Быть либералом в России

Сначала – несколько … (не знаю, как назвать) от наших либерас… лов.

Андрей Никулин (в пересказе  Дилетант о политике https://zen.yandex.ru/id/5c86524ce064fd00b26727e9)

Я сегодня опять открыла прессу и вычитала там мысль Андрея Никулина, который написал: "Трудно быть в России либералом!"

Я бы, может, прошла мимо, но мне эта фраза напомнила одну мою подружку, которая плохо закончила! Я, надо отдать мне должное, была всегда склонна к некоторой самоиронии и никогда не считала себя неземной красоткой.

Но иногда на меня накатывало и я, как Тося Кислицына, мечтала - вот я иду, а они падают, падают, падают! И один раз озвучила это той самой плохо кончившей подружке: "Эх, говорю, вот бы быть и красивой, и умной! Не симпатичной и неглупой, а прямо вот Софи Лорен и Мария Кюри с одном флаконе!"

А она мне отвечает: "Наташа, зачем тебе это надо? Ты не представляешь, как нам в этой стране трудно!"
........................   

А еще Андрей Петрович выдал следующий перл: "Мы инфантильны. Детям нравится читать страшные сказки и истории с чудесным спасением героев. Так и мы верим, что живем в самой ужасной на свете стране, под худшим режимом, но скоро он сам по себе обрушится, чтобы нам ничего не пришлось делать, а потом придет добрый папа-Запад и спасет всех". Это он о ком, товарищи? Кто тут верит, что живет в самой ужасной стране? Папа-Запад - это вообще из какого органа высосано? Точно из пальца? Мне что-то кажется, из бутылок наш парнишка вообще не молоко пьет.


Актер Максим Виторган (Ист.: Рамблер)  раскритиковал праздник Дня Победы и заявил, что россиянам «праздновать нечего», вызвав ярость соцсетей. Виторган призвал сделать 9 мая «днем тишины». Он высказался в соцсетях, разместив рядом со своим постом изображение красного мака — символа победы, принятого в западных странах.
«Это День Победы для тех, кто эту победу одержал. Выжил, выстрадал, вымучил. Для тех, кто терял родных и близкий здесь и сейчас. Их уже почти не осталось. Мало кому из них мы смогли обеспечить достойную старость. И конкретно нам, как мне кажется, праздновать нечего», — написал актер.
Он заявил, что когда-нибудь 9 мая превратится в День тишины и что-то «большее, чем желание детского утренника с плясками и танчиками».

Мнение Виторгана вызвало шквал негативных откликов в соцсетях.

«Вы же умный интеллигентный человек! Что это? Желание подвыпендриться? Зачем? Есть день тишины 22 июня! Или Вы не знаете? А этот день святой для памяти нашей о людях, которые добыли нам ценой невероятных мучений мир, в котором мы живём».

«Мои деды и бабушки прошли всю войну и в этот день ЗАВЕЩАЛИ помнить всех, кто ушёл и РАДОВАТЬСЯ тому, что народ выстоял!»

Некоторых особенно возмутил, что артист опубликовал изображение «красного мака» — символа победы над нацистами, принятого на Западе. Мак был официально перенят властями Украины, которые одновременно запретили георгиевскую ленту.
Поэтому у многих россиян он вызывает большей частью негативные эмоции и ассоциируется с предательством.

Эмоций добавило и то, что пост Виторгана принялись активно комментировать украинские тролли, пишущие что «незалежность важнее Победы».


Вот так… А теперь – Василь Быков, писатель-фронтовик

Рост материальной обеспеченности общества, повышение роли науки и техники не приводят автоматически к более высокой нравственности, к духовному богатству. Напротив, все это нередко отходит на второй план, скудеет. Мы знаем о пагубной власти материального в западном потребительском обществе с его стандартной ширпотребовской культурой. Мы видели на примере Германии 30-х годов, к чему может привести передовая техника, не контролируемая нравственностью, не обеспеченная духовностью.

Жизнь и смерть — вечная тема искусства, потому очевидно, что человеческая судьба заключена именно между двумя моментами — рождением и смертью. Независимо от того, как человек к ним относится, они определяют его судьбу, его самоценность среди других ему подобных на этой земле. Особенно значительна и самодовлеюща именно смерть, как итог судьбы, ее следствие. Можно бояться или презирать ее, пренебрегать ею или даже жаждать ее, но независимо от наших к ней отношений никому не дано избежать ее, и потому она незримо и постоянно присутствует в человеческом бытии, в значительной степени определяя его содержание. Когда-то в годы войны мы, молодые тогда люди, познавшие жизнь именно в форме жестокой войны, привыкнув к ней, даже не замечали ее постоянно и незримо давящего на сознание пресса, мы сжились с ним и просто не могли себя ощущать иначе. И только 9 мая 1945 года, когда этот пресс вдруг исчез, мы не столько поняли, сколько неожиданно для себя почувствовали, от чего избавились. Прежде всего от неопределенности нашей судьбы. Впервые за годы войны жизнь обрела для нас значение смысла и избавилась от власти случайного. Но ведь многие не дожили до этого дня, не дошли до Победы и — что меня давно поражает — не то, что они погибли, это слишком банально на войне — а то, что, погибнув, они так и не узнали об окончании этой войны. Погибли в неведении. И до сих пор пребывают в оном. Никогда не узнают, о, может быть, самом важном из всего, что в течение ряда лет занимало на земле умы миллионов людей.

***
Теперь нередко можно услышать от наших читателей, в том числе и ветеранов, суждения вроде: «Ну сколько можно перелопачивать одно трудное да кровавое, ведь были же на войне и веселые моменты, и шутка, и смех». То есть на первый план выходит все то же желание развлечься. Но ведь во все времена жаждущие развлечений шли на торжища, в скоморошный ряд, но никогда — во храм. Боюсь, что смешение жанров и особенно забвение высоких задач литературы грозят уравнять торжище с храмом, сделать искусство товаром ширпотреба, средством, стоящим в ряду с продукцией мебельщиков — не более. То, чем оно стало по ту сторону океана…

Во сколько бы лиц погибших вы ни вглядывались, мне кажется, редко в котором из них так или иначе не прочтется немой, как укор, вопрос к нам, живущим: а вы как? какие вы нынче? Те, что уцелели и так долго живете после нашей, кровавой войны? Великое множество оттенков и смысла заключено в этом невысказанном вопросе, и для меня лично он — самый трудный и самый обязывающий. При всей его неопределенности он самый взыскующий и категоричный. А что он подразумевается, этот вопрос, я не только чувствую, но знаю наверняка: сам на их месте обратился бы к живым прежде всего именно с этим вопросом. Он самый существенный из всего, что может связать во времени мертвых с живыми.