Я не могу убрать руки с тебя

Я не могу убрать руки с тебя.
Аристократ, ученый, придворный, изысканный человек.
Ты не меняешься с возрастом.
Ты в своей лучшей физической форме,
какой вершины я бы с тобой ни достигала,
какие звезды бы ни срывала,
какие яства бы ни съедала –
а впрочем, былое не имеет значения,
ты всегда на шаг впереди и на километр выше –
я идеализирую тебя несуразным, но не нуждающимся в объяснении образом,
романтические чувства не утихают,
я пылаю от одной мысли о тебе.
Тебе льстит мое восхищение,
мне льстит поддаваться в борьбе,
отдаваться в новой уничижительной похвальбе,
теряться в толпе, дымиться во лбе,
другого я не желаю себе.
Одно твое имя у меня на губе,
ты поскрипел, я говорю, что ты пел басом,
ты накрыл гуттаперчевым плащом, я говорю, что натер матрасом,
ты отвернулся, я говорю, что целовал и прикрас не жалею.
Дело в том, что нас объединяет взаимный восторг.
И ты употребляешь все свое умение,
чтобы заштриховать мою неразумную вылазку,
чтобы никто другой меня не увидел,
потому что на твоем фоне я сверкаю эмоцией мелкого бриллианта
и живейшим презрением ко всему, что ниже твоей империи,
а именно – привлекаю к себе внимание.
И ты не хочешь, чтобы меня кто-либо видел
на фоне шлюх и разбойников, поэтов и скрипачей,
так как без них империя не существует.
А мой дух тебя не достает.  И ты склоняешься вниз,
и отдаешь распоряжение, о котором я напишу позже.
Если ты не отдашь его, я напишу о нем, имей в виду.
Добавляю к письму постскриптум, я уже подожгла край этого конверта.
Он горит.  Дую.  Без всякого стеснения засовываю руку в твою ширинку.
А в письме написано, что в разлуке мир для меня опустел,
и моя самая заветная мечта...  Отымей сегодня пылинку.

И ты сменил королевское платье на одежду простого горожанина –
боксеры фирмы Mad Max,
и пока разумность лежит в канаве с пулей в голове,
ты стоишь на своем с кровью в голове,
а я ползу языком по твоей вены синеве,
но ты меня останавливаешь правом в старшинстве,
и хочешь видеть линию меловей под моим бюстгалтером,
и сильно действуешь, как печатью на письме,
от этого у меня потом синяк за синяком на спине,
и врезаешь в белье палец.
Ненасытный хищник, в глубоком экстазе давится плотью –
позаботятся пусть другие о произведениях искусства,
мы до припадка предназначаемся чувству,
и состоявшийся в сегодняшнем дне бардак –
мой цветок и твой кулак –
дурманная музыка от которой потно, сладко и горько.
Ты притрагивался, я становилась меньше,
волнение волн на море все усиливалось,
и пыль обретала пропорции брызг,
а мы, зачарованные татуировками и незаживающими ранами поцелуев,
неслись на бицепсах в мыс.  Длись, шторм, пыльная буря.  Бурая.