Зоорландское поле экспериментов

В Зоорландии вводится снова полярная ночь --
Так, во всяком случае, нам сообщают газеты:
Ты читаешь их, коль терпеть уж не в мочь,
Листики их срывая с гвоздя, вбитого в стенку клозета;

Смысла выхватит взгляд невзначай неприглядный обрывок --
Так, надежду нетрудно принять за то, что надето
На растяпу, распятого во поле чистом
За сорочьи грехи иль отбить воронью аппетит чтоб:

Клим Самгин или доктор Живаго, разъятый толпой
На подмостках эпохи страстнЫх, чтобы жизнь не казалась малиной;
Инженер человеческих душ в гороховом ладном пальто,
Все начав с два-нуля, Адама вновь слепит из глины,

Ослепив предварительно ангелов дюжину лагерных
Ненаглядных и наглых, как гвоздь, что впился мне в задницу, --
Впрочем, логос столь легок, что можешь сполагоря
Оскопить свою душу -- угрюмую странницу.

Сей роман полевой сладкопевец какой воспоет?
Златоглавец по чести воздаст коий должное в слове и теле?
Мудроумец кровавый восславит навет,
На борьбу с половым отчужденьем бойцов поднимая, подобно Отелло,

Что в борделе сирийском когда Дездемону найдя,
Озадачен изрядно, в Венецию стопы направил,
До воронежских юных холмов по водице пройдя,
От присутствия своего благородно Тоскану избавил.

(Да, признаюсь, заносит -- так что же? такое бывает
В месте нужном со всяким унылой осенней порой --
Мысль порой промелькнет и в краску вгоняет
И глядит, словно мышь на удава, с предсмертной тоской,

Как Иосиф Прекрасный на гнусных собратьев своих
По профессии -- алчных пиитов, что кушать желают и пить тоже любят
Изобильно и вкусно, покуда их стих не затих,
Прохрипев, в сытой музы объятьях, запутавшись намертво в юбке.)

Зоорландское поле, какой только бодренький бард
Не воспел левантийский тоску твоей прелести скудной!
В даль манящую дымку безрадостный дар
Претворить ли поможет в обитель уютную?

Быт проклятый кочевью дабы предпочесть,
Печенегов каких быть потомком-наследником нужно?
Променяв на водицы глоток ум и честь,
Обжигающей глотку родимой таежною  стужей

Тех застенков, родиться где ты обречен и расти --
Их просторнее нет в этом смиреннейшем мире;
Больно дышит чудак-человек, все пытаясь нести
Вечно доброе сеять в эти смрадные черные дыры

Черноземных обилий, красных лилий и звезд над Кремлем
Освещаемых светом, сжигающим совесть и разум,
Где трехглавый орел, все кружась над Горынью-рекой,
Озабочен, не имут ли мертвые сраму;

Птица-тройка, предвестница счастья грядущего дня,
Русский бог тебя любит за удаль,  широкий размах твоих крыльев!
И куда ж ты несешься, главы очертя да крылами стальными звеня?
Жар все пышет бессмертных полков с твоих перьев и раж вертухайского рыла.

Пишет в правду-газету, ударяя в народный набат
Набатейских сердец, вавилонских умов беспокойных,
Богомольский совет; комсомольский завет аты-бат
Помнит батька Батый, однозвучно гремя с колокольни,

Пулеметною вышкой пронзает что сивую высь,
Сивкой-буркой сивухи хлебнувшим за благовесть и благодатную новость.
Расточившись по дыбе в застенке, смеркается мысль
Там, где временных лет столь постыдно кончается повесть