дневник 182

  Ночью приснилась Р М. Странный и долгий путь: она шла куда-то и я за ней. Одета она была во что-то темное, не чёрное, просто цвет бы плотен. Шла впереди. Только спину видел.
  Таким и день выдался – впервые, наверное, долгим на удивление. Многое он вобрал, больше печального, даже горького…
  Вышел из парилки и впервые устроился на кресле. Принёс днём и кресла, и столик. Наверное, в тот миг и высверлился во мне наконец-то небольшой просвет в туче мрачных переживаний и предчувствий. Как будто шарик – маленький, световой – показался передо мной, сияние фаворско-хозьминское. Я зацепился за него памятью, стал расширять… И, знаете, получилось.
  Ничего нового я не высветил, ничего не придумал – а в ряд встало забытое, связанное с бабушкой Сашей, - бабушкой Оли. Почему-то первой светящейся точкой стали слова «пятка» и «носок», связанные с косой и первыми уроками косьбы, данные мне на заливном луге над Верблюдом, на самых-самых неудобицах. «Пятку не задирай, красный волосец, не отрывай от травки, ровно веди… А носочек заводи, закручивай немного на себя». И ещё и ещё она что-то мне говорила… А в мой свет вплывали тёплый круг деревянных граблей возле могучего и шершавого ствола берёзы, наши фигурки спинами к деревьям, раскиданные по скошенному полю, сенная пыль в лучах солнца, жёлто-розовые стога, острая, блестящая стерня. Обдало жарким облаком летнего воздуха, в которое уже затесался мятный, прохладный леденец вечера. Порскал щекочущий холодок в рукавах рубахи с узлами на голом пузе, и хотелось всему приятно уставшему телу вплыть в него.
  И только в эти минуты Лазаревой субботы, воскресившей в моих воспоминаниях бабушку, я осмотрелся вокруг и душой приметил в уходящем свете дня взбалмошных дроздов, кричащих встревоженными курами, услышал биение клюва ворона о металлическую бочку: «коу-коу-коу», журчание водички в зобу кулика…
  На банном полке, сидении в пару, почти дрёме сладкой, вспомнил вчерашнее Достоевского: «Писателю всегда милее и важнее услышать доброе и ободряющее слово прямо от сочувствующего ему читателя, чем прочесть какие угодно себе похвалы в печати. Право, не знаю, чем это объяснить: тут прямо от читателя, – как бы более правды, как бы более в самом деле».
  И слова доверительные, сердечные самих читателей, обращённые к гению: «батюшка любимый мой, голубчик»! Господи, подумал я, до чего же хорошо, по-человечески, непосредственно и куда мы задевали, где захоронили такие греющие до нутра слова!
М-да… Разве в школе стал бы я читать эти фолианты по 500-600 страниц о писателе?! Ни в жизнь. Так, царапнул бы что-то взглядом суетливым. А сей год, в юбилей Фёдора Михайловича читаю, никуда не торопясь. И всё ближе, дороже, узнаваемей он мне. Евгений Миронов чрезвычайно угадал писателя своей игрой в фильме «Достоевский». Я вижу его стремление быть максимально правдивым в чувствовании Достоевского, в знании детальном книг, которые сам изучаю, переживаю в эти месяцы.
  В «Литературной газете» резанула заметка о препаршивейшей Ксении Собчак. Режиссёр документального фильма не должен вести себя отстранённо от живого материала, который подаёт нам. Он должен обнять хаос документов своим пристрастием и страстью, сердцем обозначить своё направление ума, вектор своей души. В фильме Собчак она сама как-то гадко сращивается со «скопинским маньяком». Медузное, аморфное отношение к материалу, безразличное в поисках только «перчика», сближают подонка и мерзавца и Ксению Анатольевну. И по заслугам ей…
  Отворачиваешься поэтому и от «Последнего богатыря», и от хайпа Ксении Анатольевны, и шоу грязных на ТВ (в переписке один из адресатов мне стал расхваливать Гузееву и известное шоу). Поэтому возвращаешься к бессмертной классике кино, балета, документалистики, книг… Вот и просмотрел балет «Пер Гюнт» на гениальную музыку любимого мной Эдварда Грига…
  А чуть позже получаешь письмо от автора и подписчика «Графомана», радующегося вместе с мужем своим публикациям в газете. И примирённо, утешительно думаешь, что ничего дурного, двусмысленного, бездуховного газета наша не знает. Вот, лечит кого-то, вдохновляет, принуждает писать, читать, расти…
  С этим и спать можно. И болячки душевные унять.
  А двор я убрал. Чисто в нём теперь. Под метёлочку. И глаза снова поднял от земли.