В гостях

          У Петра, друга детства моего мужа, была большая дружная семья, которая проживала в небольшом российском селе. Неудивительно, что было и большое хозяйство, как то: лошадь, корова, подтёлок, телёнок, куры, утки. А ещё были свиньи, без которых не обойтись любому хозяину, живущему в селе.
Пётр, улыбаясь, говорил, что он не ходит на работу, потому что просыпается на работе, так как иметь тринадцать детей – это не шуточное дело. Он любил их, но чаще всего отсылал к матери. Её двух рук в хозяйстве было недостаточно так же, как двух спиц в стареньком зонтике. Мать не изгоняла детей, чтобы не путались под ногами, а находила каждому дело, от которого, как она понимала, они только умнеют.
          От колхоза семья имела пятьдесят соток земли для огорода, фруктового сада и покоса.
          Дети росли быстро. Это замечали соседи: «Грибы так в лесу не растут, как дети Петра.» Старшие дети работали в городе Воронеже. Сыновья - на заводе, имели свои семьи; две незамужние дочери работали в столовой того же города. Были и студенты, которые учились в институтах.
           В выходные дни и на праздники собирались все вместе у родителей.
Но любимым местом, где отдыхали и веселились, была река, протекающая вдоль села через лес. На её берегу разжигали костёр, к которому всё необходимое для празднования относили дети. Довольные необычайным раздольем, они валились на душистую траву, находя в этом какое-то особое удовольствие, и ворковали; довольствуясь жизнью, любовались танцующим пламенем костра и брызгами зелёных искр. И было весело. Веселье поддерживалось городскими колбасами и сыром, домашними лепёшками, блинчиками, начинёнными творогом, молоком и конфетами, пока две дочери Петра суетились у котла с варевом. Варево называли шурпой, но бульон для быстроты дела был приготовлен не из говядины, а молодых кур, готовых к употреблению и привезённых из города. Бросали в бульон всё, что было на огороде и в доме: картофель, лук, тушёные куски мяса с морковью и томатом –пюре, спелые помидоры, зелень и даже чеснок… Словом, как говорила хозяйка, всё, что было и что бог послал. Потом готовился на травах чай, секрет приготовления которого знали только хозяйка и её дочери.
          Когда шурпа и чай были готовы, все взрослые садились на лавки за длинные столы, давно сколоченные из гладких досок и вкопанные в землю под сводами высоких деревьев. Казалось, что все столы и лавки находятся в садовой аллее, над которой лишь узкая полоса неба, да вокруг гуляет какая-то удивительная свежесть. Здесь не волновала суета мирская.
         Мы с мужем оказались среди этой дружной семьи, словно у себя дома.
Муж время от времени поглядывал на мелководную речку, вспоминал своё детство. Вода отливала голубоватым блеском стали.
          Погода была безветренной. На деревьях не шелохнулся ни один листок. Такая картина навевала думы о беспредельности. А мне хотелось по качающимся волнам сесть в лодку. И, улыбаясь своей глупости, сама себе сказала, что никаких волн здесь не бывает. Мелководье, и лодка сядет так, что её и с места не сдвинешь. Невзначай пролетали птицы. Кружились голубые стрекозы.
         Я догадалась о думах любимого мужа и говорю ему:
         - К прежней жизни нет возврата, но разговором и воображением всё можно вернуть ненадолго.
         За столом все оживились. Под закуску пили кому что хотелось. Была водка из города и сельский самогон, называемый коньячком, вишнёвая наливка и сливянка из собственных фруктов. Подошла внимательная хозяйка, обняла за плечи, вопросительно посмотрела в глаза.
          - Что выпьем? Вишнёвки или сливянки? А может, покрепче чего?
          -Лучше кваску.
          - Но нет, моя хорошая, за встречу выпьем вишнёвки, а мужички пусть пьют что покрепче. Со стороны мужа подсел Пётр, налил водки.
          Я была в этой компании впервые, и хозяйка вкратце рассказала мне не только о детях и внуках, но и о гостях, которые были друзьями её взрослых сыновей и женихами дочерей. Потом расспросила о нашем житье-бытье. Я была для неё просто Лизой, а моего спутника с почтением называла Николаем Васильевичем. Так же к нему обращались и остальные. Даже детям внушили, что у них в гостях не дядя Коля, а Николай Васильевич. Это меня смешило. И лишь только Пётр называл друга Колей, а иногда слышалось: «Ты закусывай, Колюшка, закусывай.» Или спрашивал: «А помнишь, друг, как…» и всплёскивал руками, ударяя ими о колени.
         Когда ненадолго мы оставались без внимания гостей и хозяев, незаметно уходили к реке, чтобы размять ноги, и здесь, у реки, мы слышали, как хозяева и гости чокались звонко и весело, и чётко доносился стук вилок и ложек. По временам трепетал и тут же замирал смех. И наконец послышалась под гармонь песня про кудрявую рябину, которая приобретала бесконечное очарование в ласковом уже вечернем воздухе. От песни перешли к пляскам под частушки и глупые куплеты, на что мы старались не обращать внимания. А поэтому я вернула мужа к прежнему разговору, и, видя приближение шедшей в нашу сторону хозяйки, разговор не приостановили.
         Напрягая память, представили жизнь давней юности в селе: качание вербы у реки над тропкой, что вела нас к бору. Ветлу у излуки реки, где мы обязательно останавливались, чтобы подарить друг другу что-нибудь интересное. Муж дарил мне небо с гривой облаков и поцелуй нежный, недолгий. А я – вздох и нежность такую, что даже страшно было за себя. Однако, оправдываясь и намекая, поясняла, что вздох упал в траву, и его не найти, а я стою рядом, как удача, как открытие. И убеждала:
          - Дышу тобой у твоего плеча. Мы вместе - одно волнение и счастье с горем и двумя сердцами.
          В ответ на свою выдумку встречала радостную улыбку. Потом мы шли дальше, а над нами был подарок – небо с гривой. И я слушала о каком-то предполагаемом подвиге и о любви. И вдруг восторг, что мир широк, как простор, быть может, пришёл на мгновение. Любимый обнял меня, и мои руки заблудились на его шее. Показалось, что небо упало близко и лёгкое-лёгкое.
          Мы вспомнили всё: и что было, и чего не было, и ту молитву, которую шептали, чтобы всегда быть вместе, добавляя: «Спасибо тебе за всё». Но вот я заметила растущую рядом ромашку, сорвала и приколола к рубашке мужа булавкой, словно так теперь могла благодарить за то прошлое, что вспомнилось и что теперь ещё могла чувствовать. А он положил ромашку на ладонь, коснулся лепестков вздрогнувшими губами, потому что в этот миг мы услышали, что нас позвали сразу несколько голосов вместе с хозяином и хозяйкой. И снова надо было садиться за стол, оставить свои воспоминания, как и сорванный цветок.
          Неожиданно нас окружили младшие дети Петра и его внуки. Цепляясь своими ручонками за наши, они с умилением приговаривали:
          - Пожалуйте к столу, Николай Васильевич и тётя Лиза, вас ждут.
          Мы мило им улыбались, хотя было смешно. Самых маленьких муж взял на руки, остальные ухватились за рубашонки, строясь друг за другом. Тот, что был выше остальных, вцепился в мою блузку и под громкое ух-ту-ту двинулись к столу, изображая паровоз. За столом взрослые уже хлопали в ладоши, восклицая:
          - Вот так поезд! Вот так молодцы! Спасибо, спасибо, мигом прикатили.
          - Дети, довольные и весёлые, подхватили мяч, который им кто-то подкинул и убежали от столов на лужайку. А я подумала:
         - Если дети бегут к тебе так радостно, можно быть уверенным, что тебя здесь любят, тобой дорожат и почитают.

                Продолжение следует
                http://stihi.ru/2021/04/20/2614