Роберт Бернс - Джон-Ячмень

Решили трое королей
И поклялись зараз,
Что Джон-Ячмень, большой злодей,
Погибнет сей же час.

Могилу рыли бороной,
Топтались по нему:
"Теперь не убежишь, родной!"
А Джон в ответ: "Да ну?"

А Джон-то был большой шутник,
Так просто не возьмёшь!
Он из земли весной возник,
И молод, и хорош!

Дрожь охватила королей:
"Как так? Ведь ты убит!"
А Джон кричит им: "Эге-гей!"
И копьями грозит.

Но что-то захирел наш Джон,
Как осень началась,
И вялым стал, да вот уж он
Слабеет каждый час.

Тогда у хитрых королей
Возник коварный план:
Убрать его, пока злодей
Не стал угрозой сам.

И вот подкрались втихаря
И тут же сбили с ног,
И положили бунтаря
Связав, на свой возок.

А после начали пытать,
Охаживать его,
За ноги вешать и опять
Крутить-вертеть всего.

Вконец, решили утопить,
Но всё не тонет Джон,
Он, видно, очень хочет жить,
Неубиваем он!

Беднягу кинули в огонь,
И, чтоб наверняка, -
Меж двух камней раздавлен он:
Был парень - стал мука.

...И веселятся короли,
И за победу пьют,
А в каждой кружке - Джон бурлит,
Кипит и пляшет, плут!

Тому, кто выпьет Джона кровь,
Отныне быть как он:
Храбрее прочих храбрецов,
Как был когда-то Джон.

Он дарит радость и задор,
И всех пускает впляс,
Забудем горе и позор,
Коль Джон утешит нас!

Друзья, поднимем кружки вверх
Не раз в теченье дня,
Пускай звенят бокал и смех
В честь Джона-Ячменя!


Оригинал:

John Barleycorn

There was three kings into the east,
Three kings both great and high,
And they hae sworn a solemn oath
John Barleycorn should die.

They took a plough and plough’d him down,
Put clods upon his head,
And they hae sworn a solemn oath
John Barleycorn was dead.

But the cheerful Spring came kindly on,
And show’rs began to fall;
John Barleycorn got up again,
And sore surpris’d them all.

The sultry suns of Summer came,
And he grew thick and strong:
His head weel arm’d wi’ pointed spears,
That no one should him wrong.

The sober Autumn enter’d mild,
When he grew wan and pale;
His bending joints and drooping head
Show’d he began to fail.

His colour sicken’d more and more,
He faded into age;
And then his enemies began
To show their deadly rage.

They’ve taen a weapon long and sharp,
And cut him by the knee;
Then ty’d him fast upon a cart,
Like a rogue for forgerie.

They laid him down upon his back,
And cudgell’d him full sore.
They hung him up before the storm,
And turn’d him o’er and o’er.

They filled up a darksome pit
With water to the brim,
They heaved in John Barleycorn ——
There, let him sink of swim!

They laid him out upon the floor,
To work him further woe;
And still, as signs of life appear’d,
They toss’d him to and fro.

They wasted o’er a scorching flame
The marrow of his bones;
But a miller us’d him worst of all,
For he crush’d him between two stones.

And they hae taen his very heart’s blood,
And drank it round and round;
And still the more and more they drank,
Their joy did more abound.

John Barleycorn was a hero bold,
Of noble enterprise;
For if you do but taste his blood,
‘Twill make your courage rise.

‘Twill make a man forget his woes;
‘Twill heighten all his joy:
‘Twill make the widow’s heart to sing,
Tho’ the tear were in her eye.

Then let us toast John Barleycorn,
Each man a glass in hand;
And may his great posterity
Ne’er fail in old Scotland!