В Ропшинском парке

                Все началось с того, что мы отправились за ускользающей красотой - исчезающими дворцами и усадьбами под Петербургом. Это существовавший рядом с нами неизвестный блистательный мир, который подобно миражу исчезает при малейшем приближении, превращаясь на глазах в груды развалин. Он есть и его давно уже здесь нет…
                Это совсем не сказка, а реальность нашего века. Утратившие своих венценосных и великосветских хозяев, роскошные дворцы плохо вписывались в систему ценностей победившего пролетариата, а придя в крайний упадок, оказались никому не нужны. Кому-то из них в советское время еще выпадали достойные периоды жизни. Теперь эти усадьбы добивало не время, а полное выпадение из общественной жизни. Они становились последним прибежищем для бездомных, подвергались разграблению и часто горели.
                Ропша - поселок Ломоносовского района Ленинградской области. Всего час езды от Петербурга. Здесь прежде находился прекрасный дворцово-парковый ансамбль - летняя резиденция династии Романовых. Чем ближе к поселку, тем больше поднимается в гору дорога. Так начинаются Ропшинские высоты - северная часть обширной Ижорской возвышенности. Издали эта холмистая поверхность, изрезанная оврагами, похожа на застывшие волны, движущиеся к лежащему в низменном устье Невы Петербургу.
                Каждого прибывшего в центре поселка встречает танк, поднятый на пьедестал - мемориальный комплекс воинам Красной армии, сражавшимся под Ропшей и освобождавшим Ленинград от жестокой фашистской блокады. Дальше начинается огромный запущенный усадебный парк. Уже с дороги сквозь ветки и стволы деревьев проглядывают развалины каких-то старых построек. Мы направляемся туда по едва обозначенным парковым тропам. Это настоящее царство деревьев-великанов. В холодное время года, без привычных листьев оно кажется спящим и неживым. Могучие тела упавших деревьев тоже лежат здесь рядом. Их начинают неспешно пилить, обнажая на гладких срезах рисунок из вековых колец.
                Мы переходим через ручей и выходим к Ропшинскому дворцу, закрытому от посторонних глаз глухим забором. Если отойти немного в сторону, то можно увидеть за ним обрушившиеся красные кирпичные стены и частокол поддерживающих их деревянных конструкций. Распознать в этих руинах русское барокко Бартоломео Растрелли и других великих зодчих почти невозможно. Давно рухнула крыша, обвалились перекрытия и частично стены. Попасть на территорию дворца не получается ни за какие деньги. В охране свой отказ объясняют не сколько камерами наружного наблюдения, сколько мерами безопасности: разрушение зданий продолжается…
                По ощущениям - это довольно мрачное для посещений место. Остается вспомнить, что дворцово-парковый ансамбль в Ропше не жаловали вниманием русские императоры и в прежние времена. Он был предан забвению еще в XVIII веке в связи с убийством здесь Петра III. Что-то вроде дурной репутации, которая может повлиять на твою судьбу. Потому и использовался дворец не для официальных приемов, а только для нужд царской семьи. Здесь могли делать остановку во время охоты. Все это тихо и буднично, а главное - незаметно для чужих глаз. В одном из архивных документов о нем сохранилась говорящая резолюция цензора: «Упоминание о Ропше не угодно»…
                Мы поднимаемся к шоссе вдоль ограждения дворцового комплекса и представляем себе, как 29 июня 1762 года на этой дороге появилась необычная процессия. Карету с плотно задернутыми шторами сопровождала сотня вооруженных конных гвардейцев. Карета остановилась у входа в Ропшинский дворец. Пятеро офицеров довольно бесцеремонно высадили из нее человека, одетого в помятый голубой с белым мундир, какие носили немцы, находившиеся на военной службе в России - «голштинцы». Широкие поля шляпы почти закрывали его «маленькое злое змеиное лицо». Это был столь нелюбимый в России низложенный император Петр III. Комната для узника во дворце уже была приготовлена, окна в ней предусмотрительно задернули зелеными шторами. Вокруг выставили посты из наиболее надежных солдат. В комнате Петра Федоровича посменно дежурили офицеры.
                Утром 6 июля, когда ропшинский узник еще спал, в его комнату вошел Алексей Орлов в сопровождении двух офицеров и заявил, что они желают с ним трапезничать. Сели за стол. В рюмку с вином Петру III подсыпали яду, который действовал слабо. Сделать все исполнителям хотелось побыстрее. Петра Федоровича принуждали пить еще и еще, он отказывался. Вспыхнула потасовка, в которой бывшего самодержца задушили. Об обстоятельствах смерти узника Алексей Орлов незамедлительно известил Екатерину II запиской, которую она потом хранила в своей шкатулке до самой смерти. Правда в оригинале она не сохранилась и дошла до нас в копии, подлинность которой теперь оспаривается. Тот случай, когда правды не узнал никто, кроме самих участников преступления. По официальной версии император скончался от геморроидальной колики. В Европе не скрывая, говорили, что «жена ушла от мужа к гвардейцам, а потом убила его руками своего любовника»… Императрицу Екатерину тогда еще не называли великой…
                Так ли плох был Петр Федорович, хорош ли, сказать трудно. Для патриархальных устоев русской жизни убийство всегда считалось неприемлемым, его жалели. В народе еще долго ходили слухи, что пострадал он за правду и спасся «чудесным образом». От имени «государя - избавителя» Петра III не раз выступали самозванцы, среди которых самым известным был вольный донской казак Емельян Тимофеевич Пугачев.
                В парке слышался разноголосый лай собак, которых на поляне перед дворцом выгуливалось великое множество. Вряд ли это могло кого-нибудь сегодня удивить. Собаки преданно служили своим хозяевам и четко выполняли их команды. Когда же нестройный собачий хор прорезал резкий ноющий, похожий на плач одинокий звук, это показалось странным и необычным. Определенно, в парке кто-то музицировал, играл на скрипке. Кто знает, по какому случаю. Может, вспомнили, что убитый здесь император увлекался не только марширующими солдатиками, но и прекрасно играл на этом инструменте?
                Ох, как важно иногда не увлечься собственным любимым занятием, не проглядеть и не прослушать, как в твою стройную мелодию врывается чужая, тревожная нота и тогда случается что-то непоправимое…

На снимке - фото 1913 года