1. 7. 11. Давид Бурлюк. Венок сонетов

.



СРЕДЬ РЫТВИН НЕБА (кубофутуристический плакатный венок сонетов)

....................... Автор: Грай Ди http://stihi.ru/avtor/graj11&book=2#2

____________________________

НЕОБХОДИМОЕ манифестное ПРЕДИСЛОВИЕ к кубофутуристическому плакатному венку сонетов «Давид БУРЛЮК «Средь рытвин неба»».

Форма определяет содержание, становится его полноправной частью, форма и есть содержание: так простая вода, налитая в бутылку из-под вина, окрашивается едва уловим вкусом и запахом, Эта едва уловимая сущность Слова от Бога, в котором Оно было заключено и которым Оно было в самом начале начал. Мы изгнанные из рая ищем смысл в поте и боли, хотя рай – это сосуд, в который наливаешь воду чувства, из которого пьешь вино поэзии. Доверься форме, создай ее сам, измени окружающий тебя мир, возвысь над стареющей землей свой крест и построишь свой храм. Неофутуризм, как предтеча новых взглядов, идей, эстетики необходим.
В данном венке сонетов использованы «лейт-слова» (прием Корбьера), одинаковые буквы в началах строк (прием, часто встречаемый в текстах Д.Бурлюка, например: Пред этой гордою забавой/ Пред изможденностью земной/ Предстанут громкою оравой/ Храм обратя во двор свиной / Пред бесконечностью случайной / Пред зарожденьем новых слов / Цветут зарей необычайной /Хулители твоих основ).
Данный венок сонетов будет повторно представлен в примечании, в более привычном для читателя виде.




I

Изгибы гор, ночных светил сиянье,
Изношенные туфли и пиджак,
Исход с небес давно не наказанье,
Исход земной пустяк ценой в пятак.

Страна чудес, поля в распашке лунной,
Сокрыты тьмой печалью златорунной
Стожары слов Ай-Петри, Аю-Даг.

Поют огонь и восхищают камень,
Приют стихов обрящивает пламень,
Пород бездонь обкладывает шаг.

Забудься, так покойней, так напрасней
Зарей играть, как камушком в ведро.
Закон, загон, прогон крестовой гласной,
Загадочных колод темно нутро.

-------------------

***
Чью память гложет исход с небес,
Когда все ближе исход земной?..
Обидой тлеет страна чудес,
Надежда, вера сокрыты тьмой.
Кричат кострами стожары слов
И прогорая, поют огонь…
Кому он нужен приют стихов,
Пустых окружных пород бездонь?..

***
Давно не наказанье старый свет,
Пустяк ценой в пятак, в алтын погнутый.
Поля в распашке лунной, сон минутный,
Печалью златорунной выстлан след.

Ай-Петри, Аю-Даг шуршат травой
И восхищают камень толстокожий,
Обрящивает пламень искру Божью,
Обкладывает шаг пещерий вой.


II

Загадочных колод темно нутро,
Занятны полдни строк, полночьи строфы,
Запретный заперт грот в след катастрофы,
Заплесневел в нем бог сырых утроб.

Обернут в красный драп, в бордовый мох
Огромный мертвый краб с клешней заката,
Отравлен смертью слог, обмяк, оглох,
Отвержен дух и слаб страны распятой.
Зачем, Отец, сажать чертополох?
Заброшен храм, клеймен пятою пятой,

Отмечен ржавью вывернутых скоб,
Осколочной больной кирпичной правью…
Отдав себя орлиному двуглавью,
Обид не обнажай вертлявых троп.

------------------

***
Сломан край загадочных колод,
С первых дней занятны полдни строк,
Не для всех запретный заперт грот,
Не для всех заплесневел в нем бог.
Октябрем обернут в красный драп,
В кокон душ огромный мертвый краб.
С тех времен отравлен смертью слог,
С той поры отвержен дух и слаб.

***
Обмяк, оглох из дальних сел набат.
Страны распятой много кровных меток.
Чертополох в предстеньях крайних хат,
Клеймен пятою пятой, лапьем веток.
Отмечен рябью вывернутых скоб,
Кирпичной правью, серью штукатурки…
Орлиному двуглавью – жабья скорбь,
Вертлявых троп змеиные обрубки.

III

Обид не обнажай вертлявых троп,
Обхват ночей лилов, а сети тонки.
Скорее уезжай, пока в сторонке
Скуп отчий глас гудков, ослаб озноб.

Огни причальных стен смиренней звезд,
Ограбил волн прибой восточный гость,
Скользит кошачья тень портовым доком,
Спешит к себе домой, а дома нет,
Оплыл туманной рябью силуэт,
Окаменелым накренился боком.

Семь бесов, семь невест и семь хлебов,
Сто голосов за грех, сто за венчанье,
Семь дней недели… Там, где семь холмов
Болезным взглядом не ищи признанья.



--------------

***
Пока в сторонке курит злой матрос,
Ослаб озноб и приступ кашля сглажен.
Смиренней звезд, печной чернее сажи
Восточный гость с охапкой мертвых роз.
Портовым доком люд идет с работ,
А дома нет, и люд не знает бога!
Туманной рябью силуэт и тот,
Окаменелым накренился боком.

***
Чернее сажи моря ближний пласт,
Охапкой мертвых роз играет ветер,
Идет с работ измазан и клыкаст,
Не знает бога, право ж, каждый первый.
И тот, кто жив, от жизни устает.
О ком спросили, - тлеет на погосте
И семь хлебов в амбарах сотый год
Венчанье крыс встречают хлебной злостью.

IV

Болезным взглядом не ищи признанья.
Борей ледящ от северных широт
Бредет с кривой клюкой, блохой с болот,
Бросая в рыжий тальник дней шептанья.

Раскис, размяк порог-армяк и зданья
Решают сами, что вложить в свой рот:
Речей горластых ярое братанье;
Репьем заросший дедов огород…

Бревно-мосток, став скрепой двух вселенных,
Брежные комья глин в камнях нетленных,
Безвременье в искусности иной,

Рукав шинели, кровь из шейной вены,
Решен войной вопрос часов настенных,
Распух февраль и грезит тишиной.

---------
***
Этот юноша с болезным взглядом без конца твердит о том, что борей ледящ, что он бредет с кривой клюкой по призрачной гати, бросая в рыжий тальник свои ледяные слезы. Раскис, размяк лесной островок и деревья решают сами, какую из далеких речей гор забросать колючим репьем. И этот странный дефис бревно-мосток, упавший на прибрежные комья глин, в глухое безвременье, похожее на оторванный рукав шинели… Мир этого юноши предрешен. Как вытащенный на берег утопленник распух февраль.

***
Признанья зимние сады,
Широт раскидистые клоки
С болотной тянут бороды
Шептанья розовой осоки.

И зданья из небесных плит
Свой рот дверной отверзли настежь,
Братанье это вид обид.
О, города! Вас сытит наснеждь.

Вселенных право править звук
Нетленных лестниц Дьердь Лигети
И Ной в иных объятьях рук,
Из шейной вены обереги.


V

Распух февраль и грезит тишиной.
Рвань рвов, в полях улыбчиво овражье.
Распни на солнце, вздох атаки вражьей,
Руби на части северной Двиной.

А после в Крым, латать души надрыв,
Акаций запах слушать, трелей взрыв,
Аккорды волн. Дышать азовским морем.

Разгадывать, всходя на Казантип
Резных зверей в камнях их вид, их тип,
Рукой ветров приглаженные горы.

А после фронт, туман стоит стеной,
Абракадабра войн. Абсурд. Измена.
Авгура тень, когда ж я стану тенью,
Арбой у сада, сладкой пеленой?..

-------------
***
Февраль давно забыт и грезит в полях мартовскими проталинами день. Улыбчиво на солнце щурятся почки верб, еще пряча мохнатый вздох. На части разламываются льдинки и с северной, крымской стороны, из-за камней выглядывают цветы. Латать души!.. Слушать бесконечные пассажи птичьих трелей!.. Волны накатывают на берег и хочется дышать, разгадывать загадки цивилизаций, разглядывать зверей, нашедших свой истинный облик в камнях. Ветров все меньше. Приглаженные фронтоны зданий по утрам обволакивает туман. Война где-то далеко и разговоры о ней – абсурд. Тень становится прозрачной и будто весь мир ждет, когда ж я стану у сада часовым, охраняющим его цветение.


VI

Арбой у сада, сладкой пеленой,
Азовским не воспетым мелководьем,
Автографом седьмым за полугодье,
Агатом волн, встречает крымский зной.

Живу себе. Чужие города:
Журчащая меж пальцами вода;
Железных бочек синие пристенки.

А что душа? Копченная плотва.
А бабочкой назвали, так, молва
Абстрактно мыслит, не продравши зенки.

Жую кунжут. Ампир читаю «В»,
Желаю стать хоть в чет-то виноватым…
Железный занавес… Все обо мне.
Желтеет даль полынно и космато.

------------

***
Киммерийский Боспор поздаровался со мной арбой у сада, сладкой пеленой над инжиром, черноморским берегом и азовским не воспетым мелководьем. На улицах было мало людей, но я сумел отметиться автографом седьмым за полугодье. Как же все надоело. И то, что дымчатым агатом волн, встречает крымский зной, неимоверно радует сердце. Я просто живу себе. Чужие города всего лишь сдуваемый с ухабистых дорог серый песок, воздух с запахом гари,  журчащая меж пальцами вода из проржавевшего хоботка крана. А здесь ряды железных бочек, синие пристенки обвитые плющом. Здесь все не такое, все иное. А что душа? Капченая плотва, да и только. На рыбных развалах ее столько, сколько пожелаешь. А бабочкой назвали, так молва, грубая, неотесанная и брезгливая, которая абстрактно мыслит, не продравши зенки, только после раздорных пьянок. Сижу на горбатой скамейке. Жую кунжут. Ампир. Читаю в «Голосе минувшего» сказ о себе, поднимаю взгляд на небо, желаю стать хоть в чет-то виноватым перед его необозримой высью. Железный занавес… Все обо мне, о моей неуживчивости, о противопоставлении себя синему бесплодию. Желтеет даль. Полынно и космато опускается на город южная ночь.

VII

Желтеет даль полынно и космато.
Желанный цвет для серых мотыльков.
Жизнь не флюгарок скрежет, не засов, -
Жуэля взгляд, на красные лампады.

Устами птиц еще сквозит восток.
Угрешью совесть кто ж здесь не полощет?
Ухватом бабьим кто ж не бьет в висок
Жену измен, алтарницу черешен,
Желанную в жестокой скорби чувств
Жемчужным перекрестьям Немезиды.

Упрямо опекая белый флаг,
Упругость сдачи фортов и бастилий,
Утратой гладких камушков идиллий
Уставший космос холоден и наг.

----------------
***
Полынно и космато обмакивает Кара-Даг в вечерние сумерки кисти серых мотыльков, создавая пустынные дымные пейзажи души. Не флюгарок скрежет, не засов клацает своим чугунным маститым зубом на красные лампады, дрожащие в темных, пыльных углах безмолвия. Еще сквозит восток по коридорам горных хребтов, звеня материнкой. Кто ж здесь не полощет на склонах пурпурные знамена цветов? Кто ж не бьет в висок последним лучом заходящего солнца камень, алтарницу черешень, странника, идущего из страны сказок в страну жестокой скорби чувств, покойно принося в дар крохи плоти и хлеба перекрестьям Немезиды, встающим перед тем, как поднять над собой белый флаг с черной кляксой испуганной каракатицы в самой середине. Сдачи фортов и бастилий никто не требует, никто не ждет. Собирай из камушков идиллий розовые башенки на стенах песочных замков. Космос холоден и наг. Он внутри меня, так же как Кара-Даг, мотыльки…


VIII

Уставший космос холоден и наг.
У стертых дат могильных плит щербины.
Устлать бы ими каменные спины,
Уснувших у морских ворот собак.

Стыдливой косолапостью стихов
Стремиться к месту лобного признанья,
Стараясь оставаться в стороне
Услужливым пророком глиноземов,
Успешным обывателем пустынь,
Усердным врачевателем  изломов.

Стары как мир стыд Евы, плод, рычаг
Строителя небесной пирамиды
Скажи зачем, он сея сам обиды,
Стучится в дверь, как будто жив очаг?..


IX

Стучится в дверь, как будто жив очаг
Сто лет как блудный сын, семь лет как призрак.
Смеясь о том, поведал дядя Изя,
Смахнув осу и показав кулак.

Таврические парки в моде, век
Таят прохладу в жаркий крымский полдень
Тянучкой тел среди кульков растений,
Секретами зашитыми в побег
Сухой ирги, засохших черных ягод,
Семейных пар и брошенных калек.

Танцуют мотыльки, их сестры, братья…
Тревожно отцветающий кизил…
Он будто, тем цветеньем говорил:
Тебе нет веры в тех, кто верит свято.

---------------------
***
Уставший космос, его созвездия и черные дыры. Почтальон в униформе стучится в дверь. Холоден и наг мой сон, но и в нем, вяло встаю, иду получать посылку, как будто жив очаг. У стертых дат нет права подбрасывать в чахлый огонь поленья. Я  сто лет как блудный сын. Могильных плит щербины расползаются. Тащу их пустоту в гору.  Семь лет как призрак.

***
Скажи зачем мне все это нужно? Все в этом мире – у позабытой дороги отцветающий кизил. Он сея сам обиды, мог радоваться дням. Он будто тем цветеньем говорил о конце света. Стучится в дверь почтальон. Всего лишь телеграмма: тебе нет веры в тех, кто еще живет так, как будто жив очаг небесного дома. Но скажите же наконец честно: в Бога, кто верит свято?


X

Тебе нет веры в тех, кто верит свято.
Терпение оно как пряный куб,
Троится у медовых алых губ,
Тенетой ждет хрустальных листопадов.

Имения боярышень-княгинь
Изымут до прудового потопа,
Из узкой щели выползет безногий
Тамбурмажор с мембранной линькой зим,
Тряся букет из палочек-осинок,
Триклято нанося на кожу грим.

Искусство говорить, – возвратный тиф,
История болезней, упаковка,
Изнанка смыслов, ловкая уловка…
И мне не верь, я – камень, древний миф.


XI

И мне не верь, я – камень, древний миф,
Исчезнувшие в море лодка, парус,
Исчадий дней береговой стеклярус,
Истерзанный волной коварный риф.

Хрип междометий в лопастях столетий,
Христианин, художник, хитрый бес,
Храм, опустевший с куполом небес,
Хромая высота, указки веток.

Избитые глаголы не сберечь.
Истлеет в горле правильная речь.

Хром = листьям, краске, и примерам
Холодных пятен в росписи больниц,
Хрустящий звук хворостотравных птиц
Хранимый от людей в глухих пещерах.


--------------
***
Тебе нет веры. В тебе нет правды. У тебя нет будущего. Не разговаривай со мной и мне не верь. В тех, кто верит свято живут уродливые карлики. Для их ушей я – камень, древний миф. Терпение оно как пряный куб, как каменистые берега чужой земли исчезнувшие в море. Троится у медовых алых губ горизонта луч солнца. Рисовано лживы: облако, лодка, парус.

***
Изнанка смыслов не белая, не черная, – серо-буро-малиновая обращенная в хрустящий звук, ловкая уловка, никогда не оставляющих неприметных гнездовий хворостотравных птиц. Рассмейся, и мне не верь ни при каких обстоятельствах, ни до, ни после. Хранимый от людей, я – камень, древний миф, заваленный тоннами неподвижных камней в глухих пещерах.



XII

Хранимый от людей в глухих пещерах
Хор из летучих шерловых мышей
Хозяйствуй, провожая свет взашей,
Хребтами красных глаз на выход щерясь.

Огни плывут шестерками в волнах,
Ореховой скорлупкой, римской метой,
Открытой дружбой старого Климента,
Хрупь возвышая, оскверняя прах,
Хронометры выплевывают кварц –
Худую рыбу важного момента.

Остатками потемкинской фанеры
Обкладывая призрачный фасад
Одеонических цепных баллад,
Оставь себе хвостатые химеры


XIII

Оставь себе хвостатые химеры,
Осадки, жеста кость, сырой подвал,
Округлость, невзлюбившую овал,
Обратный счет от воздуха до серы.

Молниеносный яд пустых речей,
Мерцание затертых калачей,
Молчание разрушенных империй.

Оболы не во рту, а на глазах,
Объятие, не поцелуй и страх
Открытий новых, шепот суеверий,

Молочных рек кисельный рецидив,
Молотобойцев бронзовые лица…
Молчать пока не признана столица
Молитвенных воздушных перспектив.

--------------
***
Хранимый от людей сосуд с золотым зерном, найден мной. Темный голос шипит: оставь себе, в глухих пещерах еще много сокровищ, хватит всем. Вокруг мелькают хвостатые химеры, хор из летучих рыб сверкает в лунном свете и поет, призывая на землю осадки. Жеста кость из лапок шерловых мышей, обработана до тонкой иглы, которой и был вышит сырой подвал.

***
Одеонических сцен не стало, актеры разбрелись по свету, не желая ни петь, ни  молчать, пока из цепных баллад на площадях выкручивают стоны. В темном царстве не признана столица солнца. Оставь себе ее золотые зерна, сокрой в себе, в самых потайных молитвенных подвалах. Хвостатые химеры ищут их, лишая их прячущих, смысла жизни, воздушных перспектив.


XIV

Молитвенных воздушных перспектив
Монашьи четки, сто простых ступеней…
Мертвец, сошедший с корабля вселенной,
Меняет драп на шелк цветущих слив.

Изысканность судакских афродит,
Изменчивый, под стопочку, пиит,
Излюбленные позы и напитки,
Молчание роднит со тьмой, родит
Морщины на челе и старит вид
Морских просторов, плавя млечность в слитки.

Искусство – это ложь и память глин,
Истома возалкавших губ, мерцанье
Истерзанных вниманием картин,
Изгибы гор, ночных светил сиянье.

----------------
***
Восприятие внутренним зрением молитвенных воздушных перспектив еще удивительнее, когда в руках монашьи четки, когда неспешно их перебираешь с мыслью о вечном. Сто простых ступеней вверх готов преодолеть даже мертвец, сошедший с корабля вселенной всего пару минут назад, ступивший на землю, обжегшей ступни его ног. На этой земле, кажется позволено все. И вот он уже меняет драп на шелк цветущих слив; серые, вечно дрожащие тени на изысканность судакских афродит. По этому случаю, непременно рядом, оказывается, изменчивый подстопочку, пиит, нарцисс, беспрестанно оценивающий в отражениях свои же илюбленные позы. И напитки, затуманивающие сознание, льются рекой, также как и долгие пустые разговоры, необходимые только потому, что молчание роднит со тьмой, родит морщины на челе и старит вид морских просторов, плавя млечность в слитки.. Любое искусство это – ложь и память глин, из которых кто-то слепил человека, кто-то голема, а кто-то красного бога. Истома возалкавших губ – вечность, притворившаяся мгновением. Мерцанье истерзанных вниманием картин, блики света на волчьей шерсти волн, искажающих изгибы гор, подсвеченные лучами ночных светил, сиянье проверяющее остроту внутреннего зрения.


Магистрал  ИЗОБРАЖУ СТИХОМ

Изгибы гор, ночных светил сиянье.
Загадочных колод темно нутро.
Обид не обнажай вертлявых троп,
Болезным взглядом не ищи признанья.

Распух февраль и грезит тишиной,
Арбой у сада, сладкой пеленой
Желтеет даль полынно и космато.

Уставший космос холоден и наг,
Стучится в дверь, как будто жив очаг…
Тебе нет веры в тех, кто верит свято.

И мне не верь. Я – камень, древний миф,
Хранимый от людей в глухих пещерах,
Оставь себе хвостатые химеры
Молитвенных, воздушных перспектив.

----------------
***

Смотри сквозь годы……болезным взглядом,
Прижавшись к марту…….…распух февраль,
Ржавеют тени…………………..арбой у сада,
Глухой ограды…………………желтеет даль.
Не мой свидетель…………уставший космос,
Звездой полярной………….стучится в дверь,
В глухих рассветах……………тебе нет веры,
В слепых закатах………………и мне не верь.