Шекспир. Гамлет. Заметки

ГАМЛЕТ – ЗАМЕТКИ

Литературы о «Гамлете» Шекспира великое множество написано. Среди всех этих критических (хвалебных) статей о языке, лексике, метафорах и образах трагедии, гуманизме и рефлексирующем Гамлете, подлом и коварном мире, идее Гамлета о переустройстве мира, о справедливости, отмщении, о внешнем и внутреннем содержании личности главного героя, особенностях перевода с английского и пр. можно потеряться и возможно упустить какую-то главную, самую важную идею.
Ведь скорее всего все написано верно, под разным углом зрения на произведение великого англичанина.
К Шекспиру давно подбирался, пока пару месяцев назад не купил в букинистическом сборник трагедий Шекспира, сборник комедий был дома, и начал, естественно, с Гамлета, поскольку интуиция подсказывает, что эта трагедия является как бы вершиной творчества Шекспира. Не думаю, что в такой оценке ошибаюсь, тем более, что это мнение большинства критиков.
К сожалению, должен признать, что английским не владею и мне не дано прочитать и прочувствовать в полной мере с пониманием всех оттенков и нюансов английского трагедию Шекспира. Приходится полагаться на переводы разных авторов (переводчиков), знание языка на уровне «как пройти к Westminster Palace» заставляет еще более почувствовать свою ущербность и неловкость от того, что когда-то ленился.
Но, углубляясь в проблему перевода Шекспира, начинаешь понимать, что переводчиков было множество, не только узурпировавший нишу перевода гениального Шекспира Пастернак. И не случайно в прочитанной книге дан перевод Гамлета в редакции М.Лозинского. Его фамилию знал ранее, читая переводы Жозе-Мариа де Эредиа в студии Лозинского.
Студия Михаила Лозинского — это коллективный переводчик талантливых авторов и переводчиков, они работали и совместно намечали возможные системы русских рифм и отбиралась наилучшая. Далее следовала работа над отдельными строфами, их стилистической структурой (которая нередко определяла и самый подбор рифм), над отдельными стихами, их словесным материалом, причем во всех стадиях работы одновременно возникало несколько систем вариантов основных и вариантов более частных. Предпочтение отдавалось той основной схеме, которая позволяла наибольшее приближение к оригиналу, и работа продолжалась в виде все более дробной отделки частностей. Объединенное единой волей содружество поэтов, стремящихся разрешить в живом и гласном общении одну и ту же задачу возможно более адекватного выражения своим стихом чужеземного стиха, во много раз богаче комбинативными способностями, запасом слов, стилистической изобретательностью, нежели отдельный переводчик.
Это была великолепная работа, читать «Трофеи» Жозе-Мариа де Эредиа в переводе Лозинского – не передаваемое эстетическое удовольствие.

Вот одна из работ:

Хуан Понс де Леон, послушный сатане,
За долгий век познав все тайные доктрины,
Отправился искать, когда пришли седины,
Родник здоровия в неведомой стране.
Со стаей кораблей он в неотступном сне
Три года бороздил безлюдные пучины,
И вот, за мглой Бермуд, из-за мелей и тины,
Флорида выросла, подобная весне.
Тогда конкистадор, свой бред благословляя,
В сверкающей земле, у гробового края,
Стяг предков водрузил слабеющей рукой.
Старик, ты был счастлив, и ты добился права
Считать ничтожной смерть перед твоей мечтой;
Бессмертной, юностью тебя венчала Слава.

Почитайте, форма, слог совершенны и способны доставить истинное удовольствие от чтения.
Не случайно, что М. Лозинский обратился к переводу Гамлета. Во-первых- это гениальное произведение, во-вторых – такого уровня переводчику как Лозинский просто интересно попробовать свои силы и попытаться свой перевод наиболее приблизить к оригиналу. И перевод Лозинского хоть и страдает некоей излишней академичностью, как замечают некоторые критики, и вроде бы уступает оригиналу в энергетике и экспрессии текста Шекспира, но тем не менее это перевод классического образца, с использованием слов и лексики того времени, по духу наиболее близок к Шекспиру.
Вообще переводчики всегда используют ранее сделанные попытки перевода, потому что бывают чрезвычайно удачные находки, как, например, «нет повести печальнее на свете…» и похожие.
В этом нет ничего удивительного, поэтому перевод, как мне кажется, все-таки не считается авторской работой в смысле неких авторских прав. Это перевод оргинала, и он может быть только более или менее удачным.
Кстати Иосиф Бродский о переводе Пастернака писал, что перевод хорош, но он очень далек от Шекспира. Это как раз и есть критерий удачного перевода, и с Бродским не поспоришь, скорее – согласишься.
История перевода Гамлета разнообразна. Вот информация из Википедии, достаточно полная и критическая:
Первый перевод произведения на русский язык, вернее — весьма свободное переложение «Гамлета» — пьеса Сумарокова (1748), сделанная на основе французской пьесы. Затем в 1810 году— работа Степана Висковатова.
Фактически первым нормальным переводом «Гамлета» становится работа Михаила Вронченко в 1828 году.
В XIX веке переводы уже делаются с оригинального английского текста, а не опосредованно. Однако в них эквиритмия — принцип соблюдения сложной метрики Шекспира (пятистопный ямб, белый стих) долгое время не соблюдался, переводчики использовали удобные им размеры, сокращали или раздували текст. Существует также традиция перевода пьесы прозой, если задачей переводчика была особенная точность.
В XIX веке особенной популярностью при постановках в театре пользовался перевод Николая Полевого в 1837 году. Почитайте его перевод, вам станет понятно, переводил ли Пастернак:

Гамлетъ – перевод Полевого:

Быть или не быть—вотъ въ чемъ вопросъ!
Что доблестнее для души: сносить
Удары оскорбительной судьбы,
Или вооружиться противъ моря золъ
И побудить его, исчерпавъ разомъ?
Умереть—уснуть, не больше, и окончить сномъ
Страданья сердца, тысячи мученій—
Наследство тела: какъ не пожелать
Такого окончанья!..
Умереть, уснуть...
Уснуть—быть можетъ, грезить?
Вотъ и затрудненье!
Да, въ этомъ смертномъ сне какія сновиденья
Намъ будутъ, когда буря жизни пролетитъ?
Вотъ остановка, вотъ для чего хотимъ мы
Влачиться лучше въ долгой жизни...
И кто бы перенесъ обиды, злобу света,
Тирановъ гордость, сильныхъ оскорбленья,
Любви отверженной тоску, тщету законовъ,
Судей безстыдство, и презренье это
Заслуги терпеливой за деянья чести,
Когда покоемъ подарить насъ можетъ
Одинъ ударъ! И кто понесъ бы это иго,
Съ проклятіемъ, слезами тяжкой жизни...
Но страхъ: что будетъ тамъ?—тамъ,
Въ той безвестной стороне, откуда
Нетъ пришлецовъ...
Трепещетъ воля
И тяжко заставляетъ насъ страдать,
Но не бежать къ тому, что такъ безвестно.
Ужасное сознанье робкой думы!
й яркій цветъ могучаго решенья
Бледнеетъ передъ мракомъ размышленья,
И смелость быстраго порыва гибнетъ,
И мысль не переходитъ въ дело... Тише!
Милая Офелія! О нимфа!
Помяни грехи мои въ молитвахъ!

По словам шекспироведа А. Н. Горбунова, он «сократил пьесу почти на треть, пригасил шекспировское остроумие, убрал озорную игру слов, сократил всё, что казалось непонятным, непристойным или просто слишком длинным…».  Заметным конкурентом Полевого был текст 1844 года Андрея Кронеберга. Этот перевод, кстати, более всего нравился Набокову.

Классические переводы: Лозинский или Пастернак?
В настоящее время наиболее известны советские переводы 1930—1940-х годов, в которых наконец воцарился принцип эквиритмии, был положен конец самоуправству по количеству строк, не совпадающих с оригиналом, и т. п. Это перевод Лозинского 1933 г., который считается более точным, и более поэтический вариант Пастернака (1941, и далее переделки). Как подытоживает литературный критик Виктор Топоров, «„Гамлета“ у нас принято читать в переводе Лозинского (буквалистическом), а ставить и экранизировать (или озвучивать зарубежные экранизации) в переводе Пастернака (вольном)».
Посмотрев вариант Пастернака, яростным её обличителем был Корней Чуковский. О Лозинском в «Высоком искусстве» он отзывался так: «Этот перевод можно читать рядом с подлинником, как идеальный подстрочник».
Перевод Пастернака, существующий в нескольких вариантах и интересный с художественной точки зрения, местами довольно сильно отклоняется от оригинала. Его часто критикуют: например, В. Набоков считал вариант Пастернака «вульгарным и невежественным», а вообще его переводы Шекспира (известные своей вольностью) — «невероятно вздорными», сам он предпочитал перевод Кронеберга, полюбившийся ему в детстве. Немецкий режиссёр Петер Штайн, поставивший в 1998 году «Гамлета» в Москве, заявил, что перевод Пастернака не имеет к подлинному «Гамлету» никакого отношения, его собственная постановка в смысле текста представляла собой окрошку из текстов Пастернака, Лозинского и фрагментов, специально заказанных кому-то из околотеатральной публики.
После появления перевода Пастернака почти полвека никто не дерзал браться за этот перевод снова, он «закрыл» эту тему. В XXI веке новых переводов появилось очень много: многие из них откровенно любительские (хотя и напечатаны); создатели других ставили перед собой задачу преодолеть недостатки предшественников — «превзойти Пастернака в точности, а Лозинского — в благозвучности»; третьи руководствуются какими-либо конспирологическими теориями об авторстве (бэконианство, оксфордианство, рэтлендианство), что влияет на итоговый текст.
Итак – переводов много. Насколько они хороши – судить читателю, но замечу, что чаще всего читатель за всей картиной трагедии Шекспира не заметит оплошностей, вольности, искажения оригинала.
Но вот что пишет Владимир Набоков о переводах:
Русские переводчики с английского – ослы просвещения». 
 «Но даже если бы стихотворцу-алхимику удалось сохранить и череду рифм, и точный смысл текста, чудо было бы ни к чему, так как английское понятие о рифме не соответствует русскому».
 «Английский – богатейший язык мира. Он очень гармоничен по духу и одинаково великолепен для выражения абстрактных понятий и для обозначения предметов. Но, конечно, мой английский – всего лишь эхо моего русского».
Истерзанный автор и обманутый читатель — таков неминуемый результат перевода, претендующего на художественность.
«… самое большое зло в цепи грехопадений настигает переводчика, когда он принимается полировать и приглаживать шедевр, гнусно приукрашивая его, подлаживаясь к вкусам и предрассудкам читателей. За это преступление надо подвергать жесточайшим пыткам, как в средние века за плагиат».
Набоков писал о Переводе «Лолиты»: «За полгода работы над русской «Лолитой» я не только убедился в пропаже многих личных безделушек и невосстановимых языковых навыков и сокровищ, но пришел и к некоторым общим заключениям по поводу взаимной переводимости двух изумительных языков.
Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов — все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям — становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма. Эта неувязка отражает основную разницу в историческом плане между зеленым русским литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква, языком английским: между гениальным, но еще недостаточно образованным, а иногда довольно безвкусным юношей, и маститым гением, соединяющим в себе запасы пестрого знания с полной свободой духа. Свобода духа! Все дыхание человечества в этом сочетании слов».
Набокову я доверяю беспредельно. Его критика, зачастую жесткая и безжалостная, тем не менее ставит все точки над I, как, например, о «Докторе Живаго» – «Мертваго навсегда».

И вот пример, заключительные фразы монолога Гамлета:

Оригинал
And thus the native hue of resolution
Is sicklied o’er with the pale cast of thought,
And enterprises of great pith and moment
With this regard their currents turn awry,
And lose the name of action.–Soft you now!
The fair Ophelia! Nymph, in thy orisons
Be all my sins remember’d.


в переводе Н.Полевого
Трепещетъ воля
И тяжко заставляетъ насъ страдать,
Но не б;жать къ тому, что такъ безвестно.
Ужасное сознанье робкой думы!
й яркій цветъ могучаго решенья
Бледнеетъ передъ мракомъ размышленья,
И смелость быстраго порыва гибнетъ,
И мысль не переходитъ въ дело... Тише!
Милая Офелія! О нимфа!
Помяни грехи мои въ молитвахъ!

Пастернак:
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа

Лозинский:
Так трусами нас делает раздумье,
И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледным,
И начинанья, взнесшиеся мощно,
Сворачивая в сторону свой ход,
Теряют имя действия. Но тише!
Офелия? — В твоих молитвах, нимфа,
Да воспомнятся мои грехи.


Итак, если интересно, напомню (о, спасибо Гугл и переводчик!), что «нимфа» имеет разный смысл. Это в древнегреческой мифологии божества в виде женщин, олицетворяющие различные силы природы: лесные дриады, горные ореады, речные наяды, морские нереиды; также - в греческой мифологии, духи в виде девушек  и nymphe (невеста, молодая женщина).
Какой смысл вкладывал Шекспир в слово «нимфа»? Ведь каждый из вариантов имеет право быть? Но вот мне ближе «невеста», может в уста Гамлета Шекспир вложил смысл, соответствующий чувствам и мечте Гамлета? А ведь в таком виде перевод «нимфы» меняет содержание заключительной части монолога.
Перевод таких слов как Fair – справедливая-справедливость, честность, Orisons – молитвы, sins - грехи, Soft  - мягкий, нежный   - соответствует оригиналу.
Об этом пишу без претензии пробовать переводить текст Шекспира, на это нет способностей, просто некоторые личные заметки.
И вот, если вы почитаете перевод Пастернака, то слова в его версии «Офелия! О радость! Помяни Мои грехи в своих молитвах, нимфа» создают ощущение или впечатление, что Гамлет непосредственно обращается к Офелии и таким образом это не монолог Гамлета, а диалог Гамлета и Офелии.
Но для понимания текста трагедии необходимо представлять – как и с какой целью писал тексты Шекспир. Нельзя забывать, что Шекспир был не просто писатель, который создавал свои тексты для абстрактного театра, который возможно где-то и когда-то поставит его пьесы. Шекспир писал для своего театра, для себя, как актера, и прекрасно представлял через актерскую призму – что и как, когда должны делать на сцене актеры, в какое время говорить те или иные фразы.
Поэтому в тексте трагедии очень мало характерных для других авторов ссылок под диалогами-монологами героев – кто и куда пошел, в каком пространстве совершается то или иное действие.
Поэтому, возвращаясь к этому отрывку монолога Гамлета, надо четко понимать, что по тексту трагедии ему предшествует разговор Короля и Полония, и скорее всего, это происходит в одном помещении замка, одна из комнат замка, где они планируют встречу Гамлета и Офелии – «ты здесь гуляй, Офелия. – Пресветлый, мы скроемся. Читай по этой книге, дабы таким занятием прикрасить уединение» - чтобы понять, подсматривая со стороны, - «любовное ль терзанье или его так мучит» и что является причиной его безумия.
Они выходят из зала, входит Гамлет, он никого не видит и произносит свой монолог. Между последней фразой об Офелии и первой фразой Офелии «мой принц, как поживали вы все эти дни?» нет никакого писательского замечания – откуда к Гамлету приблизилась Офелия, для Шекспира этот момент действий каждого был понятен. Он знал – куда и кого поместит в сценическое пространство.
Но логически оценивая текст монолога читатель понимает, что это действительно монолог, или если и диалог – то Гамлета с самим собой. Обращение к Офелии в последних строчках – это, можно сказать, крик души, разговор внутренний с единственным любимым человеком. Но никак не обращение физически к стоящей рядом девушке.
На мой личный взгляд это свидетельствует о качестве перевода. И опять же личное мнение, что Пастернак в своем маниакальном стремлении быть гениальным поэтом 20-го века узурпировал многие ниши переводов литературы, хотя до него Шекспира талантливо и достоверно переводили многие. Но с Гамлетом – М.Лозинский абсолютный победитель.
Как высказался один из трезвомыслящих критиков: Надо избавляться от мифов, священных коров, от магии имени и называть вещи своими именами. Борис Леонидович Пастернак был поэтом, чье значение, на мой взгляд, изрядно преувеличено, средним по мнению очень многих прозаиком и плохим переводчиком - по крайней мере в своих переводах европейской классической поэзии, а именно они наиболее и известны.
Необходимо понять, что громкое имя Пастернака – вовсе не гарантия высокого качества перевода.

И не верится, что Пастернак так хорошо владел английским языком, как В.Набоков, скорее он использовал ранее проработанные другими переводчиками тексты Шекспира, «разбавляя» их неуместной для шекспировского времени лексикой и словами, стилистикой, аморфными выражениями. Не каждому читателю это будет заметно, погружаясь в мир Шекспира.
Теперь несколько слов о манере письма Шекспира, насколько мне удалось это увидеть.
Когда в первый раз я «проглотил» трагедию «Гамлет», то возникло ощущение, что Шекспир писал текст очень легко, манипулируя различными обстоятельствами. Не мудрствуя, создавая сюжет, весело- я даже бы сказал, распоряжался судьбой своих героев. Он так легко утопил Офелию, перенес Гамлета на пиратский корабль, доставивший его обратно в Данию, и, как понимающий суть любой пьесы как произведения для театра, и не более, в поединке между Гамлетом и Лаэртом одной фразой заменил их шпаги, и вот результат – Лаэрт как и Гамлет ранен отравленной шпагой и умирает. Пожалуй, также легко позволил Королеве Гертруде выпить вина с ядом, да и многое другое. Гибкое, образное мышление, богатейшая лексика и метафоры, острый ум, язвительные фразы Гамлета. Ирония, граничащая с издевательством.
Вспомните, об Озрике, передающем приглашение на поединок с Лаэртом: «Он любезничал с материнской грудью, прежде чем ее пососать».
Мне личность Шекспира представляется как высокоинтеллектуальная, с богатой фантазией, легко создающая схемы произведений, он был весельчак и прекрасно понимал юмор, создавая комедии, гениальность его заключается в том, что он не озвучивал прямолинейно нравственные ценности, он о всем говорит, как бы вскользь, используя богатейшую лексику своих героев, мысль не навязчива, она скрыта в многослойности фраз, завуалирована красивейшими образами. Я знал, что буду читать повторно «Гамлета», уже углубляясь в логику фраз, пытаясь понять их истинный смысл и логику. Признаюсь – это не легко, и требует углубления и неспешного прочтения, перечитываю по третьему-четвертому разу трагедию, каждый раз находя что-то новое для себя.
Язык и лексика Шекспира богатейшая, он ввел около 1600 новых слов, и действительно, отдельные слова в оригинале выглядят совершенно неизвестными и незнакомыми, по оценке лингвистов словарного запаса Шекспира хватило бы на несколько авторов.
Как утверждают специалисты - богатство языка Шекспира заключается не столько в количестве слов, сколько в огромном количестве значений и оттенков, в которых Шекспир употребляет слово. Шекспира можно сравнить с музыкантом, извлекающим из инструмента неожиданное богатство а разнообразие звуков. При этом нередко бывает, что слово употреблено Шекспиром одновременно в двух или даже нескольких значениях. Слово Шекспира нужно не только читать, но и слышать: великий драматург писал прежде всего для сцены. Так и синтаксис Шекспира, кажущийся порой путанным и неряшливым, - "этот синтаксис импульсивной речи", по меткому замечанию одного исследователя, приобретает стройность и ясность, когда текст Шекспира не читают глазами, но произносят со сцены.
Особенно характерной чертой стиля Шекспира является насыщенность образностью. "Каждое слово у него - картина", заметил о Шекспире английский поэт Томас Грей. Материальность образов, к которой вообще были склонны писатели Ренессанса, выражена у Шекспира с особенной силой и полнотой. Отелло не говорит, что Дездемона жадно внимала его рассказам, но что она "пожирала его рассказы жадным ухом". Вместо "кислое выражение" Шекспир скажет, "уксусное выражение"; вместо "сладкие слова" - "обсахаренные слова".

Это к слову, не мной придуманы некоторые высказывания о гениальности Шекспира. Странно, что после смерти не найдено письменных текстов Шекспира. Возможно я ошибаюсь, но именно это обстоятельство является причиной сомневаться в авторстве гениального англичанина.

Как создавал Шекспир свои творения, где искал сюжеты и вдохновение – остается только гадать, но вероятнее всего, что Шекспир был восприимчив к любой истории или рассказу, и это подталкивало его образное мышление к созданию кинематографических по нынешней лексике историй, зримых, не отягощенных ненужными рассуждениями и морализированием.
Прочитал, что повесть о Гамлете впервые записал в конце XII века датский хронограф Саксон Грамматик. В древние времена язычества, - так говорит эта написанная на латинском языке повесть, - правитель Ютландии был убит во время пира своим братом Фенгом, который затем женился на его вдове. Сын убитого, молодой Амлет (так называет его Саксон Грамматик), решил отомстить за убийство отца. Чтоб выиграть время и казаться безопасным в глазах коварного Фенга, Амлет притворился безумным. Все его поступки говорили о "совершенном умственном оцепенении", но в его речах таилась "бездонная хитрость", и никому не удавалось понять скрытый смысл его слов. Так и у шекспировского Гамлета слова полны скрытых значений. Это притворное "умственное оцепенение" было отчасти подсказано и личными свойствами Амлета, ибо, по словам Саксона Грамматика, это был человек, у которого кипучая деятельность перемежалась с упадком сил. "По совершении дела он впадал в бездеятельность", пишет Саксон Грамматик.
Как же блестяще тогда Шекспир использовал этот сюжет, как легко переселил героев в Данию, создав мировой шедевр. И такой он во всем, без штампов, ограничений в своем творческом мышлении.
Корни поэзии Шескпира можно искать в древнегреческой трагедии. Как в трагедии Софокла «Царь Эдип»:
                Раздался крик - в чертог Эдип ворвался -
                Не до нее тут было. Все за ним
                Следили мы. Метался он повсюду.
                "Меч! Дайте меч мне!" Так взывал он к нам.
                То снова: "Где жена моя, скажите...
                Нет! Не жена - перст нивы материнской,
                Двойной посев принявшей - и меня,
                И от меня детей моих зародыш!"

Но построение фраз, глубина и образность мысли, остроумие, аллегоричность речи конечно кардинально отличаются. Древнегреческие трагедии – это пафосность, некая напыщенность. Недаром Аристотель написал «Поэтику», в которой изложил принципы, как автор должен выстраивать сюжет, каким языком и лексикой писать. Шекспир – это совсем другая культура, как времени, так и незабываемого автора. Шекспир мастер аллегории, а аллегория, как известно, представляет собой зашифрованный образ в виде иносказания, тем не менее понятный всем. Или не всегда понятный, тогда путем логического анализа и ассоциативного мышления приходится разгадывать – что хотел сказать автор. Как Шекспир в разговоре Полония и Гамлета говорит о том, что и он, и Полоний были бы старыми, если бы Полоний, как рак, который умел бы пятиться назад. Кстати смысл этого выражения Гамлета я пока не понял. Возможно это игра слов или выражение, понятное слушателю 16-17-го века, а нам не известное. Или, если помните, фразы о солнце, которое плодит червей в дохлом теле, оно божество, лобзающее падаль, поэтому Офелии нужно держаться дальше от солнца. Аллегория здесь поддается своеобразной расшифровке, солнце – это король, приближающий и благоволящий низким, коварным и подлым приближенным.
Форма и лексика героев в монологах и диалогах передается с неким подсмыслом, иносказательно, зрителю-слушателю-читателю приходится постоянно разгадывать истинную мысль, которую Шекспир вкладывает в слова героев. Богатые образные выражения, красивая речь, сравнения и завуалированность истинной идеи. Так сейчас, да и давно не пишут. И не умеют писать. То есть ты слышишь слова, выражения, предложения, и понимаешь, что ты как бы ходишь на грани понимания, вроде – да, вот оно, я понял, - но если спросить – что ты понял, сразу возникнут затруднения при попытке своими словами выразить мысль. Это действует магически, даже в переводе текст «Гамлета» - это чрезвычайно образная, литературная речь, но тем не менее живая, колоритная – можно сказать.
В трагедии есть сцены, не комментируемые критиками. Так, например, во 2-ом акте Офелия приходит к отцу, Полонию, и говорит:

Когда я шила, сидя у себя,
Принц Гамлет – в незастегнутом камзоле,
Без шляпы, в неподвязанных чулках,
Испачканных, спадающих до пяток,
Стуча коленями, бледней сорочки
И с видом до того плачевным, словно
Он был из ада выпущен на волю
Вещать об ужасах – вошел ко мне.

Он взял меня за кисть и крепко сжал;
Потом, отпрянув на длину руки,
Другую руку так подняв к бровям,
Стал пристально смотреть в лицо мне, словно
Его рисуя. Долго так стоял он;
И наконец, слегка тряхнув мне руку
И трижды головой кивнув вот так,
Он издал вздох столь скорбный и глубокий,
Как если бы вся грудь его разбилась
И гасла жизнь; он отпустил меня;
И, глядя на меня через плечо,
Казалось, путь свой находил без глаз,
Затем что вышел в дверь без их подмоги,
Стремя их свет все время на меня.

Я пытался понять значение этой сцены. И неожиданно понял, что Шекспир изобразил прощание Гамлета со своей любовью и Офелией. После известия от Призрака, что король убил его отца, он ищет подтверждения вины короля, он понимает, что существует грань между Гамлетом, молодым и влюбленным человеком, и тем, кто поклялся помнить об отце, а значит мстить. Он уже не принадлежит себе, его цель, как в трагедии сказано, «исправить этот мир». Эта сцена замечательно сыграна Смоктуновским в фильме Козинцева, как, впрочем, и Мелом Гибсоном. Я посмотрел и фильм 1990 года с Мэлом Гибсоном в роли Гамлета. Говоря о фильмах, отмечу, что фильм Козинцева мне кажется более соответствующим духу трагедии.  Сильнее внутреннее напряжение, трагизм, рельефнее сцены, концентрация настроения каждой сцены выше. Единственное, что мешает, это музыка Шостаковича, конечно в тон и передающая настроение, но накладывается на диалоги и монологи героев и мешает восприятию.  В английском фильме 1990 года с Гибсоном, фильм явно ориентирован на современного зрителя, там больше киношных деталей, красивости и пышности, но за всеми этими деталями блекнет трагедия Гамлета. Параллельный перевод на русский мешает слышать героев. Гибсон, конечно, 30 лет назад хорош, подходит на роль Гамлета без сомнения. Другие герои слабее. Перестановка композиций и сцен, не по тексту, возможно может помешать придирчивому зрителю. Но главное, что смотрят Гамлета.
Фильмы 1996, 2009, 2015 года смотреть невозможно. Может только человеку, не читавшему Шекспира.

Итак - меня не интересует анализ некоей главной идеи «Гамлета», она на поверхности – коварство, предательство, честь, достоинство, дружба, справедливость – и месть. Каждый образ в трагедии выпуклый, колоритный, лаконичный.
Напоминать о сюжете нет смысла. Нет цели попытаться даже анализировать содержание и героев.
Офелия, ее блестяще сыграла Анастасия Вертинская в фильме 1964 года Козинцева Гамлет. Романтичная девушка, влюбленная в Гамлета, который случайно стал убийцей ее отца. Можно рассуждать о нравственных переживаниях Офелии, они понятны, отверженная любовь, причина чего ей не понятна, гибель отца, и виновник, убийца – Гамлет, которого она любит. И эта мысль не дает ей возможности примирить эти два обстоятельства. Сошла ли она с ума – можно только предполагать. Но трагедия ее очевидна. Кстати – также не известно, утонула она или утопилась, об этом вскользь говорит священник на похоронах Офелии.

И вскользь о персонажах.
Королева, которая знает о своей греховности и связи с Королем Клавдием еще до смерти Короля Гамлета:
Моей больной душе, где грех живет,
Все кажется предвестьем злых невзгод,
Всего страшится тайная вина
И этим страхом изобличена.

Полоний, в принципе положительный герой, вспомните его напутствие сыну Лаэрту, но его вина заключается в приближении и служении злу и коварству, за это он и поплатился.

Гораций – друг, но в тексте достаточно безликий.

Король Клавдий. Можно было бы больше написать о Короле, но достаточно его слов о себе:

О, мерзок грех мой, к небу он смердит;
На нем старейшее из всех проклятий –
Братоубийство!
…
Ужели у небес дождя не хватит
Омыть ее, как снег? На что и милость,
Как не на то, чтоб стать лицом к вине?
…
 Вот, я подъемлю взор, –
Вина отпущена. Но что скажу я?
«Прости мне это гнусное убийство»?
Тому не быть, раз я владею всем,
Из-за чего я совершил убийство:
Венцом, и торжеством, и королевой.
…
Что же остается?
Раскаянье? Оно так много может.
Но что оно тому, кто нераскаян?

Гамлет – главная фигура. По всем литературным и нравственным критериям. Кого только за истекшие века не находили в Гамлете: лишнего человека и бунтаря, выразителя духа «тёмных веков» и ренессансного гуманиста, цельного человека и душу, раздираемую противоречиями, вожделеющего трона и бросающего вызов мировому злу, философа-созерцателя и активиста.
Рефлексирующий и находящийся в постоянных сомнениях? 
Нет, это человек поступка. Вспомните, как смело он кинулся к Призраку. Как написал текст для актеров и организовал представление театра, чтобы получить подтверждение вины Короля. Как при разговоре с Королевой-матерью, услышав крик о помощи из-за ковра, кинулся с шпагой и заколол того, кто был за ковром:
Гамлет (обнажая шпагу) – Что, крыса? (Пронзает ковер)
Ставлю золотой, - мертва!

И Королеве: Я сам не знаю; это был король?
Королева: Что за кровавый и шальной поступок!
Гамлет:
- Немногим хуже, чем, в грехе проклятом,
Убив царя венчаться с царским братом.

И этот вопрос, полный скрытой надежды - это был король?

Вспомните, как он подменил письмо английскому королю, которое везли Розенкранц и Гильденстерн, им и отрубили головы в Англии. Это было легкое решение для Гамлета, потому что они «гадюки», прислуживающие подлецу-Королю. Он легко соглашается на поединок с Лаэртом (имея в виду, что острие шпаги защищено).

Но… но Гамлет и в сомнениях. Сомнения эти нечеловеческие, они заставляют его страдать, мучиться, задавать себе вопросы, но только себе, сомнения вынуждают его отказаться от любви и любимой девушки, и он действительно пытается решить нечеловеческую задачу – принять решение о мести, об убийстве. То есть, то, что легко совершил Король, ради престола и венца убивший своего брата, для Гамлета является огромным моральным препятствием, он стремиться понять – а возможно ли это? Поэтому логичен вопрос: чем же все-таки покоряет «Гамлет», где та мощная сила, которая притягивает к себе читателя? Как она выражена? Почему эта работа великого англичанина 400 с лишним лет приковывает к себе внимание читателя, зрителя, постановщиков и режиссеров? В чем нравственная сила этого произведения?

Почитайте монолог (главный монолог трагедии) Гамлета:

М.Лозинский
Быть или не быть, — таков вопрос;
Что благородней духом — покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством? Умереть, уснуть, —
И только; и сказать, что сном кончаешь
Тоску и тысячу природных мук,
Наследье плоти, — как такой развязки
Не жаждать? Умереть, уснуть. — Уснуть!
И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;
Какие сны приснятся в смертном сне,
Когда мы сбросим этот бренный шум,
Вот что сбивает нас; вот где причина
Того, что бедствия так долговечны;
Кто снес бы плети и глумленье века,
Гнет сильного, насмешку гордеца,
Боль презренной любви, судей неправду,
Заносчивость властей и оскорбленья,
Чинимые безропотной заслуге,
Когда б он сам мог дать себе расчет
Простым кинжалом? Кто бы плелся с ношей,
Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,
Когда бы страх чего-то после смерти, —
Безвестный край, откуда нет возврата
Земным скитальцам, — волю не смущал,
Внушая нам терпеть невзгоды наши
И не спешить к другим, от нас сокрытым?
Так трусами нас делает раздумье,
И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледным,
И начинанья, взнесшиеся мощно,
Сворачивая в сторону свой ход,
Теряют имя действия. Но тише!
Офелия? — В твоих молитвах, нимфа,
Да воспомнятся мои грехи.

Теперь еще раз прочитайте, медленно, раскладывая на составляющие предложения и пытаясь понять образность стиха и понять логику мучительных рассуждений Гамлета.
Страх смерти сковывает мысль и действо. И Гамлет знает – убить Короля – это обречь себя на смерть. Но выше месть? Она благородна? И решение убить короля нравственно оправдано? И Гамлет принимает решение, и тогда первые слова монолога могли бы звучать «мстить или не мстить», и это равнозначно первому вопросу «быть или не быть». Ответ найден.

Гамлет - это фигура Христа со шпагой. Это православные мучения героев Достоевского, но у Достоевского - поиск Добра через Зло, у Шекспира - поиск Справедливости. И не там, и не там герой не побеждает. Справедливость и Добро не торжествуют.

Это заметки. Поэтому, возможно, еще множество вопросов может возникнуть у читателя Шекспира. Пусть сам ищет ответы…