Чтобы всё хорошо

*

Вырастет ли когда-нибудь
синяя цинерария?
Через кремень мозолевый
сильная прорастёт?

Полюс. Граница дымная:
там, где страданьем Зилова —
судорога Вампилова.
Много чего ещё.

Где Башлачёв с Ванюшею,
врач со свечой потушенной.
Где на полах шаметовых
пыль золотая ждёт.

Глянь-ка! Цветы раскинулись.
Будний свинец отбросили.
И в лазурит закутались.

Даль зарядил ружьё.

 

 

*

«Никто не сможет так, как я» —
всплакнёт Алиса втихаря,
глядя волчицею на ёлку:
на широту мясистых лап,
на мёрзлый воздух меж иголок.

Но «кап-кап-кап»
весенний вспомнив,
взбрыкнёт: «забыть»!

Забудь другое:

на станции «Тайга» зимою
кривая чёрная сосна
и красный семафор морглявый
маячат пьяной:
«Я — не Я».

В пунктирном свете фонаря
девичьи фас и профиль ярче.

А дальше — слушаем. А дальше
на каждой станции в собачьем
развязном хоре прозвучат
слова волчицыного плача:
«Никто не сможет так, как я».

Удачи.

 

 

 

*

У клетки приморской забитые светом углы.

А тот человечек, вписавший щегла в середину,
как будто бы жив до сих пор и в щегловы седины
стыдливо вплетает послушные пальцам угли.

Задумался, что ли, и боль не почувствовал, что ли.
Но выводы сделав, от них встрепенёшься скорей:

«И все-таки будет полёт: я не стану, не стану в загоне
свалявшимся трутом для искры служить не своей!».

А тот человечек щегольи сомненья догонит:

«Что ж, вот тебе, птица, от светлых умов — муравей.
Забыв о труде, королеве и мушьей болезни,
он встанет под самой душою, у левой ноги.
Он ждёт твой полёт, в ожиданье своём бесполезен.
И ты, как надежду, отныне его береги».

А клетка приморская светом забита в углах.
И что-то решается в этих просторных углах.

 

 

*

Мастер по ремонту автопилотов
готовил к жизни сказку.
Скинул на землю капсулу,

чтобы всё хорошо.

Капсула легла в песок,
вывалила сказку,

чтобы всё хорошо.

Оказалось — на земле свои мастера.
Приглашают, рассматривают,
посылают, делегируют,
имеют мнение. Давно имеют.

Давно уже здесь сказывается своя сказка,

чтобы всё хорошо.

И я там был.
Смотрел, как выторговывают капсулу для музея.
Видел, как Мастер разуверился в сказках.
Уволился. Зашился.

Чтобы всё хорошо.

 

 

*

Горы скомканы из газет.
Годы смыты в чужой клозет.
И смердит выгребная яма.
Я так счастлив! Так счастлив, мама!

Парафиновою свечой
мне ухаживают плечо.
Восторгаются ровным шрамом.
Здесь я счастлив! Так счастлив, мама!

А распахнутое окно
вдруг назвали глухой стеной.
Лабиринтова панорама:
Ариадна, веди домой!
Счастье будет! Скажи ей, мама!
Свой — не свой. А чужой — вновь свой.

 

 

*

Сейчас ты испытаешь на себе
неистовую силу доброты.
Убийственная сила доброты:
какая тварь пред нею устоит!

Бармен тебя шестёрками крестил
и мороком поил, в стекле сгущённым.
Кривая, долговязая горгона
Касается стекла клыком змеи.

Шары её залиты, но нужны:
пытаются питьё окаменить.
Вот пьёшь свою слоистую водичку.
Вот каменный кусок несёшь в груди.

И так он тяжело в тебе лежит.
Кривой и чёрно-белый. И подписан:
«Я есть добро. Никто не устоит.
Я есть добро. Я, тварь, твой вечный смысл».

 

 

*

Скучно скучно
скажу вам честно
погружаясь как в прорубь
в кресло
фильм дерьмо
а еда полезна
очень скучно
покуда честно

 

 

*

Вновь из источника — жирный, цветной — возник
мир для художника, миру что ученик.

Мир для художника — вечный, незлой натурщик:
грязные стены, пьяный поэт-халтурщик.

Слабость поэта — эти все «ник» и «щик» —
маслом наполнится и заливает «Крик».

Малою кровью новый рождён оттенок.
Только бы этот не позабыть оттенок.


#kirrad  - https://vk.com/clubvidemo