Польское кладбище в Смоленске

Антону Азаренкову
 
«Земную жизнь пройдя… ты, кстати, знаешь,
Что это он писал про тридцать пять?»
Смоленский вечер. Кладбище в апреле.
Деревьев бронхи вытянуты в небо.
«Гляди, тут некто Кшиштоф похоронен,
и он до сорока не дотянул.
Здесь многие вообще не повзрослели».
И в темноте чудовищно нелепо
твои слова под хохоток вороний
звучат не то о мёртвых, а не то
о тех, кто были утром посторонней,
кто родились в июле и в апреле
и умерли в апреле и в июле,
теперь стоят в своих смешных пальто.
 
А кладбище уже немного больше,
чем показалось мне на первый взгляд.
Кто разрастался кольцами, тот знает
про девять (или сколько там?) кругов.
По сути – даже кладбище взрослеет.
А мы с тобой совсем не повзрослеем,
мы станем только каменней и злее.
Я Данте, через день мне тридцать пять.
Но знаешь что, мой пьяный друг Вергилий,
я прошепчу, пока нас не отрыли,
и ты мои слова не забывай.
Однажды я полягу под Смоленском,
вот прямо здесь, а ты ложись попозже,
и твой барвинок синий и нахальный
через мою грудную клетку прорастёт.
И кто-то молодой и очень пьяный,
придёт на нашу чёрную поляну,
не Данте, но похожий идиот.
И это будет рай. Ты, кстати, знаешь,
что мы уже практически в раю?
Зачем пришли мы в этот край печальный,
божественных комедий возжелав?
 
А, впрочем, виски кончился некстати,
и надо успевать до магазина,
а мы ещё к тому же и хромаем,
и как-то резко стало всё равно,
кто и когда в какую домовину.
А вот ещё б пол-литра для души!
И мы уже по кладбищу спешим,
Чужую смерть пройдя до половины.