Ростислав Дижур- стихи

Из интернета
.............

Ростислав Дижур




* * *

Затерянной в просторах мироздания,
Живинку зароненную тепля,
До первого случайного дыхания
Пылинкой голубой парит Земля.

И в это мимолетное парение
Нечаянно возьми да и вложись
Длиною в толику того мгновения
Моя конечная земная жизнь.

Иная же — надмирная, нетленная —
Уже неотторжима от Творца
И для нее пылинкою — Вселенная,
Мгновеньем — время, от начала до конца.



* * *

Мы этой страстью вчертаны с тобой
И в океана ширь, и в эту млечность,
Влекущую взглянуть за оконечность
И тонко серебрящую прибой...

Предугадав прорыв — такой размах, —
Притихли тел небесных мириады.
Мы — к ним лицом, и чувству
                нет преграды —
Тому, что тесно в четырех стенах.

Приземлены иных стихий пути, —
Им над планетой не подняться просто.
И космос, думалось бы, стылым создан,
Когда б не этот ураган в груди.

Волна — шальна — во весь свой буйный рост,
Поднявшись, покатилась, как цунами,
Рожденная не океаном — нами
И хлынувшая в мир касаясь звезд.

На самом гребне уносящих сил
Ты — надо мной, в моих руках, вполнеба.
Не выжечь этой огненной волне бы
Ошеломленных зрелищем светил.

Вселенский только б выстоял чертог,
Не рухнули б связующие дуги...
Как хорошо, что никого в округе.
А если кто и есть... Храни их Бог.

...Взыграв на берегу в полночный час,
И по земле прошла, и небесами
Волна, из бездны поднятая нами
И в запредельность вынесшая нас.



* * *

Даже звездный мир,
что там я,
Доживет до конца-изначалия, —
До иного — в себе — бытия,
Сколлапсирует до молчания.
Будет в нетях плоть —
и планет,
И светил, — сократится однажды.
Да и время сойдет на нет,
Но и это по сути неважно.

Важно то, что не все пройдет,
Основное останется где-то:
И прозорливой мысли взлет,
И души запредельность эта,

И разумный исток стихий,
И любовь в ее изначалии.
С возвращеньем в себя
и стихи
Сокращаются до молчания.



О CEБЕ

Старушка на лавочке крошки бросает грачу.
Счастливый влюбленный несет,
                как дитя, букет.
Старушка о пенсии думает:
                "В пятницу получу".
Влюбленный решает, как назовет сонет.

Малыш вытирает пломбир с лица рукавом,
Блаженно зажмурился и шоколад откусил.
Священник идет с крестин, размышляя о том,
Почто очерствел душой святой Августин.

Ответ на вопрос о себе:
                "Который из них?" —
Звучал бы как песня чукчи, поющего мир:
И эта старушка, и этот счастливый жених,
И этот малец, доедающий свой пломбир.

И этим батюшкой с думою на челе,
И грешным отцом Августином себя узнаю,
И тем, кто себя в единственном мнит числе,
И тем, кто в единстве зрит
                многоликость свою,

Кто ищет себя, и кто отошел от дел, —
От мира, где множатся и умирают тела,
Где принято думать: "Каждому — свой удел",
Где смысл раздроблен на фразы и на слова,

Где множится, как в зеркалах,
                единственный лик,
Где главное скрыто от тех, кто ищет вовне.
Но мир — хорошая школа...
                И каждый ее выпускник,
И каждый ее школяр — во мне.



ТЕМА ТЕМ

В надзвездном и земном —
Рефреном, темой тем:
Все сходится в одном,
Все связано со всем.



ИЗ ПОСЛЕСМЕРТИЯ
 
1

В какие миры случился? —
Какая такая мысль
распространила разом в эти пределы?

В себя продлился. —
Видимо, в разум, в смысл...

Откуда прозрел?
Из какого тела
сюда
всей бесплотностью просочился?

Помнится только: где-то когда-то жил,
было какое-то очень важное дело.
Узнать бы, хватило ли жизни той? —
вполне ли его завершил?
Да, и кажется, голова болела.

Постой-постой...

Припоминаю.
Голова — это именно тот сосуд,
в котором созревают мысли,
чтобы затем уйти восвояси.

Значит ли это — сюда?

И где,
в какой болело стороне?
В какой стране?
Иначе:
какая болела страна?

Похоже, нездоровилось повсюду...

Болело там, куда, собравши прощелыг,
пустившись по нехоженному румбу,
плывет Колумб, —
дерзнув, плывет туда,
где я ходил за хлебом в супермаркет,
где летом, помнится, так влажно, жарко,
где, кажется, язык остался мой,
дарованный как будто лишь затем,
чтобы удобно было клеить марку
на конверт.

Болело, вроде бы, до тех, в полсвета,
благословенных, но с ленцой равнин,
где клином вышибают клин,
где воздух сух зимой и летом,
где громче сетований — слух
о баснословности заморских изобилий,
где, кажется, меня любили,
а может, не любили вовсе, —
кто знает...

Постой-постой,
там тоже, помнится, язык остался мой —
иной,
которому себя случалось поверять,
который страшно было потерять...
Но судя по всему, теперь и без него
вполне могу распространяться.

...И ныл, недомогал Восток,
так щедро давший свету
мыслителей, пророков и поэтов, —
и завоевывавший мир, и битый,
бродяг плодивший, шарлатанов и бандитов...

Да-да,
особенно болел Восток,
откуда, мнится, шел исток и моего
земного существования.

Исток же сознания,
отпущенного тому — на плечах — сосуду,
шел именно отсюда.
И лишь затем уже означился Восток,
и было воплощение,
и дело,
и дление в пределах тела,
и путь к началу...



2

Как странно наложились времена:
все эры, все мгновения совпали,
сошлись в одну, вне измерений,
вне времен, реальность. —
В этом любящем лоне мироздания,
нет ни прошлого, ни расстояний...

Впрочем, что же тут странного!
Именно эта разумная среда и есть
предвечная основа мира.
И снова принят сюда.

Принят, чтобы остаться
не в качестве постояльца,
а чтобы после скитания
стать самой всеохватной средой обитания...



3

Все, что в трехмерной обители той
длилось якобы обособленно, —
телом владело, речью,
отличалось неповторимым обликом,
отчаивалось и любило избранных,
к высшим силам взывало с мольбой, —
призвано
и длится иначе — Единым.

А быть Единым — значит,
всеми силами, в наитии, незримо,
полнить мир, —
одухотворять и любить его.