Продавец рубинов. Глава 19

«Быть ей горящей башней, как указано на карте, что выпала из колоды в миг, когда назвал ты Ее Имя…»


В сотый раз огибая гору, Она отыскала вход.
И предстала пред Ним. И казалась еще прекраснее.
«Подари, – говорит, – мне, Владыка, кольцо Всевластия!
Я хочу, чтобы реки мои, наконец, поменяли ход,
Чтоб живым изумрудом покрылись мои леса!»
И сверкнуло огниво в безумных Её глазах.

Властелин покачал головой, надавил на грудную клетку
И поморщился, словно ему отдало в плечо.
«Что такое всевластие? – он громыхнул мечом. –
Даже если мы кажемся мудрыми и бессмертными,
Вдохновителями, заклинателями, не-людьми,
Мы не правим, о медноокая. Мы просто пугаем мир».

«Я исправлю, я все исправлю! Поверь мне, я знаю, как! –
Были речи Её остры что клыки молодого волка.
Дать бы только волшебной силы моим рукам!»
«Подари мне свое кольцо, отец!» –
в ожидании Она умолкла.

«Если жаждешь ты чуда так, что дорогу нашла сюда,
Не могу отпустить я тебя, ничего не дав.
Подойди», – его голос стал мягок. И не был уже зловещ
Тот старик, что стоял перед Ней: ни душой, ни ликом.
«Я хочу, чтоб ты знала, душа моя, – это не просто вещь.
У неё нет цены. Как у веры или реликвии.
Тот, кто дал мне её, жил в лишениях и нищете
И о боли знал больше, чем ты о своей красоте.

Его называли «шарнирный мальчик».
Говорили, что он не имел костей.
Говорили – собрал его старый лекарь,
как куклу, из запчастей:
Арматуры, монет, шестеренок, осей и спиц.
Мир не видел более странных и неприятных лиц,
Чем лицо новорожденного, выкроенное старцем.
А затем, чтоб малыш ожил и сумел вдохнуть,
Поместил тот кудесник в его жестяную грудь,
Не страшась ни живых, ни умерших, ни Громовержца,
Золотую лантерну вместо людского сердца.
Переплавил в неё нажитое усердием и трудом,
Повторяя: «Ни перлу, ни кубку, увы, не дано остаться
У того, кто навеки однажды покинет земной свой дом».

Нелюбимый, отвергнутый миром,
тот мальчик мечтал, как все
Бегать, прыгать, влюбиться взаимно и насовсем,
Просто жить, принося в этот мир все то,
Что могло б его сделать красочней и добрей.

Я нашел его здесь, одного, привалившегося к горе.
Он был тенью себя самого и в недугах своих ужасен.
Мои слуги готовили мази из горьких масел.
А пока больной выздоравливал, я старел.

И когда, наконец, исчерпал свой последний срок,
Когда сердце мое износилось что твой чулок,
Когда больше не мог сосчитать и до десяти,
Когда проще казалось уже, наконец, уйти,
Мальчик встал на моем пути, как плита из камня
И, разжав прутья ребер недрогнувшими руками,
Прошептал: «Смерть, что видим мы,
не всегда означает смерть.
Умирает лишь тот, кто забыт.
Просто дай мне еще минуту».
На мгновение он замер, а после явил мне чудо.
До тех пор я не видел сердец,
что могли бы вот так гореть.
А он просто отдал его мне, как трофей.
Бедный, бедный мальчик…».

Властелин протянул Ей фонарь:
небольшой, невзрачный,
В виде башенки с помутневшими витражами.

«На такой не потратишься.
Не смотри, что он пуст и жалок.
Не скреби эту ржавчину на почерневшей дверце,
А представь, как за ней благородное билось сердце,
Что спасло бестолковую жизнь твоего отца».

И старик поспешил отдалить свой дар от Её лица.
Но едва на ладони Ей ржавый фонарь опустил он –
Полыхнуло внутри светило.

«Не волнуйся, огонь не испортит ни шелк, ни пряжу,
Ни к чему не принудит тебя и ничем не обяжет.
Ты пойдешь по уснувшему городу зрячая, как Морфей.
Домовых будешь видеть и эльфов, и раненых фей,
Убежавших от мачех детей,
храбрых рыцарей, единорогов –
Всех, кто прячется в сумерках.
И их всегда будет много.
Вот для них свет твой станет свободой
и горькой, и сладкой.
Вот для них ты и будешь гореть
и сгорать без остатка,
Ни о чем не жалея,
совсем ничего не боясь.
Так горел тот, кто дал мне лантерну.
И так горел я», –

Властелин наблюдал, как Она начинала бледнеть.
«Но отец, если мальчик отдал свое сердце,
он умер во тьме?»
«Не во тьме, а в тепле и покое, неведомых до.
В этом замке, сокрытом горой под камнями и льдом.
Да, гора забрала его, потому что пришло его время.
А теперь, очевидно, закончилось и мое.
Время точно всегда, как отравленное копье:
Только жалило, а теперь вот торчит в боку.
Ты прости старика: на любовь он бывал так скуп.
Эта скупость подходит лишь жителям подземелий.

Тьма и мрак – близнецы, что, как черви, живут внутри
У того, у кого вместо сердца – большой полип,
У того, кто собой ослеплен и не видит вокруг никого.
Знаешь, сердце, какое бы ни было,
только б – не без него.
А иначе ты просто покойник,
ходить сохранивший привычку.

Исцелись от гордыни, забудь про всевластия блажь.
Этот мир, как ребенок, с рождения не знавший благ,
Заслужил быть любимым и долгие летние дни.
Будь щедрей, чем отец твой. Скорее его обними.
Перестань претворяться бесчувственной и циничной.

«Властелин, – перебила Она, осознав, что сейчас в руках
Держит сердце отцовское, а не фонарь, – но… как?..
Ты отдал мне лантерну. Неужели теперь и ты
Станешь пеплом, который затем превратится в пыль?»
Властелин усмехнулся: «Не в пыль превратиться страшно».

И гора раскололась. К подножию хлынул песок.
Из песка восстал замок, которому снился сон.
В этом сне отчего-то он проклятой стал горой.
Но проклятие спало, как будто пришел герой,
Чтобы морок развеять над самой высокой башней.

Все слова, что пытались – Её не покинули рта.
Там, где только что был властелин, вырос чудный фонтан.
И в нем плавали рыбицы редких и дивных цветов.
А вокруг суетилась прислуга: «Королева, ваш чай готов!
Королева, сегодня у вас выходной и две личных встречи!»

«Смерть, что видим мы, не всегда означает смерть, –
Прозвучало в ушах у Неё. – То скорее возможность сметь
Завершить путешествие и, отпустив дилижанс,
Возвратиться к началу, стать лучше, чем эти речи».

«А есть вещи… О них лучше вовсе не говорить», –
Убедившись, что пламя в лантерне еще горит,
Королева прижала её к груди, дожидаясь, чтоб та исчезла,
Натянула ботфорты и завернулась в плащ.

«Вы куда?!» – изумилась прислуга.
«Я слышу плач!
Там, за лесом, у белых оврагов. Я знаю местность».
«Королева, оденьтесь теплее! Сегодня осадки!»
«Пустяки!»
И Она засмеялась. И выбежала из замка.