Голубая полоска. Выбор

Выбор

Рашид был прав: в геологоразведочный техникум я опоздал, все учебные группы были укомплектованы полностью, и мне в приёме отказали.
Друзья из райкома комсомола помогли устроиться в железнодорожный техникум, и вскоре я с увлечением постигал новые науки, вживался в новую среду, во многом отличную от обычной общеобразовательной школы. Мои новые товарищи были в большинстве своем иногородние, а точнее сказать - из разных деревень Башкирии. Учились все старательно и, не имея в Уфе ни друзей, ни родственников, все свободное время проводили за самоподготовкой в учебных аудиториях или в общежитии.
Однажды, после очередной стычки с "Исусиком", я допоздна засиделся в общежитии, готовил вместе с ребятами уроки, читал им понравившиеся мне стихи Некрасова и всячески оттягивал время, не желая идти домой. Коля Сидоров, староста нашей группы, давно уже присматривался ко мне и, в общих чертах, знал кое-что о моих домашних делах. В тот вечер, когда большинство ребят уже спали, он подсел ко мне, положил руку на плечо, закрыл томик Некрасова и спросил:
- Ты что-то не торопишься сегодня домой, парнишша. Али люди чо сказали, али сам заметил чо? - попробовал пошутить он.
- Да всё то же,- ответил я нехотя.
- Понятно. А ты не падай духом. Мы тут с ребятами кое-что провернули. Директор обещал устроить тебя в общежитие.
- Хорошо бы в вашу комнату!- воскликнул я, обрадованный этой вестью.
- К нам и подселят. Тетерю отчисляют за неуспеваемость.

Через несколько дней я поселился в общежитии, сказав матери, что так лучше для учебы.
Мизерной стипендии едва хватало на то, чтобы кормиться в техникумовской столовой, но я упорно отказывался от помощи, которую мне предлагал "Исусик". Мать вначале плакала, предлагала вернуться домой, но, встретив мое сопротивление, махнула рукой: "живи, как знаешь!" И я жил как умел. Учился с одной мыслью: cкорее бы стать самостоятельным.
В конце октября к нам в техникум зашёл один симпатичный молодой человек. Высокий, стройный, с каким-то непередаваемо смелым взглядом ярких голубых глаз и обаятельной улыбкой на чистом, слегка загорелом лице; он, словно старый знакомый, непринужденно и дружески, заговорил с ребятами, стоявшими на крыльце.
- Привет, студенты! У кого есть закурить? А то мои кончились -перехожу на чужие. - Ребята сконфуженно переглянулись, и только один из стоявших на крыльце протянул ему пачку дешевеньких тонких, как гвоздики, папирос.
- Ну, нет! Летный состав такие не курит. У нас уж если курят, то по принципу: метр курим — два бросаем. А вообще-то — скверная это привычка.
- Так вы же сказали, что ваши кончились!- заметил тот, что предлагал закурить.
- Так это ж я так, для трёпу!- улыбнулся он своей ослепительной улыбкой.- Я уже давно не курю. Батя отучил. - И он выразительно потер то место, по которому все отцы детей своих учат. Ребята дружно рассмеялись, окружили тесным кольцом незнакомца, готовые слушать.

В это время над нами, заглушая голоса, протрещал самолет и, развернувшись где-то за домами, стал кружить над техникумом.
- Ну, Король, ты у меня сегодня схлопочешь! - погрозив пальцем
в небо, сказал незнакомец. - Видали такого аса? Виражи над аэроклубом закладывает!
- А вы - кто? - спросил Коля Сидоров.
- Владимир Ракитянский,- отрекомендовался незнакомец. - Приходите в аэроклуб - там и познакомимся поближе.
- Рождённый ползать - летать не может, - сказал кто-то из старшекурсников,- да к тому же эти ребята в железные дороги влюблены.
- Так ведь одно другому не мешает, - возразил Ракитянский.— У нас ребята из институтов учатся, с заводов. А Королев,- кивнув на улетевший самолет, сказал Ракитянский, - в деревне живет и работает. Раньше тележного скрипа боялся, а теперь вон какие виражи закладывает. Второй год из деревни на аэродром пешком ходит. И ничего. Только сильнее стал любить авиацию.
В здании громко зазвенел звонок. Ребята не спеша стали расходиться по аудиториям, а Ракитянский, задержавшись у двери комитета комсомола, крикнул вслед уходящим:
- Завтра я зайду к вам, ребята!
Весь вечер в нашей комнате шли жаркие споры: одни утверждали, что авиация - дело избранных, что не каждому дано летать, другие высказывались в пользу летного дела, но никто не изъявлял готовности пойти учиться в Аэроклуб.

- Паровоз - дело надежное, - говорил Коля, - он вон как прочно на рельсах стоит. А эта чертопхайка неведомо за что там держится; ну как остановится мотор - костей не соберешь! Нет, это не для меня. Я - за земную твердь!
- Ты как старый дед, Коля. Ворчишь, как будто про самолет первый раз услышал,- возразил Петя Рябко. - Летать - это же здорово. Парить, как птица, и видеть далеко-далеко!
Мечтательного Петю поддержали многие ребята, и все-таки никто из них не высказал желания пойти в аэроклуб.
На следующий день Ракитянский появился у нас к концу занятий. В ленкомнате собрались ребята почти от каждой группы по нескольку человек. После недолгой беседы директор прямо заявил, что не одобряет призыв "товарища летчика", хоть и понимает, как важно для Родины иметь воздушный флот, но не менее важным считает и пополнение кадров для растущих стальных магистралей.  Ребята одобрительно зашумели и после беседы разбрелись потихоньку кто куда. Возле Ракитянского остались 5-6 человек, которых перспектива через год попасть в военное летное училище, а еще через год стать лейтенантом военно-воздушных сил устраивала больше, чем долгие годы учебы для получения профессии инженера-железнодорожника.
Я не высказывался ни за, ни против. Просто стоял и любовался Володей Ракитянским: его красивое одухотворенное лицо, стройная фигура с хорошей строевой выправкой, скупые красивые жесты и смелый, искрящийся здоровым юмором взгляд покорили меня. Однако я и мысли не допускал, что могу стать таким же, как он. Во-первых, потому, что я ростом мал и внешне неказист, во-вторых, был уверен, что здоровье не позволит летать. "Исусик" давно внушал мне, что у меня порок сердца, и что я - просто недочеловек, пригодный только на то, чтобы славить Христа и всю жизнь свою посвятить служению Богу.
Поговорив с ребятами пяток минут, Ракитянский предложил:
- Пойдем, ребята, на медкомиссию. Сегодня наш день в поликлинике. Кто пройдёт медкомиссию - тому и быть соколом, а нет - вернётесь назад, грызть гранит железнодорожной науки. Платить за комиссию не придется, так что вернетесь без потерь.
Так и не приняв никакого решения, я отправился вместе с ребятами, а где-то в глубине души теплилась слабенькая надежда: "А вдруг пройду медкомиссию..."
И прошёл! Был признан годным к летной работе без ограничений! Я долго вчитывался в неразборчивые строчки выданной мне справки и, не удержавшись от нахлынувших на меня чувств, спросил Ракитянского:
- Это правда, что тут написано?
- Конечно, правда, - ответил он, - вот и печать, и подписи ...- все, как надо. Поздравляю! - обнял он меня.
- А дальше что?
- А дальше - пойдем в аэроклуб. Зиму будем изучать теорию, а летом - на аэродром. Летать, парень, будем! Ух, до чего же это здорово - летать!

И началась для меня новая, неизведанная, трудная, но интересная жизнь, так и не ставшая нудной, повседневной работой до тех пор, пока я летал.
В ночь с 7 на 8 ноября выпал обильный снег и ударил крепкий морозец. Дома и улицы оделись в ослепительно белый наряд, и праздничные флаги и транспаранты горели под утренними лучами солнца необыкновенно ярко. Рассматривая из окна аудитории это торжественное убранство города, я непрестанно думал об одном: как совместить учебу в техникуме с занятиями в аэроклубе.
Правда, один старшекурсник в прошлом году окончил аэроклуб и теперь успешно заканчивал учебу в техникуме; был отличником учебы, членом комитета комсомола, и сейчас иногда ездил на тренировочные полеты. Но это один из всего техникума. А есть и такие, что бросили аэроклуб - не осилили двойную нагрузку. Как быть?
По противоположной стороне улицы, утопая в снегу, шел какой-то мужчина, удивительно похожий на Никифора Васильевича. И острая, как молния, мысль будто обожгла мозг: "Ну нет, я тебе, "Исусик", докажу, какой я недочеловек!"
И всё стало на свои места: отлетели прочь сомнения и страхи, наметился, хоть и смутно, план действий.
Вечером, как только закончились занятия в техникуме, я отправился в аэроклуб. И, надо было видеть, с каким благоговением, с каким торжественным вниманием ходил я из класса в класс, с какой жадностью впитывал в себя эти необыкновенные названия новых дисциплин: аэродинамика, аэронавигация, метеорология, парашютная подготовка. А какая музыка слышалась мне в названиях деталей самолета У-2: фюзеляж, нервюра, стрингер, элерон, лонжерон, пропеллер. Боже мой! Голова кружилась, и захватывало дух от всей этой необычности названий, определений и перспектив. Ясно, что техникумовский "сопромат" не шёл ни в какое сравнение с этой поэзией!
И начались для меня с этого вечера сплошные скачки с препятствиями: днем - занятия в техникуме, вечером - в аэроклубе, ночью - самоподготовка до изнеможения. Спать приходилось мало, но усталости не чувствовал: вероятно выручала молодость да неистребимое желание обрести самостоятельность, а с нею и полную независимость от неприятного мне человека.
Иногда, по выходным дням, я забегал домой навестить мать с сестрой, стараясь, по возможности, избежать встреч с "Исусиком", a потому долго у них не задерживался, ссылаясь на занятость, на дополнительные уроки, на общественную работу, на культпоходы.
Об учебе в аэроклубе умалчивал: хотелось сообщить об этом тогда, когда начну летать, чтобы тем самым убедительно опровергнуть все доводы "Исусика" о моей неполноценности.