Ода К Психее Джон Китс

О Богиня! услышь эти беззвучные числа, воздеты
Со сладким усилением и воспоминаньем дорогим,
И прости, что твои тайны должны быть петы
Даже в твоем нежно-раковичном ухе:
Конечно, Я дремал сего-дня, или Я глядел
Крылатую Психею с пробудившими глазами?
Я странствовал в лесу безмысленным,
И, нежданно, пав в обморок с забвением,
Видал двух славных тварей, легших сторонами
В глубочайшей траве, внизу у шепчущего крова
От листьев и трепещущих цветов, где там сбегал
Ручеек, редко замечаемый:

Полу-тихие, хладом-росшие цветы, душисто-окие,
Голубые, сребро-белые, и набухший Тириан,
Они лежали покой-вдыхая, на устеленных травах;
Их руки обвивались, и их оперения вторили;
Их губы не касались, но и не ждали прощания,
Как если б разлученные мягко-рукою дремотой,
И готовые, еще после лобзаний, превзойти числом,
На нежном крае-всхода аврориан любовь:
Крылатого малого Я знавал;
Но кто был ты, о радый, радый голубь?
Своей Психее истинный!

О поздних родов и любимейших видений даль
Из всех Олимпий палых иерархий!
Славней, чем Феба сапфира-регионов мириада,
Или Веспера, любЯщегося сияния-червя от неба;
Славней чем те, хоть храм твой взялся ни одной,
Ни алтаря, полнящего с цветами;
Ни девичьего-хора сделать сладкий стон
Над полуночными часами;
Нет гласа, нет лютни, нет трубы, нет ладана услад
От цепи-взмахов у кадил затмения;
Нет святости, нет рощи, нет оракула, нет жара
От бледно-ротого пророка в сновидении.

О ярчайшая! хоть так поздно для древних клятв,
Так, так поздно для крепко верующей лиры,
Где святы были вьющиеся лесные ветви,
Святым был воздух, и вода, и пламень;
Но даже в эти дни, до сих отставленный
От радых почестей, твоих лучащих другов,
Порхая среди опалых Олимпии богов,
Я вижу, и пою, моими очами вдохновения.
Так дай мне быть твоим хором, и делать стон
Над полуночными часами.
Твой глас, твоя лютня, твоя труба, твой ладана услад,
От размашества кадила затмевают;
Твоя святыня, твоя роща, твой оракул, и твой жар
От бледно-ротого пророка полнят снами.

Да, Я стану твоим жрецом, и возведу святыню
В неком нехоженом регионе от моего ума,
Где ветвисты мысли, внови растут с приятной болью,
Вместо сосен должно им шептать в ветру:
Далеко, далеко кругом этим темной-ставкою древам
Оперять диким-кручением горы, отвес к отвесу;
И там, зефирами, потоками, и птицами, и пчелами,
Мхами-устланных Дриад должно баюкать ко сну;
И посреди этого широкого безмолвия
Розы алтарь стану Я одевать
С плетеной решетой от работы разумения,
С бутонами, и колоколами, и звездами без имени,
Со всем, садовница Фантазия могла б придумать,
Кто выводит цветы, никогда не водит подобное:
И там должно быть для тебя всем тонким увлечениям,
Что теневая мысль может захватить,
Яркий факел, и створок отворот от ночи,
Дозволить теплой Любви войти!


ODE TO PSYCHE

BY JOHN KEATS

O Goddess! hear these tuneless numbers, wrung
By sweet enforcement and remembrance dear,
And pardon that thy secrets should be sung
Even into thine own soft-conched ear:
Surely I dreamt to-day, or did I see
The winged Psyche with awaken'd eyes?
I wander'd in a forest thoughtlessly,
And, on the sudden, fainting with surprise,
Saw two fair creatures, couched side by side
In deepest grass, beneath the whisp'ring roof
Of leaves and trembled blossoms, where there ran
A brooklet, scarce espied:

Mid hush'd, cool-rooted flowers, fragrant-eyed,
Blue, silver-white, and budded Tyrian,
They lay calm-breathing, on the bedded grass;
Their arms embraced, and their pinions too;
Their lips touch'd not, but had not bade adieu,
As if disjoined by soft-handed slumber,
And ready still past kisses to outnumber
At tender eye-dawn of aurorean love:
The winged boy I knew;
But who wast thou, O happy, happy dove?
His Psyche true!

O latest born and loveliest vision far
Of all Olympus' faded hierarchy!
Fairer than Ph{oe}be's sapphire-region'd star,
Or Vesper, amorous glow-worm of the sky;
Fairer than these, though temple thou hast none,
Nor altar heap'd with flowers;
Nor virgin-choir to make delicious moan
Upon the midnight hours;
No voice, no lute, no pipe, no incense sweet
From chain-swung censer teeming;
No shrine, no grove, no oracle, no heat
Of pale-mouth'd prophet dreaming.

O brightest! though too late for antique vows,
Too, too late for the fond believing lyre,
When holy were the haunted forest boughs,
Holy the air, the water, and the fire;
Yet even in these days so far retir'd
From happy pieties, thy lucent fans,
Fluttering among the faint Olympians,
I see, and sing, by my own eyes inspir'd.
So let me be thy choir, and make a moan
Upon the midnight hours;
Thy voice, thy lute, thy pipe, thy incense sweet
From swinged censer teeming;
Thy shrine, thy grove, thy oracle, thy heat
Of pale-mouth'd prophet dreaming.

Yes, I will be thy priest, and build a fane
In some untrodden region of my mind,
Where branched thoughts, new grown with pleasant pain,
Instead of pines shall murmur in the wind:
Far, far around shall those dark-cluster'd trees
Fledge the wild-ridged mountains steep by steep;
And there by zephyrs, streams, and birds, and bees,
The moss-lain Dryads shall be lull'd to sleep;
And in the midst of this wide quietness
A rosy sanctuary will I dress
With the wreath'd trellis of a working brain,
With buds, and bells, and stars without a name,
With all the gardener Fancy e'er could feign,
Who breeding flowers, will never breed the same:
And there shall be for thee all soft delight
That shadowy thought can win,
A bright torch, and a casement ope at night,
To let the warm Love in!