических текстах многообразие смыслов, чувств и настроений. Кажется, ни одна  грань этого события в сутках не ускользнула от них в минуты рассмотрения, любования и чувственного восприятия. Именно к ним,  к этим мастерам поэтического слова, можно отнести строки Иосифа Бродского:
Глаза их полны заката,
Сердца их полны рассвета.
И каждый переживаемый ими рассвет был воспринят как единственно неповторимый. И как тут не согласиться с милым паровозиком из замечательного мультика «Паровозик из Ромашково»:
- Рассвет!.. Каждый рассвет - единственный в жизни!
Каждый рассвет имеет свою драматургию, динамику развития событий и свою полифонию звуков, красок и состояний в мире людей и природы. В этом убеждаешься, вспоминая приключения ёжика из сказки Сергея Козлова.
«На горке дует свежий ветерок, и Ёжику холодно. Но он всё равно ходит взад и вперёд по самой верхушке и ждёт рассвета.
- Ну же! - бормочет Ёжик. - Где же ты? Мне уже холодно!..
А рассвета всё нет.
«Где это он задерживается? - думает Ёжик. – Он, наверно, проспал!»
И сам ложится на землю, свертывается клубочком и тоже решает немного поспать, а потом сразу проснуться, когда придёт рассвет.
И засыпает
А рассвет приходит синий-синий, в белых клочьях тумана. Он дует на
Ёжика, и Ёжик шевелит иголками.
- Спит, - шепчет рассвет.
И начинает улыбаться. И чем шире он улыбается, тем светлее становится вокруг».
Не в пример Ёжику, Роберт Рождественский не спал, что позволило ему заявить:
Есть граница <...>
между тьмой
       и зыбким рассветом…
 При этом в пределах этой неустойчивой границы поэт фиксирует два состояния: ожидание и стенание. В последнем качестве находится  ночь, которая, чувствуя неизбежность своего изгнания с подмостков суточных представлений мироздания, заклинает повременить с этой  неотвратимой расправой, аргументируя тем, что её тьма есть благо для людей.
Говорит спокойно вначале,
а потом клокоча от гнева:
— Люди!
Что ж это?
Ведь при мне вы
тоже кое-что
       различали.
Шли,
  с моею правдой не ссорясь,
хоть и медленно,
            да осторожно...

Я темней становилась нарочно,
чтоб вас не мучила совесть,
чтобы вы не видели грязи,
чтобы вы себя
         не корили...
Разве было плохо вам?
       Но живой мир не внимает её мольбам. Он полон ожиданий  и предчувствий. Это происходит как в мире природы:
Вот осиновый лист трясётся,
до прожилок за ночь промокнув.
Ждёт,
   когда появится солнце...
      Так  и в человеческом общежитии:
В доме стали заметней окна.
Спит,
  раскинув улицы,
             город,
все в нём -
от проводов антенных
до замков,
     до афиш на стенах,-
всё полно ожиданием…
Такое же упование содержится и у Самуила Маршака:
Тот, кто минуту свиданья
Ночи и дня подглядел,
Видел весь мир в ожиданье
Новых событий и дел.
Предвкушение перемен томило и измученную ночной тьмой душу лирического персонажа Георгия Иванова:
Луна упала в бездну ночи,
Дремавший ветер окрылив,
И стал тревожней и короче -
Уже невидимый - прилив.
              И мрака чёрная трясина
              Меня объяла тяжело.
              И снова сердце без причины
              В печаль холодную ушло.
              Я ждал…
Иннокентий Анненский создаёт впечатляющее описание душевных страданий личности, находящейся в теснинах ночного мрака.
Эта ночь бесконечна была,
Я не смел, я боялся уснуть:
Два мучительно-чёрных крыла
Тяжело мне ложились на грудь.
          На призывы ж тех крыльев в ответ
          Трепетал, замирая, птенец,
           И не знал, придёт ли рассвет
           Или это уж полный конец…
Подобное чаяние разделял и персонаж   Николая Грекова:
Уж на исходе ночь. В растворённые окна
Мелькают облаков румяные волокна.
Заря! опять заря! И скоро новый день
С бледнеющих небес сотрёт ночную тень.
         Однако ночь всё ещё не сдаёт свои бастионы. Вот несколько описаний её предрассветного обретания.
О заре ещё не зная,
Стоит за домом тьма ночная.
Проснувшись в этот ранний час,
Ты видишь меж кустов знакомых
Тех странных птиц и насекомых,
Что на земле живут без нас.
Они уйдут с ночною тенью… (С. Маршак)

                ***
На небе месяц - и ночная
Ещё не тронулася тень,
Царит себе, не сознавая,
Что вот уж встрепенулся день,
 - Что хоть лениво и несмело
Луч возникает за лучом,
А небо так ещё всецело
Ночным сияет торжеством. (Ф. Тютчев)

                ***
За несколько мгновений перед тем
Густеет темнота и станет тише,
Малейший шорох чей-то сразу слышен
И с каждым вздохом в липкой темноте,
Ты чувствуешь его всё ближе, ближе …
           Замрёт, застынет воздух, в синей мгле,
           Повиснет ожидание тревоги,
           Ночь затаится… (В. Лизичек)
Семён Липкин весьма ёмко оценил эти безнадёжные усилия ночи удержать свою власть над миром.
   За окном огромно царство темени - 
   Тождества пустынь,
   Но победоносно войско времени:
   Рассветает. Синь.
 Настолько впечатляющую картину освобождения мира природы от тягостного ига ночи воссоздаёт забытый поэт серебряного века имажинист Алексей Ганин, что есть необходимость  воспроизвести  текст  этого его стиха полностью.
             Ушла слепая Ночь, а День ещё далёко,
             Еще блуждают сны и не родился звон.
             Роятся лики звёзд в молочной мгле востока,
             Звезда зовёт зарю взойти на небосклон,
             С небес из чьих-то глаз роса пахучей мёда
             Струится в синь травы, чтоб грезил мотылёк.
             Цветы ведут молву про красный час восхода,
             Целуется во ржи с колосьем василёк.
             На туче золотой застыли серафимы.
             И песнь, как тишина, плывёт из красных гнёзд.
             Багрян костёр зари… И в голубые дымы
             Оделася земля, проникнув к тайнам звёзд.
            По скатам и холмам горбатые деревни,
             Впивая тишину, уходят вглубь веков.
              Разросся тёмный лес, стоит как витязь древний -
              В бровях седые мхи и клочья облаков.
              Раскрылись под землёй заклятые ворота.
              Пропал из глубины цредсолнечный петух.
              И лебедем туман поднялся от болота,
              Чтоб в красное гнездо снести свой белый пух.
              Немы уста небес. Земля вздыхает кротко.
              Взмахнула где-то Ночь невидимым крылом.
              И ласковый ручей, перебирая чётки,
              Поёт, молясь судьбе, серебряный псалом.
               И будто жизни нет,- но трепет жизни всюду.
               Распался круг времён, и сны времён сбылись.
               Рождается Рассвет,- и близко, близко чудо:
               Как лист - падёт звезда, и солнцем станет лист.
После ночного оцепенения,  после пребывания в истоме снов и, казалось бы, всеобщего очерствения и безэмоциональности такая вакханалия проявлений  жизни в различных формах бытия её многочисленных субъектов: звёзд, цветов, деревень, лесов, облаков, петухов, туманов небес, земли,  ручьёв, листьев!
И вполне понятно радостное  мироощущение  Натальи Желтковой  в восприятии этого торжества пробуждения и последующего  оживления над застойностью ночного мрака.
              Как мне нравится утренний миг пробужденья,
              Переход темноты в полусвет и рассвет,
              Словно это не солнце, а я - день рожденья
              Отмечаю, сегодня явившись на свет.
Любопытно проследить динамику драматургии становления  рассвета от момента отползания ночи  в небытие до времени  вхождения утра в свои права.
Найдём у поэтов  несколько описаний таких  первых мгновений рассветного действа.
Заметные трансформации претерпевает небосвод.
- …Вот у тучи роковой
      Вдруг прояснился угол белый;
      Вот за далёкою горой
      С востока что-то заалело;
      Вон там повыше брызнул свет. (А. Апухтин)

-      Светает… Но кругом пока ещё темно,
       И только вдалеке полоска туч алеет:
       Там ночь своим крылом уже закрыть не смеет
        Зари блестящее окно.  (Г. Галина)
        Посветлело в домашних пределах.
       Окно, рассвет… едва видны, как тени,
       Два стула, книги, полка на стене.
       Проснулся ль я?  (Г. Адамович)
Да и за окном жилища наблюдаются проявления «оживляжа».
       Вижу, привстав с постели,
     Как выступают из мглы
     Строгие лесенки елей,
     Сосен прямые стволы.
     Слышу в тиши до рассвета
     Первые грузовики.
     Слышу, как в городе где-то
     Пробуют голос гудки. (С. Маршак)
Всё живое освобождается от  сонного, спящего, дремотного состояния.
         Но в чутком дрёме стало слышно,
         Что ночь уходит, что рассвет,
         Багряным золотом одет,
         В эфире бледном вспыхнет пышно.
         Бледнеют розовые сны,
         Боясь лучей и пробужденья;
         Уходят нежные виденья
         Любви, молитв и тишины! (К. Фофанов)
И, наконец, свет безраздельно овладевает пространством бытия.
      Скромно, с нежностью медлительной
      В мглу ночную входит свет.
      Мгла, в истомном утомлении,
      Спорит миг за мигом менее,
      Властью ласк побеждена;
      Воле дня перерождённого,
      Новой жаждой опьянённого,
      Отдаёт свой вздох она. (В. Брюсов)
Неодолимость победы света над ночной чернотой очевидна.
       Звёзды побледнели, грустно догорают.
       В облаках тумана лес безмолвный спит.
       Тишина… Бесшумно тени ночи тают.
       Жаворонок в небе высоко звенит.  (Л. Андрусон)
Поэтому в человеческую душу нисходит благодать.
Когда покоем дышит небо
В звенящий, предрассветный час,
Поёт душа – белее снега,
Прозрачней чистого ручья. (А. Шер)
И так тени истаяли, ночная мгла  растворилась во всё пребывающем свете, тишина побеждена разнозвучностью пробудившейся жизни  – рассвет близок к пику овладения  миром, неся ему радость, свежесть и бодрость.
При этом важно осознавать, что не только человек рад щедрости рассвета, но и природа наполнена благодарным чувством к нему. Волошинские  строфы -  очевидное подтверждение этому заключению.
                И мир весь приветствовал нового дня пробужденье.
                И птицы свистели так радостно, весело в чаще,
                Леса тихим шумом листов
                Привет свой ему посылали,
                И ветер, ласкаясь, шаля, в лицо мне, подкравшися, дунул,
                И море сверкало брильянтовым пышным покровом.
                И сами угрюмые горы смотрели кругом, улыбаясь,
                Приветствуя светлого дня пробужденье.
                И мир весь так чудно прекрасен и светел казался,
                Так чисто невинен…
Более чем через столетие в пронзительный унисон этим строкам Анна Шер пишет своё славословие рассвету.
              Как чист и свят мир Божий на рассвете!
              Какой любовью дышат небеса!
              Восходит день. Мы рады, словно дети,
              Которые открыли райский сад.
                Лик солнечный возносится всё выше,
                Благоухают и полынь, и мёд,
                И радуются голуби на крыше,
                А в небе светлый благовест плывёт.
 Белла Ахмадулина признаётся: «так совершенно наполненье зрения» феноменами рассвета, что  превращается в «ненасытного баловня мгновенья», который  ничем более не хочет любоваться, скажем,  даже долгожданной  зарёй.  Вот почему допущение, что рассвет обладает таинственной магией влияния на чувства и сознание человека, кажется  не таким уж неправдоподобным. Поэтому ничем другим как именно этим обстоятельством объясняется порыв лирического персонажа Николая Языкова уговорить своих сотоварищей покончить с ночной дружеской попойкой и, покинув домашние пределы, предаться восхитительным радостям,  уже уготовленным рассветом-чародеем.
      Прервём бренчанье чаш и песни удалые!
     Туда, где небеса просторней голубые,
      И солнечный восход пышнее из-за гор
      Над скатами лесов и купами озёр,
     Туда, на высь холма! Там, утренней прохлады
      В живительных волнах омоем наши взгляды;
      Горячие уста и груди освежим.
      Пойдём, товарищи! Оттоле мы узрим,
      Как с розовым лицом, с весёлыми очами,
      Перед широкими своими зеркалами,
      Восточной роскошью и негой убрана,
      Красуется земля, восставшая от сна…
Языков не рисует степень потрясения своих персонажей теми картинами, что создал для них рассвет-кудесник, но у Алексея Апухтина мы находим такой результат общения его персонажа с со сказочной явью, в которую он погрузился благодаря рассветному волшебству.
         Всё это мне кажется сладостным сном,
          Волшебной, несбыточной сказкой!
           О нет, то не сон был! В дали голубой
           Две белые чайки неслись над водой,
           И серые тучки летели,-
           И всё, что сказать я не мог и не смел,
           Кипело в душе… и восток чуть алел,
           И волны шумели, шумели!..
Рассвет  здесь выступает в роли демиурга, поселяющего в душе человека  умиротворение и гармонию, наполняя её  ощущением непроходимой ценности бытия. Именно об этом свидетельствует Александр Межиров, осознавая, что  это обыденное явление, ежедневно равнодушно воспринимаемое, имеет жизнеутверждающее значение. Рассветы случаются с заурядной постоянностью. Они  - некая будничная данность,  вроде не имеющая особой значимости. А ведь они -  примета естественности бытия, не разрушаемого трагедиями, приносимыми войной,  техногенными катастрофами или природными катаклизмами.
    Я плохо прежде понимал всё это,
    Я даром эту благодать имел -
     Туманы предосеннего рассвета,
     Земной покой на тридевять земель.
     Я думал, что не может быть иначе,
     Иной представить землю я не мог,
     Когда над тихой сестрорецкой дачей
     В туман вплетался утренний дымок,
     И волны пену на берег кидали,
     И с грохотом обрушивались близ
     Угластых скал. И в утренние дали
     Седые чайки между волн неслись
     И, возвращаясь, свежесть приносили
     В туманный, сонный, влажный Ленинград.
Воспринимая эту панораму рассвета, поэт выходит на высокое, щемящее  душу, эпическое обобщение:
     К нам нелегко приходит пониманье,
     Но эту красоту поймёшь вдвойне,
     Когда пройдёшь в пороховом тумане
     Полями в пепле, в свисте и огне.
     И станет ясно, что просторы эти
     До гроба в плоть и кровь твою вошли,
      И ничего прекрасней нет на свете
      Рассвета отвоёванной земли.
Драматические обстоятельства социальной действительности, нахождение  между жизнью и смерти, неотвратимое личностное приближение к последней черте заставляют человека обострённо воспринимать многие обыденные явления. И рассвет в этом случае не исключение. Ведь мысль, что это последний в твоей жизни рассвет, создаёт пронзительно-острое восприятие бытия, каждая его особенность, каждая подробность становиться особенно значимой и переживаемой. Но многие поэты, обладая обострённой рефлексией,  сумели обратить внимание на исключительные качества рассвета в рамках быстробегущей жизни, не отягощённой  никакими сверхмажорными событиями. Они как бы приглашают читателя на пиршество лицезрения увиденных  ими, мастерами поэтического слова, впечатляющих метаморфоз окружающего мира под влиянием рассветного чудодействия. Вот несколько таких приглашений   к удивительному наслаждению  миром рассветных представлений  в декорациях повседневной земной юдоли.
-   Над ущельем осторожным, меж тревожных чутких скал,
    Перекличке горных духов в час рассвета я внимал.
     Со скалы к скале срывался, точно зов, неясный звук.
     Освеженный, улыбался, пробуждался мир вокруг.
     Где-то серна пробежала, где-то коршун промелькнул,
     Оборвался тяжкий камень, между скал раздался гул.
     И гнездится, и клубится лёгкий пар, источник туч,
    Зацепляясь, проползает по уступам влажных круч.
     И за гранью отдалённой, - радость гор, долин, полей,-
     Открывает лик победный, всё полней и всё светлей,
     Ярко-красное Светило расцветающего дня,
     Как цветок садов гигантских, полный жизни и огня. (К. Бальмонт)

-    Плавно у ночи с чела
      Мягкая падает мгла;
      С поля широкого тень
      Жмётся под ближнюю сень;
      Жаждою света горя,
      Выйти стыдится заря;
      Холодно, ясно, бело,
      Дрогнуло птицы крыло...
      Солнца ещё не видать,
       А на душе благодать. (А. Фет)

 
-     Радость пробуждения,
      Ты сменила ночь.
       Мрачные видения,
       Уноситесь прочь!..
       Пред светилом царственным
       В утренних лучах
       Встанем с благодарственным
        Гимном на устах.
        Слышишь: дятел стукает
        По коре стволов,
       Ветерок баюкает
        Венчики цветов.
        Надо мной колышется
        Позлащённый лес...
        Утром легче дышится,
        Глубже свод небес.
        В сердце – умиление,
        Веры детской жар.
                (Д. Мережковский)

 
Освобождение от оков сна, движение навстречу новым надеждам освежающие чистота и прекрасность мира – всё это, щедро даваемое рассветом, наводит многих авторов на объяснение этому феномену в клерикальном мировосприятии, находя в этом божественную благость, творимую Всевышним. Вот Юргис Балтрушайтис во всём рассветном таинстве чувствует божественное присутствие.
Слышу, слышу гул нестройный!
Меркнет божья синева…
Стонут-воют беспокойно
Роковые жернова…
        Шум борьбы глухой и тщетной,
        Отложи свой горький зов,-
        Дай дослушать в час рассветный
        Вещий звон колоколов.
Юрий Кузнецов усиливает это восприятие, утверждая,  что «воздух полон богов на рассвете». Молитвенное ощущение не покидает в этих обстоятельствах и лирического персонажа Александра Блока.
      Я встал и трижды поднял руки.
       Ко мне по воздуху неслись
      Зари торжественные звуки,
       Багрянцем одевая высь.
       Казалось, женщина вставала,
       Молилась, отходя во храм,
       И розовой рукой бросала
      Зерно послушным голубям.
У Константина Бальмонта  этот  блоковский образ трансформируется в нечто идентичное, наполненное не менее сокровенными смыслами.
         … И вот уж одета
             В нерукотворные ткани из света,
             В поясе пышном из ярких лучей,
             Мчится Заря благовонного лета
             Из-за лесов и морей,
             Медлит на высях обрывистых гор,
             Смотрится в зеркало синих озер,
             Мчится Богиня Рассвета. Следом за ней
             Лёгкой гирляндою эльфы несутся,
             Хором поют: «Пробудилась Заря!»
При этом стоит обратить внимание на то, что Бальмонт усиливает значимость этого образа, подчёркивая его повсеместное присутствие, как бы утверждая, что это данность рассветного бытия. Зинаида Миркина, работая с этой темой, создаёт удивительное пасторальное полотно, в котором вновь возвращается к персонифицированному восприятию благостной ауры рассвета
 
Рассвет. И вновь ночная тень
Уйти готова.
Нам шанс даётся каждый день
Родиться снова.
Увидеть мир сей в первый раз
И – изумиться,
И в этот вот рассветный час
Запеть, как птица.
О, только не гляди назад!
Не в прошлом где-то –
Сейчас родится аромат
И россыпь света.
Сейчас нам шлётся благодать
Бог весть откуда,
И нам доверено встречать
Господне чудо.
Сейчас творящая любовь
Глядит нам в лица,
И мы вольны в миг этот вновь
На свет родиться.
 
Вот этот дискурс наблюдения не за изменениями во внешнем мире, происходящим благодаря рассветной инспирации, а сосредоточения  внимания на собственных  изменениях,  инициированные рассветом,  весьма продуктивно представлен в тематике рассмотрения данного топоса.               
Ведь внутренний мир человека в рассветное время претерпевает любопытные изменения. Потрясающую работу духа в контексте  проживания рассветного времени демонстрирует нам Борис Пастернак. Некий человек, проведя всю ночь в чтении библейских текстов, постигая их мудрые смыслы, только с рассветом осознал  истину: надо идти к людям, надо разделить с ними рассветное оживление, надо с ними проживать радости и тревоги.
 
И я по лестнице бегу,
Как будто выхожу впервые
На эти улицы в снегу
И вымершие мостовые.
Везде встают, огни, уют,
Пьют чай, торопятся к трамваям.
В теченье нескольких минут
Вид города неузнаваем.
В воротах вьюга вяжет сеть
Из густо падающих хлопьев,
И, чтобы вовремя поспеть,
Все мчатся, недоев-недопив.
Я чувствую за них за всех,
Как будто побывал в их шкуре,
Я таю сам, как тает снег,
Я сам, как утро, брови хмурю.
Со мною люди без имён,
Деревья, дети, домоседы.
Я ими всеми побеждён,
И только в том моя победа.
 
С рассветом сей индивидуум обрёл вектор своей судьбы, своё пассионарное предназначение. 
Иосиф Бродский  засвидетельствовал не менее напряжённый труд  души, «о самом сокровенном задушевно /беседуя в рассветной тишине…» (М. Зенкевич) с самим собой где-то в Дублине.
Воспроизведённый поэтом внутренний монолог - свидетельство философского осмысления ущербности вербальности человеческой речи, как в звуковом, так и графическом представлениях. Крики чаек более говорят о бытие, чем все изыски поэтов: «жизнь на три четверти – узнавание себя в нечленораздельном вопле».
 
Я проснулся от крика чаек в Дублине.
На рассвете их голоса звучали
как души, которые так загублены,
что не испытывают печали.
Облака шли над морем в четыре яруса,
точно театр навстречу драме,
набирая брайлем постскриптум ярости
и беспомощности в остекленевшей раме.
В мёртвом парке маячили изваяния.

И я вздрогнул: я - дума, вернее - возле.
Жизнь на три четверти - узнавание
себя в нечленораздельном вопле
или - в полной окаменелости.
Я был в городе, где, не сумев родиться,
я ещё мог бы, набравшись смелости,
умереть, но не заблудиться.
Крики дублинских чаек - конец грамматики,
примечание звука к попыткам справиться
с воздухом, с примесью чувств праматери,
обнаруживающей измену праотца  -
раздирали клювами слух, как занавес,
требуя опустить длинноты,
буквы вообще, и начать монолог свой заново
с чистой бесчеловечной ноты.
По мысли поэта, необходимы другая артикуляция звуков, иная графика букв, иные морфемы,  иные  слова и «бесчеловечные ноты», чтобы понять и объяснить себя и этот чарующий мир в его рассветной  ипостаси. Привычные словарь и грамматика в этом случае бессильны с этим справиться. Однако если кто-нибудь  и овладел бы такой новой артикуляцией, таким новыми написаниями букв  и придумал бы другой лексический багаж слов, то его ждала бы судьба дублинских чаек: ведь смыслы их воплей, их пронзительных стенаний не доступны человеческому разуму.  Верно, что чаек это не беспокоит, Но поэт, не
мыслящий на языке своего читателя, не может быть услышан последним. Вот Михаил Дудин вопрошает в рассветной поре?
     Я долго думал на рассвете,
     Смотря на дальние холмы:
     Кто мы? Земли слепые дети
     Или самоубийцы мы?
Вопрошание это риторическое. Но оно понятно читателю, как и понятен ему предмет беспокойства поэта. У них единое пространство языка, которому не нужна «бесчеловечная нота».
Рассветное время чревато для человека многими непростыми раздумываниями. Вот лирический персонаж Эдуарда Асадова вдруг осознал неприглядную правду о внутрисемейных отношениях у себя дома.
       А я, в этот утром умытый час,
       Вдруг понял, как много мы в жизни губим.
       Ведь если всерьёз разобраться в нас,
       То мы до смешного друг друга любим.
                Любим, а спорим, ждём встреч, а ссоримся
                И сами причин уже не поймём.
                И знаешь, наверно, всё дело в том,
                Что мы с чем-то глупым в себе не боремся.
       Ну, разве не странное мы творим?
       И разве не сами себя терзаем:
       Ведь всё что мешает нам, мы храним.
       А всё, что сближает нас, забываем!
 На рассвете, когда, казалось, всё должно быть умиротворённо в уготовлении к новому дню, его свету и теплу, у человека обостряется восприятие обстоятельств своей жизни. Что приводит подчас к  драматическому всплеску эмоций.  Анатолий Поперечный воссоздаёт именно такую противоречивую коллизию:  с одной стороны природа в благостном проживании после ночного беспамятства, с другой стороны - человек на пределе своих любовных страстей.
 
          Ждут рассветы тепла,
           Стынет тишь на лугу.
           Я ревную тебя!
           Глупо, страстно ревнуя,
           как мальчишка, реву я.
           Письма, карточки рву,
           места не нахожу.
           Я ревную, ревную
           И, ревнуя, реву я,
          Так тебя я люблю!
          Как метель не метёт,
          Вспыхнут звёзды зимы.
          Не ревнует лишь тот,
           Кто не любит, пойми!
 
Если героя Поперечного захлёстывают сиюминутные переживания, то у лирического персонажа метра серебряного века Константина Бальмонта  в это рассветный промежуток между ночью и днём перед глазами проходит вся жизнь с утратой любви, поиска счастья в вине, в утехах, в поддельных любовях. Итог такого существования печален и полон безысходности.   
И пляшущие тени
Застыли, отошли.
Я вижу вновь ступени,
Забытые вдали.
И всё, чем жил когда-то,
Я снова полюбил.
Но больше нет возврата
К тому, чем прежде был.
Зловещая старуха,
Судьба глядит в окно.
И кто-то шепчет глухо,
Что я погиб давно.
  Винить в таком печальном жизненном исходе персонаж Бальмонта может только себя, апеллируя к своим слабостям и порокам.  Но героиня Лидии Чуковской вправе винить время, политический режим, исторические обстоятельства  в том,  счастливая рассветная  любовь была злодейским образом погублена. И остался только рассвет с горестными воспоминаниями о другом рассвете, рассвете давно ушедших лет.  Этот потрясающий реквием по этому давнему рассвету не возможно не привести полностью.               
 
                1
Уже разведены мосты.
Мы не расстанемся с тобою.
Мы вместе, вместе - я и ты,
Сведённые навек судьбою.
Мосты разъяты над водой,
Как изваяния разлуки.
Над нашей, над твоей судьбой
Нева заламывает руки.
А мы соединяем их.
И в суверенном королевстве
Скрепляем обручальный стих
Блаженным шёпотом о детстве.
Отшатывались тени зла,
Кривлялись где-то там, за дверью.
А я была, а я была
Полна доверия к доверью.
Сквозь шёпот проступил рассвет,
С рассветом проступило братство.
Вот почему сквозь столько лет,
Сквозь столько слёз - не нарыдаться.
Рассветной сырости струя.
Рассветный дальний зуд трамвая.
И спящая рука твоя,
Ещё моя, ещё живая.
                2
Куда они бросили тело твоё? В люк?
Где расстреливали? В подвале?
Слышал ли ты звук
Выстрела? Нет, едва ли.
Выстрел в затылок милосерд:
Вдребезги память.
Вспомнил ли ты тот рассвет?
Нет. Торопился падать.


               
 
В 1923 году Марина Владычина пишет странное стихотворение. Оно странно тем, что передаёт рассветную тревогу, серьёзных причин для которой вроде как бы нет. Смутные догадки не в счёт. И тогда приходит на ум предположение, а если это передача предчувствия трагедийных  обстоятельств последующих десятилетий российского общества, тех обстоятельств, что вспомнились на рассвете Лидии Чуковской.
           Мгновенья как руки воздеты.
           Зрачки беспощадны и злы.
            О, нежная поступь рассвета
            Сквозь заросли сердца и мглы.
                Недуг или просто смятенье.
                Волна или ропщущий шквал.
                Месяц прозрачною тенью
                На облачном ложе сгорал.
             Тревога все ближе. И строже
              Мне в душу глядится без сна,
              И небо в порывистой дрожи
              Трепещет в ущелье окна.
Тревоги одолевают и героиню  Натальи Астафьевой.  Но их природа не   в футуристических изысках. Её одолевают страхи и переживания о судьбе мира, выживании тысяч людей.
                Прибилась кое-как я к берегу рассвета,
                устав, как сто собак. Мне снилось то и это.
                Всю ночь был сон не в сон, поверхностный, бредовый,
                и трясся, как вагон, то чёрный, то багровый.
                Но жизнь страшней, чем сон. Только включишь антенну -
                и видишь: вновь и вновь кровь льётся на арену,
                война то там, то там, и нет конца тем войнам.
                И нет надежды мне забыться сном спокойным.
Трагические потери, вселенские тревоги редко посещают в шестнадцать мальчишеских лет. В этом убеждаешься, прочитав милейшую миниатюру Ивана Бунина. Рассвет, наполненный  целомудренным чувством первой любви, чист и поэтичен.
 
Ранний, чуть видный рассвет,
Сердце шестнадцати лет.
Сада дремотная мгла
Липовым цветом тепла.
Тих и таинственен дом
С крайним заветным окном.
Штора в окне, а за ней
Солнце вселенной моей.
 
Но вот иной человек обретается в другом саду на рассвете. И какая смена настроения. Ни тени торжества светлых начал жизни.  В такую  рассветную атмосферу, тягостную и безнадёжную,  погружён персонаж Георгия Иванова. 
 
Злой и грустной полоской рассвета,
Угольком в догоревшей золе,
Журавлём перелётным на этой
Злой и грустной земле…

Даже больше - кому это надо -
Просиять сквозь холодную тьму…
И деревья пустынного сада
Широко шелестят: «Никому».
 
Возникает закономерный вывод, что поле рассвета это растилище, где противостоят мрачные, тягостные размышления и жизнеутверждающие установки, полные  оптимистичных надежд и устремлений. И хочется верить, что вторые преобладают. А для вящей уверенности  необходимо заручиться жизнелюбием Анны Ахматовой - это с одной стороны:
Просыпаться на рассвете
Оттого, что радость душит,
И глядеть в окно каюты
На зелёную волну,
Иль на палубе в ненастье,
В мех закутавшись пушистый,
Слушать, как стучит машина,
И не думать ни о чём,
Но, предчувствуя свиданье
С тем, кто стал моей звездою,
От солёных брызг и ветра
С каждым часом молодеть.
 
  А с другой стороны -  присоединиться к  объяснению в любви к этому чуду  земных суток, сделанное  жизнерадостным Александром Твардовским:
 
Час рассветный подъёма,
Час мой ранний люблю.
Ни в дороге, ни дома
Никогда не просплю.
Для меня в этом часе
Суток лучшая часть:
Непочатый в запасе
День, а жизнь началась.
 
Рассвет – диковинная летопись, являющая вне всякой исторической хронологии калейдоскоп событий из жизни человека. Перелистнём страницы этой рукописи, созданной многочисленным поэтическим сообществом. Вот малая зарисовка пробуждения человека в рассветную пору. Тишина, полусвет, свежесть воздуха, аромат сирени  и  впечатляющие тени, будоражащие сознание своими полумистическими силуэтами.
     Окно, рассвет… едва видны, как тени,
     Два стула, книги, полка на стене.
     Проснулся ль я? Иль неземной сирени
     Мне свежесть чудится ещё во сне?
     Иль это сквозь могильную разлуку,
     Сквозь тускло-дымчатые облака
     Мне тень протягивает руку
     И улыбается издалека   (Г. Адамович)
И далее следует жанровая зарисовка сценки, имевшей место где-то в середине девятнадцатого века. Рассвет застаёт друзей за шумным  и велеречивым хмельным весельем.
       Не полон наш разгул, не кончен пир ночной;
       Не всех нас обошёл звук песни круговой,
       Не всем поднесены приветственные чаши;
       Смелей и радостней заблещут взоры наши,
       Смелей и радостней воспламенится ум;
       Шумнее закипят избытком чувств и дум
        И разбушуются живые наши речи.
        Но вот, златого дня воздушные предтечи,
        Краснеют облаков прозрачные струи.
Однако буйное товарищеское застолье предлагается прервать ради удовольствия лицезреть таинство рассветного пробуждения природы.
Покинем шум сует, товарищи мои,
      Прервём бренчанье чаш и песни удалые!
      Туда, где небеса просторней голубые,
      И солнечный восход пышнее из-за гор
      Над скатами лесов и купами озёр,
      Туда, на высь холма! Там, утренней прохлады
       В живительных волнах омоем наши взгляды;
       Горячие уста и груди освежим.
       Пойдём, товарищи! Оттоле мы узрим,
       Как с розовым лицом, с весёлыми очами,
       Перед широкими своими зеркалами,
       Восточной роскошью и негой убрана,
       Красуется земля, восставшая от сна. (Н. Языков)
Следующая страница летописи  предлагает нашему вниманию иное время. Время трагического передела. Бунтарское время под кровавыми знамёнами и символами. Время начала  беспощадного строительства нового социального порядка.
 
Апрель, и — табаком и потом
Колеблется людская прель.
И по стволам, по пулеметам
Лоснится, щурится апрель.
Сквозь лязг мохнатая папаха
Кивнёт, и матерщины соль
За ворот вытряхнет рубаха.
Бурсацкая, степная голь!
В чемерках долгих и зловещих,
Ползёт, обрезы хороня,
Чтоб выпотрошился помещик

И поп, похожий на линя;
Чтоб из-за красного-то банта
Не посягнули на село
Ни пан, ни немец, ни Антанта,
Ни тот, кого там принесло!
Рассвет. И озими озябли,
И серп, без молота, как герб,
Чрез горб пригорка, в муть дорожных верб,
Кривою ковыляет саблей
                (В. Нарбут)
К более поздним времена отсылает ахматовская страница с потрясающим исповедальным эпизодом. Трагедия матери, у которой советский режим на рассвете отнял  единственного сына.
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В тёмной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки.
Смертный пот на челе… не забыть!
Буду я, как стрелецкие жёнки,
Под кремлёвскими башнями выть. (А. Ахматова)
Рассветная хроника  содержит   и иные драматические свидетельства об утратах и расставаниях. Парадоксально, именно на рассвете, во время пробуждения надежд в первых лучах солнца, могут совершаться грустные разрывы некогда любящих сердец, порождая одиночество и горечь безнадёжности.
 
Почти светает. После объясненья,
Где все разъяснено,
Прозрачный воздух льется в помещенье
Сквозь тусклое окно.
Все фразы завершаем многоточьем…
Проснулись воробьи.
Залаял сонный пес.
И, между прочим —
Признанье в нелюбви. (Д.Самойлов)
 
Своё родство с языковской поэтикой восприятия земного рассвета: «красуется земля, восставшая от сна» демонстрируют многие собратья по перу. Рассветная хроника запечатлела их наблюдения в эту жизнеутверждающую пору. Примером тому могут быть  и эпическая панорама Константина Случевского, где просветлённые небеса, привычный сельский ландшафт простой крестьянский люд, поля, разнотравье луга и  свежая пахота сведены воедино любящим авторским взором:
              Огонь, огонь! На небесах огонь!
              Роса дымится, в воздух отлетая;
               По грудь в реке стоит косматый конь,
               На ранний ветер уши навостряя.
              По длинному селу, сквозь дымку темноты,
             Идёт обоз с богатой кладью жита;
             А за селом погост и низкие кресты,
             И церковь древняя, чешуйками покрыта…
             Вот ставней хлопнули; в окне старик седой
             Глядит и крестится на первый луч рассвета;
             А вот и девушка извилистой тропой
              Идёт к реке, огнём зари пригрета.
              Готово солнце встать в мерцающей пыли,
              Крепчает пенье птиц под бесконечным сводом,
             И тянет от полей гвоздикою и мёдом
             И тёплой свежестью распаханной земли…
Максимилиан Волошин, создавая свою панораму рассветного бытия, значительно раздвигает границы видения. В его случае мы имеем дело со словесной ораторией, посвящённой рассвету. Масштаб влияния рассвета столь грандиозен и эпичен, что невозможно пойти на какие-либо сокращения этого текста. Ведь не принято из гимнических песнопений устранять какие-либо строки.
                Я был на вершине. Далеко
                Внизу подо мной расстилались равнины и горы.
                Светало. Восток уж алел, пламенея,
                И клочья тумана, лежавшего ночью над морем,
                Как белые птицы в лазури небес поднимались.
                И таяли там постепенно.
                В горячих лучах восходящего чудного солнца
                Синий дымок и здесь и там поднимался
                Торжественно, тихо,
                Как дым алтаря к престолу великого Бога.
                А солнце – прекрасное солнце
                Спокойно из вод выплывало,
                Румяня своим бледно-розовым светом
                Обрывы бесплодные гор.
                И мир весь приветствовал нового дня пробужденье.
                И птицы свистели так радостно, весело в чаще,
                Леса тихим шумом листов
                Привет свой ему посылали,
                И ветер, ласкаясь, шаля, в лицо мне, подкравшися, дунул,
                И море сверкало брильянтовым пышным покровом.
                И сами угрюмые горы смотрели кругом, улыбаясь,
                Приветствуя светлого дня пробужденье.
                И мир весь так чудно прекрасен и светел казался,
                Так чисто невинен,
                Как будто бы зло ещё в жизнь людей не проникло,
                И не было рабства, войны,
                И богатых и бедных.
                И не было горя, нужды беспросветной,
                Как будто всё было наполнено радостью светлой
                И чистой любовью, и вечным святым поклоненьем
                Великой природе, в том храме прекрасном,
                Который зовём мы вселенной.
 Представим себе, что недавно один достаточно известный галерист организовал примечательный вернисаж под названием «Рассветы земли российской». Вниманию многочисленной публике  были представлены высокохудожественные картины, исполненные  известными мастерами слова. Размещение картин на специальных стендах было тематическим.  Однако их всех объединяла единая художественная задача: изобразить рассвет в разных природных местах, в разные природные сезоны при минимальном присутствии человека.
Ознакомимся с  некоторыми полотнами на вернисажных  стендах.
Стенд  №1. Зима.
 Данная тема представлена двумя работами. Первая – это незатейливая цветная графика Андрея Платонова тушью, которая впечатляет простотой образности с одной стороны, а с другой -  передачей  некоего благостного настроя сельского бытия. И всё это достигается скупой цветовой палитрой, что не снижает впечатления  от изумительной рисовальной техники.               
Долог зимний рассвет
В деревенском окне.
С богом шепчется дед
При лампадном огне.
Светит снег у плетня
На забытом гумне,
Куры ждут давно дня –
Покопаться в зерне.
Вся деревня в снегу,
И река подо льдом,
На промёрзшем лугу
Ходит ветер огнём.
 
Вторая рабата - это линогравюра Романа Солнцева, воссоздающая в лаконичной выразительной манере зимний пейзаж, его неясность, хладность  со своеобразной геометрией чёрно-белых силуэтов.
Сумрак рассвета, озябшие губы,
снегом метель заровняла дворы.
Только деревья остались и трубы.
Дым, как деревья, встаёт от горы.
Стенд №2 Весна городская
Единственное полотно, представляющее заявленную тему,  привлекло внимание посетителей вернисажа, прежде всего, неожиданным цветовым решением. Писанная маслом в технике импрессионизма картина Александра Герасева, средних  размеров, где-то 80*60 см, погружает  зрителя в  городской мир. Отсутствие чётко выраженных контуров, некая схематичность в прорисовке объектов с  ослаблением их натуралистичности.  Как  бы ни значимы они  не были, важно не это,  важно их соединение в некое обобщённое пространство. Поэтому композиция картины кажется рваной, небрежной. Однако все эти особенности создают особое настроение, ощущение собственного присутствия в изображаемом мире. 
В город, от молчания оглохший,
Возвратился розовый рассвет,
От тумана и росы промокший,
И разлил по окнам тусклый свет.
Город тянет руки магистрали,
Чтоб найти хоть капельку тепла.
Но куда- то в призрачные дали
Ночь его остатки забрала.
В серый город мрачный и продрогший
Вновь вернулся розовый рассвет,
Будто бы отмерив срок истёкший
Дней, ночей, минут, часов и лет.
Задрожали блёстки в грязных лужах.
Потянулись мокрые дома.
И как будто старый хлам
ненужный
Уплывает ночь от нас сама.
Ветер гонит сны по тротуару,
Как обрывки писем и газет,
Чтобы их отдать кому-то даром,
 
Только вот желающего нет.
Медленно рассвет идёт по лужам,
К стенам прижимается, дрожит.
- Почему весной такая стужа,
 
Если можешь, ты нам расскажи.
Но молчит рассвет, молчит и город…
 
Стенд №3 Лето в деревне.
На стенде размещено три полотна. На одном их Константин Случевский в живописной манере передвижников рисует узнаваемую  жизнь русской деревни, расположенной где-то на среднерусской равнине. Зоревое небо. Ещё  потемневшие от росной влажности деревья и плетни вокруг дворов, лошадь на речном водопое, сельская улица с телегами,  гружёными товарами, цветастые рубахи и тёмные армяки извозчиков, погост с могильными крестами и  приземистая  деревянная церквушка, с отсвечивающими в зареве утренней зари  двумя  медными колоколами,   и «кладущая на даль воздушный крест (А. Блок), тёмная зелень избяных ставень и разноцветие оконных наличников. Привлекает внимание  и силуэт девушки в сарафане и плате, что был накинут на её обнажённые плечи. Молодая крестьянка идёт по тропинке,  ведущей к синеве речки за околицей.
Огонь, огонь!  На небесах огонь! 
Роса дымится, в воздух отлетая; 
По грудь в реке стоит косматый конь, 
На ранний ветер уши навостряя. 
По длинному селу, сквозь дымку темноты, 
Идет обоз с богатой кладью жита; 
А за селом погост и низкие кресты, 
И церковь древняя, чешуйками покрыта… 
Вот ставней хлопнули; в окне старик седой 
Глядит и крестится на первый луч рассвета; 
А вот и девушка извилистой тропой 
Идёт к реке, огнём зари пригрета.
На расположенной рядом работе  Владимира Корнилова явлена умиротворяющая картина тиши и покоя. Ночь ещё не покинула пределы деревенского бытия, однако рассвет своими световыми эффектами уже вырвал з темени крыши крестьянских изб и построек, и прясла, их окружающих,  жеребят, резвящихся на лугу, отрезок просёлочной дороги, край клеверного поля, тёмные гроздья ягод вишнёвого дерева   и камышовую заводь за околицей села. Картина, выполненная в технике акварельной пастели, удивительным образом передаёт тональные переходы и светотени утреннего деревенского ландшафта .
 
   Ещё звёзды не все погасли.
   Зори тихо за лесом спят.
   Дремлет сумрак над старым пряслом
   И над играми жеребят…
               Спят натруженные дороги.
               Спит деревня, устав от забот.
                Полуночница-выпь в тревоге
                Громко всхлипнет и обомрёт…
Пахнет клевером, спелой вишней.
Тишь рассветная хороша.
В час такой на озёрах слышно –
Карпы плещутся в камышах.
На третьей картине впечатление от гармонии, разлитой в это время суток в деревенском укладе, только усиливается. Василий Комаровский в той же пастельной технике, правда,  в так называемой сухой пастели, передаёт всё своё очарование наблюдаемым  им миром русского села. Вернее тем, что его сопровождает: полями, с парящим ястребом над ними,  зеленю росных лугов, клубами утреннего тумана над оврагами, уже озарённые солнцем воды речушки  и края облаков над ней.  И всё это венчает церковная колокольня. Этот божий  мир уготовлен для счастья и житейского мира.
 
             Ты посмотрел. Поля блаженны.
              И ясен ястреба полет.
              И запоздалый, и смятенный,
              Туман к лощинам припадет.
                Смотрел ты, огненный и ранний,
                И лезвием горит река.
                Блестят отточенные грани,
                Летят и блещут облака.
              Сверкает праздник колокольный
              Над травами росистых нег.
Стенд №4. Осенний рассвет
В примечательный диалог вступают две картины, представленные на этом стенде. Вадим Шефнер в технике акриловой лессировки передаёт поражающую воображение  иллюзию глубины и прозрачности  незамысловатого пейзажа. Это некая мимолётность взгляда впечатляет своим  сентиментальным наивом.
                На осеннем рассвете в туман ковыляет дорога,
                Оловянные лужи мерцают у дачных оград,
                Над опавшей осиной мигает звезда-недотрога,
                И на тёмных кустах полотенца тумана висят.
                Как грустна и просторна земля на осеннем рассвете!
Однако Александр Межиров использует рассветное осеннее бытие для приглашения к философскому осмыслению, казалось бы, обычных проявлений жизни: рассветного тумана над дачным домиком,  прискальных речных водоворотов, взлётов и падений чаек над рябью вод,  налёта серебристого инея  на тополиных листьях. Переосмысляя наблюдаемое  в рассветную пору, мастер пытается внушить своему зрителю понимание  высокой духовной означенности всего, что так или иначе связано с его родиной.
Такой туман без края над полями,
Что можно заблудиться, запропасть.
Шершавый иней пойман тополями
На листья, не успевшие опасть.
 Я плохо прежде понимал всё это,
    Я даром эту благодать имел -
     Туманы предосеннего рассвета,
     Земной покой на тридевять земель.
     Я думал, что не может быть иначе,
      Иной представить землю я не мог,
      Когда над тихой сестрорецкой дачей
      В туман вплетался утренний дымок,
      И волны пену на берег кидали,
     И с грохотом обрушивались близ
     Угластых скал. И в утренние дали
     Седые чайки между волн неслись
     И, возвращаясь, свежесть приносили
      В туманный, сонный, влажный Ленинград.
      И не было земной осенней силе
      Конца и края, смерти и преград.
               К нам нелегко приходит пониманье,
               Но эту красоту поймёшь вдвойне,
               Когда пройдёшь в пороховом тумане
               Полями в пепле, в свисте и огне.
                И станет ясно, что просторы эти
               До гроба в плоть и кровь твою вошли,
               И ничего прекрасней нет на свете
                Рассвета отвоёванной земли.
Стенд №5. Горный рассвет
Большое полотно Константина Бальмонта - единственное на этом стенде. Выполненное в сложной технике темперной живописи с использованием методики подмалёвки, оно впечатляет не только размерами холста, но и  буйством красок, сочных и броских. Всё: и скальные нагромождения, и зияющая чернота ущелья, и причудливые растения на горных склонах, и туман, застрявший в расщелинах, и удивительно яркая синева небесного купола, и огненное пятно солнечного диска, что зацепилось за горный хребет – всё создаёт почти сюрреалистичный мир, неожиданный и завораживающий.
             Над ущельем осторожным, меж тревожных чутких скал,
             Перекличке горных духов в час рассвета я внимал.
             Со скалы к скале срывался, точно зов, неясный звук.
             Освежённый, улыбался, пробуждался мир вокруг.
              Где-то серна пробежала, где-то коршун промелькнул,
              Оборвался тяжкий камень, между скал раздался гул.
              И гнездится, и клубится лёгкий пар, источник туч,
              Зацепляясь, проползает по уступам влажных круч.
              И за гранью отдалённой, - радость гор, долин, полей,-
              Открывает лик победный, всё полней и всё светлей,
              Ярко-красное Светило расцветающего дня,
               Как цветок садов гигантских, полный жизни и огня.
Стенд №6. Рассвет на море
Опять на стенде одна картина. Но какая! Алексей Апухтин создал на холсте настоящий ноктюрн, в котором грусть, меланхолия и душевный надрыв воплощены в благостные тона и очертания. Да техника рисования, акварельная пастель, позволила живописцу достичь утончённости, лёгкости и воздушности, создавая необходимую экспрессию.
        Отчалила лодка. Чуть брезжил рассвет…
        В ушах раздавался прощальный привет,
        Дышал он нежданною лаской…
        Свинцовое море шумело кругом…
        Всё это мне кажется сладостным сном,
         Волшебной, несбыточной сказкой!
             О нет, то не сон был! В дали голубой
             Две белые чайки неслись над водой,
              И серые тучки летели,-
              И всё, что сказать я не мог и не смел,
               Кипело в душе… и восток чуть алел,
               И волны шумели, шумели!..
Стенд №7. Рассвет на Неве
Созданное в манере гиперреализма, полотно Георгия Иванова при первых мгновениях рассмотрения озадачивает зрителя. Что это?  Живопись, плод фантазийности художника или фотография? Такая достоверность, такая проработка деталей и отсутствие полутонов и размытости. Всё ёмко, объёмно и потрясает своей достоверностью. Стоит выйти на берег зимней Нивы  - и увидишь нечто подобное. А потом, когда это впечатление поубавится, приходит потрясение: этот мир живёт, движется, он, кажется, меняется на глазах.  Какая красота, сотканная из льдин,  яростного восхода над ними и мерцающей брызгами воды в местах ледяных разломов и столкновений  речного льда. И над всем этим синева  рассветного тумана. 
Люблю рассветное сиянье
Встречать в туманной синеве,
Когда с тяжёлым грохотаньем
Несутся льдины по Неве.
Холодный ветер свищет в уши
С неизъяснимою мольбой…
Сквозь грохот, свист и сумрак глуше
Курантов отдаленный бой.
Облокотившись о перила,
С моста смотрю на ледоход,
И над осколками берилла
Встаёт пылающий восход!
Всё шире крылья раскрывая,
Заря безмолвствует, ясна, - 
А там, внизу, кипит живая,
Ледяная голубизна.
И брызги светлые взлетают
То в янтаре, то в серебре…
А на востоке тучи тают
И птицы тихо пролетают
Навстречу огненной заре. 
Стенд 8. Урбанистский  рассвет
Картина Александра Герасева, размещённая на этом стенде, вернее, её фотография, была напечатана на лицевой стороне проспекта, анонсирующего данный вернисаж. Малый формат этой публикации не позволял увидеть в ней значительное достижение в жанре урбанистической живописи. Однако этот офорт, созданный в технике сухая игла, впечатляет как своим академизмом, так и выразительностью элементов зданий  и тротуара, игрой светотеней и чёткостью чёрно-белой мистерии всего рисунка. Лишь несколько розоватых  штрихов создают иллюзию ранней рассветной зари.
 
         Ветер гонит сны по тротуару.
         Заскользил по серым стенам луч.
         Ночь была полна тревоги старой,
         Плакала дождём из рваных туч.
         В город, от молчания оглохший,
         Возвратился розовый рассвет,
         От тумана и росы промокший,
         И разлил по окнам тусклый свет.
         Город тянет руки магистрали,
         Чтоб найти хоть капельку тепла.
         Но куда- то в призрачные дали
         Ночь его остатки забрала.
         В серый город мрачный и продрогший
         Вновь вернулся розовый рассвет,
         Будто бы отмерив срок истёкший
         Дней, ночей, минут, часов и лет.
         Задрожали блёстки в грязных лужах.
          Потянулись мокрые дома.
          И как будто старый хлам ненужный,
          Уплывает ночь от нас сама.
В заключение этого эссе хочу заметить, что каким бы разноликим не был явлен рассвет в текстах российских  мастеров поэтического слова, всё же одна его сущность, на мой взгляд, является доминантной. Это рубежное явление между ночью и днём вселяет в душу человека надежду, упование на благополучие в событиях грядущего дневного проживания. Рассвет  - зиждитель нашего духовного покоя и светлого оптимизма. И как тут не вспомнить  поэтическую миниатюру Александра Блока, написанную им в 1900 году.
             Высоко поднялся и белеет
             Полумесяц в бледных небесах.
              Сумрак ночи прячется в лесах.
              Из долин зелёных утром веет.
                Веет юной радостью с полей.
                Льётся, как серебряное пенье,
                Звон костела, славя воскресенье…
                Разгорайся, новый день, светлей!
              Выйди в небо, солнце, без ненастья,
              Возродися в блеске и тепле,
              Возвести опять по всей земле,
              Что вся жизнь – день радости и счастья!