2020 год в одном файле

Белый танец

танцуешь будто
с пятки на носок
вальсируешь ты неземная будто
такая темень не робей восток
целуй
смотри я подставляю губы

целуй всего лишь вечность впереди
но времени всегда ничтожно мало
ах бабочка застрявшая внутри
булавка жестяная смерти жало

попробуй ближе это ли не кровь
саднит мерцая красная помада
танцуй меня рифмуй меня с любовь
так надо

дай руку парура парирурам
я превращаюсь в тень смотри смотри же
а музыки кровоточащий шрам
нельзя ни бинтовать
ни делать тише

O слове, усах и предчувствии

Здесь никого, темнеет в кружках чай,
моргает свет рассеяно в прихожей.
И комнаты, привыкшие молчать,
пугают тень, скользнувшую тревожно.

Предчувствие, что скоро через боль
родится слово легкое, парное,
такое всхлипом: до-ля-си бемоль,
крик чайки, остро впившийся над морем.

У слова мигом вырастут усы
(не инея надтреснувшая стружка),
нечесанной зелёной густоты –
крапива, одуванчик и петрушка.

Родится слово, слово будет –  март,
придет капелью ветрено и смело.
...Но комнаты не верят и молчат,
 в мурашках залетающего снега.

Варежка

Полудрёма выщербленных улиц,
томное бесснежье на двоих.
Будто мы с зимою разминулись,
варежку в дороге обронив.

Будто бы прогнозы обманули –
обещая счастье или снег.
Только тень накинута на стуле,
Только звук в распахнутом окне.

Ничего, ей-ей,  не происходит,
лишних слов высокая вода.
Варежка, смотри-ка, на дороге.
Для чего, кому ее, куда?

***

у входа в тихий грот небесный
цветут люпины на пути
и очень тесно очень тесно
от их цветения в груди

и слышен в тишине сердечной
минорный вальс пчелиный гул
а вся поэзия конечно
у их цветения в долгу

трансцендентальность легковесна
короче шаг короче шаг
таким же отсветом небесным
переливается душа

лиловых сумерек нездешность
и опьяняющая власть
когда внутри копилась нежность
а подступила к горлу страсть

На полпути

Как странен дождь на полпути зимы
Вот плащ промок до шелковой подкладки.
Волненье птиц. И с краешка волны
Березы тощей мертвенная складка.
Берёшь в прихожей зонт, выходишь без,
Ничем ненужным рук не утруждая.
Для птиц ты человек и волнорез,
Стоишь, как пень от вечера до мая.
И дождь проходит сквозь тебя, как сон,
И сон в тебя втекает постепенно,
А ты не сводишь глаз с колючих крон,
Себя забыв, дурак обыкновенный.

Кое-что о страхах

Ты стоишь – один стоишь – простужен
Под моим недремлющим окном.
Раз снежинка, два снежинка кружат,
Дворник матерится за углом.

Тёмная фигура под балконом,
Вечности застывший монумент.
Были в прошлой жизни мы знакомы,
Может да, а может быть, и нет.

Сквозь тебя проходят дни и годы –
Расстояний чёрная петля.
Ты один стоишь, стоишь у входа,
А снежинки медленно летят.

И ложатся с хохотом на плечи,
Надорвав резные животы.
Ничего не страшно, но под вечер
Я боюсь, что там стоишь не ты.

Немного оптимизма

Одну дорогу выбери, одну любовь бери,
Иди по полю белому вдоль берега реки.
По лестнице, по лестнице промеж скрипучих дней –
Иди-свищи-насвистывай чумак и соловей.
Слова под рёбра сдавливай, упрямые слова
Пусть сердце в пятки катится и ухает сова,
Пусть ты встаешь и падаешь, патлат и одинок.
Но вьётся в небо лестница, виток ещё виток.

Снег в окне

Ты был спокоен здесь, сейчас, потом,
как снег в окне – расчётлив и понятен.
Стекало время со стены на стол,
стекала со стола льняная скатерть.

Плыл между нами дым от сигарет.
Свет ночника оставленный за дверью –
едва горел печальный робкий свет
и рыбы плыли в раме над постелью.

Ты поправлял на мне колючий плед,
пугливых птиц вызванивала роща
и ангела в снегу замёрзший след,
там вдалеке –  не различим был больше.

Так зарождалась наша тишина,
давным-давно изъеденная молью,
ты подливал в бокал ещё вина
зачем- то называя всё любовью.

Обыкновенное чудо

Свой мир я подлатаю, выкрашу,
продёрну луч сквозь облака.
И певчих птиц из клеток выпущу,
пока мечта моя легка.

Пока малиновое спелое
заката яблоко горчит,
зануда-тень моя бестелая
на арамейском говорит,

что ураганы все и вьюжины,
и снега месячный запас –
сама придумать, отутюжить ли,
наколдовать смогу сейчас.

Что я рукой взмахну – и сбудется
в картине всё, как у людей:
и ты, и пёс, и даже в лужицах
резные мачты кораблей.

Смогу любовь позвать из космоса –
пичужке – петь, траве – расти.
И в каждом звуке, в каждом колосе,
свой мир смогу произнести.

Быть может

Я ещё полчаса повтыкаю,
позеваю, три раза моргну.
К жизни я каждый день привыкаю –
все привыкнуть никак не могу.

Жизнь -река –  в ней плывут человеки,
 чай хлебают за темным столом.
От детсада спешат до аптеки,
и вздыхают тайком за углом.

Хороша жизнь иль, все же, не очень –
нет ответов в конце букваря.
Но бывает любовь, между прочим,
и приходит весна, говорят.

День хорошим, вот тоже, бывает –
воробей чикчирикнет «привет!»,
звякнет солнце в окошке трамвая,
протрезвеет (быть может) поэт.

Немного меланхолии

Ты спросишь, что я вижу из окна?
Что ночь в прожилках вечности темна,
и пёс скулит уже который час,
а отвернусь - все кончено на раз.

И остаётся только сердца луч
по потолку скользнёт - ленив, тягуч.
И буква, затерявшись между строк,
нет-нет, да и уколет в левый бок.

Вот вся война, вот весь мой жалкий вид -
тот из окна - совсем чуть-чуть болит.
И птица, что вспорхнула в тишине
немного ближе сделается мне.

Человек. Перрон. Птицы

чемодан перспектива перрон
человек не уехал пока
тает небо на радужках крон
караваны идут облака

человек ещё жив и здоров
он берет бутерброд и коньяк
в привокзальном кафе за порог
он выходит курить не взатяг

сколько жизни ещё про запас
сколько ветра попутного впрок
бросить все и уехать сейчас
паровоз серебрится гудок

человек не уходит в запой
ему в общем и тут зашибись
курит долго одну за одной
и шугает слетевшихся птиц

Чего ещё

весны зелёное пространство
чистопромытое окно
пичужек ветреность и пьянство
люблю давно

моей собаки взгляд потешный
четыре верные ноги
и одувановую нежность
дунь и беги

тишайших строчек зазеркалье
дороги к дому рваный шов
грамм двести музыки в бокале
чего ещё

Коробочка с чудесами

…А если что и случится с нами
в копилке жизни – в коробочке с чудесами,
то это будет всего лишь время –
сыпучее, легковесное, древнее.
Смотрит на время собака с велюровыми ушами:
оно течёт, ничего ему не мешает.
Будь что будет, – думает кот, говорит бог.
Нет времени, понимает собака.
Один песок.

Война молчания

Огонь не спит - трещит и вьется,
подкинь ещё поленьев, дядь.
Кто не уходит - остаётся -
у стенки кухонной стоять.

Смотреть в окно на перемены,
где ходят разные не те.
А кто обронит слово первым -
тот проиграет на войне.

Они в своем молчанье тесном
уже сто раз побеждены.
И кухня есть, и есть в ней место
и, в общем, нет ничьей вины.

Огонь беснуется в печурке.
Горит. И блики на стене.
Их мир придуманный причудлив,
но на войне, как на войне.

А что ещё им остаётся?
Просеяв зимний белый свет.
Тот, кто уходит - не вернётся.
И снег? И снег.

***

Кто говорит о смерти перед сном,
ныряя с головой под одеяло?
Как это будет? Ночью или днём?
Как будто в гору шла и вдруг устала?

Как, из меня возникнув, прорастёт
по всем законам физики печали,
такая пустота, что ё-маё,
как будто дома нет, а постучали.

И, в общем, будет не о чем жалеть,
что небо курит ту же самокрутку,
что тот же колыхающийся свет
стекает вниз на людную маршрутку.

Так и уснёшь, не зная, что потом,
свернувшись с краю, будто места мало.
Пусть все проходит, пусть проходит, но
пусть повторится как-нибудь сначала.


На злобу дня

Нет, не слышала, нет, не видела,
не вдыхала я ничего!
Вирус ходит похлеще триппера,
хоть невидимый, мать его.

Дома люди сидят осмысленно:
варят гречку, глядят кино.
А по телеку мокнут лысины
в жарких спорах у кой-кого.

Шарик вертится беззастенчиво,
и весны не прервать полёт.
Выпью водочки, делать нечего.
Дезинфекция, мать её!

Всё еще наладится

Впереди неясно, что и когда.
Опустели площади, города.
Спят в ангарах – только хватило б сна –
самолеты белые и весна.

Прохудилось небо – всё в дырах звёзд,
не бежит, не лает бездомный пёс.
Вирус – вот он, истинный п..@рас –
посадил на привязь сегодня нас.

Все в квартирах заперты: Рим, Мадрид
и Нью-Йорк. И даже в Москве covid
нагоняет страх, будоражит жуть,
но не поддавайся, а я скажу:

сохраняй спокойствие, позитив,
будет не пожизненным карантин.
Всё ещё наладится – мир,труд, май.
Только ты, пожалуйста, не чихай.

Истончается свет

так приходит зима
так заходят без слов
обнимают стараясь сберечь
выдыхая последнее облако снов
утыкаются в мраморность плеч

и проходят неспешно
садятся к столу
чайник выкипит жизнь утечёт
всё успеть обжигаясь стелить на полу
горячо горячо  горячо

провалившись на дно
не забыть парашют
кто сказал что отпустит потом
пусть минутные стрелки нам раны зашьют
безболезненным временным швом

там где память у сердца
случается глюк
даже смерти покажется нет
прямо здесь над тобой где ты спишь на полу
истончается свет

Легковесно о пролесках и вообще

на честном слове на игле еловой
на тонкой нити первого луча
жизнь собирается
из ничего по новой
пролесками меж соснами бренча

они свечение картинно преломляют
в бездонный синий будто бы шутя
на стебельках коротких отражая
все небо в сизых капельках дождя

геройски воскресает в раме муха
какая жизнь гляди-ка лапкинегастрасть

весне респект скажу
пролескам уважуха
и мухе пожелаю не пропасть

Моментальное фото

Погляди – на все четыре стороны
распустилась юная весна.
У берёзы тонкоствольной стройное
тело - будто музыка она,

будто всё на свете перемелется,
всё в конечном счете будет сок:
каждое мгновение, растеньице,
каждый неокрепший лепесток.

Столько планов – крокусы, калужницы,
медуницы жёлтый ноготок,
нежности непройденные улицы,
майских ливней бурный кровоток.

Ну, давай на фоне их заселфимся!
Облака по краю распушив,
выпорхнет вот-вот и тут поселится
птица из распахнутой души.

Птицы черные

посмотри наверх потрудись запрокинь голову
там вчерашний день на спинах выносят вороны
там такая дымка мне тошно такая даль
беспросветно и вьюжно тянется тот февраль

ничего не страшно было до боли молоды
сердце не игрушка а раскололи мы
отчего же все ещё сил нет дышать
посмотри наверх сделай первый шаг

там плывут по небу корабли прошлого
ты такой же хороший мой невозможный мой
говорила выживу проморгала смерть
запрокину голову досмотреть

как летят-улетают наших дней вороны
птицы беспокойные
птицы чёрные


***

Расскажи мне сказку, как ты брутален
в тишине тебя оправдавших спален –
где ты главный разбойник, вожак, ковбой...
Но, поверь, я туда не пойду с тобой.
Расскажи, как ты счастлив – женат на леди,
как её обожают коты, соседи,
что она родит тебе непременно,
как прощает все до одной измены.
Сколько сказок ещё у тебя в кармане?
Обветшает жизнь, прохудится память...
Вижу, как скользят облака по краю.
Да иди ты, слышишь?
Я тебя
забываю.

Время сирени

Все утро вглядываться в дали
пройдя по досточке ребристой,
свернуть из коридора в спальню,
где подоконник бел, как пристань.

Всем телом взять и  опереться
на воздух тоньше вздоха клена.
Проснуться, вдруг, и опериться,
а как ещё прожить влюблённым?

Стать долгим звуком колоколен,
в плаще расхаживая тенью,
и рухнуть, будто бы надломлен,
в долготерпение сирени.

Три аккорда

как эту музыку ни прячь
на шёпот ни переводи
летит мотив упруг горяч
с небесным камешком в груди

как ты ее ни хорони
внутри нащупывая дно
мелодия себя хранит
и всех пропащих заодно

на сильной доле гром гроза
на слабой птица в вышине
ее нездешние глаза
твоих печальней и черней

как началась так и звучит
душа гитара перебор
а тот кто любит тот молчит
вот до сих пор

***

ты приходи я дверь открою
впущу крылатых маков стаю
и в тонкой вазе их поставлю
стекло резное голубое

ты приходи куда угодно
но только чур без опозданий
бери шинель рюкзак походный
прохожий мимо мой изгнанник

оставь печаль на совесть кленам
пусть листья режутся в ладонях
ты приходи точь-в-точь влюблённым
каким ты был каким я помню

я жду тебя в кино в пять тридцать
я жду тебя кино такое
а небо тает на ресницах
в дыму резное голубое

Никто приходит

В обычный день никто приходит
и молча пьёт коньяк с лимоном,
и ничего не происходит,
нет, ничего не происходит
в эфире зыбком телефонном.
Мне не звонит никто попозже,
и целый день опять потерян.
Он позвонит потом, быть может,
он позвонит потом и строже
не скажет, что ошибся дверью.
Ошибся номером и садом,
ему совсем сюда не нужно,
ему в саду гораздо хуже,
где в хрупкой тени тонут груши –
рассветной, тёплой, мармеладной...
Такие груши, Боже мой!
Всё происходит в самом деле.
Никто – он лучше привидений,
он так настойчив каждый день и
никто теперь всегда со мной...
...Ау, малиновки и груши,
ау, мой голос глух, простужен.
Ау, небесная вода, –
я здесь, я жду, сюда, сюда.

***

Время такое – стоишь на ветру,
мимо и горе, и радость.
Котик учёный, скажи дураку –
облако, сон или старость?

Выдохнешь слово – несёшь чепуху –
буквы на тоненьких ножках.
Котик учёный, что там наверху
на разноцветных обложках?

Что ты там видишь, роняя слезу,
солнечный миг рыжехвостый?
Падают звёзды – звезда на звезду,
в тень безучастной берёзы.

Скрипнет на лестнице тёмная мгла –
древняя, в общем, музыка.
Осень сберечь никого не смогла,
ты не в ответе, мурлыка.

***

Когда-нибудь закончатся стихи,
в обычный день – где мокнут лопухи,
в котором дверь веранды нараспашку,
и в щель глядит пытливая ромашка,
а сверху над ромашкой шмель пыхтит.

Как будто лес срубили на дрова – 
такая тишь повсюду – трын-трава.
Слова уйдут без права возвратиться.
Что им ромашки, лопухи и птицы,
что им шмеля дурная голова?

Я лягу в тень, я тенью стану, что ж – 
не наступи нечаянно, не трожь.
В том дне во сне заблудятся черешни,
и ничего уже не станет прежним.
Вот разве дождь.

В большом дожде

Сирень цветёт глухонемая
в дожде большом - на вырост шит.
Нет, я ее не называю.
нет, я ее не понимаю,
а только силюсь рассмешить.
До лета узкая дорожка -
крапива вдоль и лебеда.
Цвети без устали, хорошая,
теперь цвети
и навсегда.
Как фиолетовое прошлое
в тугих соцветиях видна,
сквозь бесконечный дождь некошеный -
немыслимая тишина.


Какая ра!

В апреле все пичужки хороши,
от вешнего дрозда до козодоя.
И небо расплескавшие стрижи,
и кто ещё летит – айда со мною

на ветку, на оттаявший пенёк,
на пасмурную лавочку у входа.
Разложим на газете сухпаёк –
вчерашний хлеб и огненную воду.

И будем петь, и будем пить, пока
весны ручьи во мне не охладели.
Гляди! – я полноводная река,
а может быть, всего лишь баба в теле.

Какая ра! Согрей мою ладонь.
Я груша из проснувшегося сада.
Бери меня, лелей меня, гармонь –
от сих до сих, до слёз, до птицепада.

***

и эта музыка живая
как будто рана ножевая
горбатый мост река в ладонях
и ты хоть я тебя не помню
медовый луч по краю облак
туманов сумеречный войлок
мгновенья радости пустяк
моргнувшей бабочкой летят
на свет на лампочку в окошке
помедлят чуть и станут прошлым

***

Не пускай меня, мама, на улицу,
даже в шапке, прошу, не пусти.
Там весенние птицы целуются
с шатким небом, и их не спасти.

Верба — тонкая шея и пальчики —
льнёт пуховая нежность к рукам.
Перелётные сны - одуванчики —
голова к голове в облаках.

Платье в синих бездонных горошинах —
раскатились — подол, рукава.
Там на улице страстью некошеной
пробивная восходит трава.

И щекочет, и колет, ведомая
рыжехвостым лучом впереди.
Ноту голую, ветку еловую
отведи от меня, отведи.

Стрекоза

Как долог путь, как неслучайны встречи
и горячи бутоны на кустах.
Я говорю о лете скоротечном.
Мне не устать

именовать соцветия и травы
и подмечать в сиянье стрекозу.
Ах, эти крылышки из амальгамы,
врезающиеся в лазурь!

Я говорю об облаке в объятьях,
представь меня – смотри глаза в глаза –
как будто это я в прозрачном платье,
а не какая-нибудь стрекоза.

И я держусь за этот жаркий воздух,
и я дрожу, беспечна и легка.
Представь меня, пока ещё не поздно,
жива пока.

по картине Пиросмани

Грустный взгляд (дело рук Пиросмани)
и арбуза кровавый оскал.
Продавец никого не обманет –
знают все: это Гиви сказал.

Дама долго решает, что лучше
взять сегодня на сладкий компот.
Продавец тонкокожие груши,
чуть замешкавшись, ей подаёт.

Виноград покупают и сливы,
звонко тренькает эхо звонка.
Охраняют рисунок две псины,
от кого – не понятно пока.

Птичка в клетке нужна для забавы,
голос тонкий прольётся сквозь щель.
У покоя – арбузы и травы,
у Тифлиса – покой на душе.

Этюд в летних тонах
Эх, тропинка, пылинка... Вой.
Это воет газонокосилка.
Это счастье со мной, с тобой.
Раз – берёза и два – осинка.

Это летняя трын-трава.
Пробежит муравей по краю...
Мы знакомы с тобой едва.
Муравей, я с тобой играю.

Ножки тонкие, тельце – пшик.
Утро медленное в посёлке.
Мураши мои, миражи,
золотые литые пчёлки...

Солнце чертит по небу круг –
здравствуй, чтобы опять прощаться.
Крылья бабочки – стук-постук:
будто  сердцу всегда шестнадцать.


После сна

Мой долгий сон кончается весной,
как будто изнутри включили свет мне.
И кажется, что, вот, опять живой -
рельефный, ощущаемый, предметный.

Ты есть, ты здесь, как ять произнесен.
Простишь себя за долгий сон в потёмках.
Оглянешься - все в прошлом - ты спасён,
твой мир умыт, овит сырым плющом
и на ступеньках пред тобой живьём
возникнет бог - как есть - в джинсе потёртой.


Не отвечай

луна попала в сеть
тугой небесный шарик
как слово загустеть
успело между нами

печной дымок внутри
покатых крыш безлюдье
я здесь я есть смотри
другой такой не будет

покачиваюсь ах
беседа перестрелка
надежда в позвонках
любовный жар в коленках

ночь выбилась из сил
петляй беги кочевник
напомни говорил
ты о любви зачем мне

Простые картинки
Мимолётность, солнца краешек,
стол, балкон и тишина.
белых птиц тугие клавиши,
беспокойная волна.

Все, что видишь, все, что помнится,
сколько б ни мелькнуло лет,
все, что в сердце колоколится,
спи-усни, моя бессонница -
лучше не было и нет.

Луг с глазами васильковыми
проморгался и затих.
Безрассудность мотыльковая
стол накрыт: скатерка, стих.

Зреет, пузырится яблочко,
рвется беглый белый тюль,
шляпка, на бретельках маечка -
называется июль.

***

В прихожей оставленный зонтик
забылся предутренним сном.
И тонкий лимоновый ломтик
улёгся на темное дно.

Опять за окном моросило
и жизнь проходила зазря,
болело, но в общем, не сильно
когда уходили друзья.

С попойки свалив по-английски
вот также уходят сейчас:
как птицы парящие низко,
взяв пару цигарок в запас.

...Вот в чашке осадок кружится,
вот ломтик запекся на дне.
Смахнёшь летний дождик с ресницы,
иль, что там дрожало на ней.

Скажи ещё

ты скажешь листья полетели
такая хрупкая погода
сорвались вдруг и полетели
на стол на лавку на свободу
 
ты скажешь все дождем решится
все-все дождём должно решиться
на лавку сядешь там где листья
я рядом буду ближе к птицам
в заветной топкой серой выси

курить и мять в руках полпачки
ты скажешь нафиг сигареты
и что очки как у чудачки
пальто и кеды

а я ни слова будто снится
вчера окаменевший город
летят и вздрагивают листья
скажи ещё что осень скоро

Ускользая

Списывая лето со счетов,
окунувшись в мыльный  морок лени,
смотришь вдаль – не видишь ничего.
Дом пустой и пыльные ступени.

Ну, закрой-открой ещё глаза,
лишь мгновенье – пшик – и улетело.
Вспомнится зачем-то стрекоза –
лёгкое мерцающее тело.

Дон паук и фрау стрекоза,
извините, вновь к вам обращаюсь.
Ничего нельзя вернуть назад,
честно говоря, и не пытаюсь.

Бьётся ритм – ступенек чёткий строй.
Вот и осень бросилась под поезд.
Там, в траве озябшей луговой,
я иду – невидима по пояс.

Меланхолическое

Двери закрыты надёжно,
ойкнет спросонья душа.
Тренькнет синица тревожно.
Ветер вздохнёт в камышах.

Выгнется тоще осина
от беспокойства устав.
Это почти выносимо -
выплакать слёзы в рукав.

Лету каюк, понимаешь?
Хлопни-ка рюмочку, друг.
Хлопни другую, товарищ,
за предрешенный каюк.

Небо над домом провиснет,
будто сырое белье.
Лечит от осени виски,
но не спасёт от неё.

Будут гореть георгины,
будут лететь высоко
листья, желты и невинны,
в стаи сбиваясь легко.

Терпкие облака

18+

если накатит грусть северная тоска
встань на крыльцо один под полуночный скат
выйди за дверь за дом что нибудь покури
айкоса стружки дыма пластиковые внутри

и помяни стрекоз бабочек и вообще
всех кто бронзовокрыл бьется в твоей душе
терпкие облака радужные следы
выдохни и вдохни голубоватый дым

Божьи яблоки
вот и божьи яблоки поспели
сузив зёрен чёрные зрачки
музыки пространство укулеле
фонари качнутся кабачки

сад мой город темная брусчатка
муравьиных путаных дорог
вдоль судьбы бегут на мягких лапках
что им дым костров чертополох

встрепенутся ласточки и совы
глупо так и гулко в тишине
пискнет новорожденное слово
никакой от слова пользы нет

замешай мне чай и свет погуще
раскачай сильнее фонари
не бывает девочки послушней
кто бы что потом ни говорил


Лучшему другу

А ты взял бы и приехал однажды, бро.
Просто так - будто вышел в ночь и пропал -
Ненадолго. Буду самым глупым твоим ребром...
Я примчусь заранее на вокзал.

Встречу так, как будто прошло лет сто,
Ожидание - липкий полночный мрак.
Этим летом ждал дождя водосток,
Даже он не представляет себе как.

Вспомним всех, кого можно легко забыть,
И поржем до слез в компании с фонарем.
В магазин зайдём - забудем вино купить,
Развернемся и снова туда пойдём.

Приезжай, когда -нибудь налегке,
Из Сургута или заморских стран.
Чтобы птицы в своём безоблачном высоке
Нам завидовали,  нам завидовали, нам.

Плюшевая тоска

Куда ни кинешь взгляд
лишь степь да степь.
Я маленькая – мне бы все успеть:
и дерево, и сына, и строку,
и плюшевую в розовом тоску.

В руках сжимаю страх и чемодан,
а к горлу подступает темнота.
Но все равно шепчу с надеждой – дай!
Одноэтажный с пирогами рай.

И дом такой – чтоб он вместил прогресс,
чтоб сам по лестнице на дерево залез,
там окна в пол, а я смотрю в закат
на жизнь внизу и осторожно – над.

О том что было

на кухне чай в окне ворона
какой- то мультик на тв
запутан провод телефона
кроссворд открыт сто лет на «в»

в прихожей припаркован велик
где трель звонка и солнца штрих
все также жив курилка Ленин
живее всех других живых

я мучаю фортепиано
и форточка трепещет в такт
кап каплет радио из крана
о том что было кап да кап

***

Только и помню – кличет ольха беду,
тени за шторой, сумерки нарастают.
Только и боли ветер свечу задул,
только и страха – звёздная волчья стая.

Так и жила со звёздочкой в кулаке,
нежно сжимая, не уколоться чтобы.
Память уносит лишнее по реке –
годы.

Я ещё я, вторая стою в ряду
воспоминаний на желтом истлевшем фото.
Что это было? Мухи летят в саду
и не прервать их тающего полёта.

Inner

Мост перекинут от меня к тебе -
в тумане чаек редкие чаинки.
И хочется, и колется,  и бред,
и тают первобытные снежинки -

они не долетают до земли.
Вот поворот и тьма, и новый космос,
и мост, который заживо сожгли
не вспомнится, не уцелеет просто.

Что там внутри ещё, каких надежд,
каких чудесных музык наскребу я?
Какой сумбур, и липких первых снеж
инок рой ещё не раз срифмую.

Осенний суп

Вниз головой виси, держась за тонкий сук,
пролистывая жизнь - вари осенний суп.
Добавь ещё огня, чуть сердце надорви,
подбрось щепотку снов и пригоршню любви.

Помешивай раз в час, поглядывай в окно,
как будто бы тебе немного все равно.
Что выйдет погодя, на что похожий вкус,
шепни «мерси боку», и «крибле-крабле-бумс».

Колдуй наверняка , чтоб каждый встречный мог
сказать, что суп хорош, что он всему итог.
Что ты варила так, никто так не умел -
вниз головой внутри молчанья и омел.

Вспоминай

в этом дожде так много тепла так мало
неужели я вся из сахара будто стала
вот уйду не оставив на память тени
с кем останешься ты
с этими или с теми

говорить до утра на одном из чудных наречий
одними глазами - зырк-  и мираж подсвечен
теплым светом густым золотым и будто
по щелчку приходит здоровается утро

так недолго и безмятежно лежать в постели
мы успели жизнь
долюбить никого не успели
вспоминай меня если снова любви не хватит
крылья мои шелковые
просвечивающий халатик


***

и падал снег нечеловечий
на город - сумрачные плечи -
как будто простынь после стирки
белела площадь жгли снежинки

ребристые бока втыкая
и тая на твоих ресницах
не то чтоб боль но жизнь такая
под утро странная приснится

глазами хлопаешь а люди
куда все люди подевались
что с нами было с нами будет
и в двери выйдет не прощаясь

все в голове перемешалось
снежинки кони где же люди
так ждёшь проснуться не решаясь
когда отпустит ли остудит


Алисино

Бутылочка, возьми, испей меня.
Во мне и горечь есть, и жар огня,
и душные вечерние объятья,
и @лядские русалочие платья.
 
Ты проглоти и крышку закупорь,
чтоб никогда не слышать эту боль,
чтоб больше никому ни дать, ни взять
за тонкие бретельки этих плать-
 
Ев, что было то прошло –
не носятся уже – и хорошо.
Что я просила? Ласки и огня?
Не торопись, докуривай меня.

***
посмотри как плавится мир и в общем
не хватает дня близорукой роще
мало света ссадины на коре
мы застряли мыслями в декабре

в этом холоде рук не положишь между
бёдер тесных тут в темноте кромешной
если спать то голыми без обмана
на пружинах мира внутри дивана

ну подумаешь роща диван ковидла
никогда не поздно совсем не стыдно
видишь снег идёт новый год и елка
ничего не важно любовь и только