Арбузы

- Кулёма моя, кулёма, Мартёна моя Ивановна, - бабушка говорит.
Я гляжу на неё и вижу - болит.
- Баба, выпей лекарство-то, не терпи.
А она всё своё :
- Лучшее впереди. И у тебя, и у мамки твоей непутёвой - у всех.
Силится показать смех,
Получается только кашель густой и страшный.
Смуглые щёки её багровеют, в груди громко булькает и хрипит.
Она уже ничего мне не говорит.
Крепко сжимает правой рукой запястье,
Вдыхает шумно с запасом.
Берёт таблетку Теофедрина и перемалывает ложкой в ложке.
Я знаю, сейчас опрокинет лекарство в горло,
скоро поможет.
И снова начнётся жизнь, в которой мы ходим к ней на работу.
Пока она моет полы в клубе, я помогаю
Или играю на пианино за кулисами.
Надену меховой воротник и шапку лисью, и представляю себя актрисой.
В клубе мой сокровенный мир, мой маленький рай.
Бабушка это знает,
Поэтому позволяет бывать там чаще.
В этой жизни есть тайны наши,
Есть дела, которые мы делаем только вдвоём -
каждый год в конце августа едем в город на рынок, берём бумажный пакет синей медовой сливы.
В такой день бабушка молчалива.
Глядит на меня и гладит по голове:
- Дай тебе, Боже, ума.
- Баб, а чего сама? Попробуй, это же вкуснотища!
Она отвечает:
- Я тыщу раз их ела.
И дальше молчит.
А у меня аппетит. Съем всё до донышка.
Молча гуляем по городу, потом я не выдержу:
- У вас в Казахстане сливы росли до земли, подойдёшь к дереву и ешь до отвала?
Вот тебе повезло, в сказке почти побывала.
- В сказке, оно, конечно.
- А расскажи, у вас там росли, наверно, повсюду арбузы?
- Арбузов мы ели отпуза.
- Даже в войну было можно?
- А кто же нам запретит?
- Может быть, ты обманываешь?
- А может... В детсве мы всякое сочиняли: "Вот бы сырой картошки или зерна немножко. Или глоток молока."
Морщинистая рука махнёт по глазам.
- Баба, ты плачешь?
- С чего бы? Это, наверно, микроба в глаз залетела.
Поедем домой или заночуем у тёти Шуры?
- Конечно, у тёти Шуры! Ты сыграешь на балалайке и пока вы поспорите о культуре...
Баб, почему о культуре?
- Вот же Всезнайка! Пошто тебе надо знать?
- Пока вы поспорите, я пойду погулять по Белой улице.
Бабуля с подругой встретятся, поцелуются.
Тётя Шура накроет стол.
Я нагуляюсь до темна с ребятишками.
Перед сном, как всегда за книжку.
Только бабушки наперебой до утра станут делиться воспоминаниями:
- Таня, а что, номера так и не удалось свести?
- Потише, тс-с, мнучка прознает, начнёт скрести душу вопросами. Ей же не объяснишь, мала...
- Ты почему была в этом лагере? Тебе тогда было всего-ничего, чем же не угодила?
- Мимо, видать, проходила.
А если взаправду, того ведь никто не знает.
То ли рожей не вышла,
то ли вышла, да не туда.
- Ой, Танюша, беда, беда.
- Да чего теперь горевать.
Надо вон, этих поднять. Пусть им живётся сладко. А нам всё одно - помирать.
- Что ты, мила моя, говоришь!
 
Наступает такая тишь, только слышно, комар звенит.

-От, кулёма моя, Матрёна Ивановна, - бабушка говорит.
Я теперь могу её голос услышать только, когда засыпаю.
Наяву же мечтаю, чтобы ей дали такой рай, где вдоволь варёной картошки и хлеба немножко, чтобы тёплого молока кружка.
И огромное поле арбузов, чтобы наелась от пуза.