Кавказ подо мною

Вероятно, в прошлой жизни я была птицей. Какой? Не знаю. Но, точно не хищной, не певчей и не попугаем – к стейку с кровью равнодушна, певица из меня никакая, и нос, между прочим,  имею вполне себе прямой. Скорее всего, я была каким-нибудь полярным журавлем или, на худой конец, гусем. Люблю, знаете ли, степь, море и небо, люблю простор и ветер, а еще очень люблю летать, нравится вот это щекочущее под ложечкой ощущение высоты и полета, когда кажется, что выходишь за границы собственных возможностей. С полетами, однако, как-то сразу не сложилось…
Первый мой «полет» был удачен, но не окончен. В два года я решила преодолеть полутораметровый штакетник, который мешал мне пройти в сад. Не представляю как, но я забралась на самый верх и спрыгнула в объятья молодых  черешен. К счастью, папа вовремя  снял меня, уже посиневшую, но еще живую с забора. Я зацепилась подолом платья за штакетину и повисла вниз головой. Наверное, с тех самых пор в сложных и критических обстоятельствах я барахтаюсь молча. Впрочем, этот первый опыт, в силу неразвитости детского интеллекта, меня ничему не научил. Заборы и ограды лишь разжигали желание их преодолеть, а на занозы, царапины и ссадины я обращала внимание не долго – ровно до того момента, пока не заживут. Заживало, как говорил папа,  «как на собаке», быстро. В детстве любой огражденный периметр я воспринимала как вызов и личное ограничение.  До криминала, к счастью, не дошло. Помешало воспитание и некоторая начитанность – не Мишка Квакин, а Тимур был героем моего детства.
Следующей ступенью в небо стали деревья. Неудачи случались и там. Лет в семь подо мной обломилась  ветка вербы, росшей неподалеку от бабушкиного дома. Я упала плашмя метров с двух на кучу колкого шлака, выбив весь воздух из легких. Кое-как и не сразу вдохнув, позвала бабушку: «Ба-ааа»! Звала на помощь скорее от удивления, чем от испуга – оказалось, что просто дышать бывает очень даже не просто. Но, несмотря на это, деревья остались моими друзьями на всю жизнь, а огромный соседский ясень, росший в соблазнительной близости к нашему забору, стал на все мое пятнадцатое лето вторым домом. Столько чудесных книг было прочитано в удобной развилке  его теплых, прочных ветвей на уровне кирпичной трубы на крыше, выкрашенной серебристой краской.
Когда пришла пора юности и детские ссадины на локтях и коленках зажили и были забыты, кровь забурлила, а сердце заныло в неясном томлении, наступила очередь новой высоты.
Подвернулась и соответствующая инструкция – книжка Беляева «Ариэль». Из неё я усвоила лишь одну идею – человек может летать.  К концу чтения я уже была в полной уверенности, что левитировать и летать в любом направлении можно,  достаточно просто  очень захотеть этого.
– Вот это да! Да я же этого не просто хочу, я об этом только и мечтаю, –  подумала я и полезла на ближайший террикон. Это было не очень-то легко, но зато, какой простор мне открылся! Ласточки темными рыбками носились у моих ног, ветер посвистывал в ушах, а грудь наполнилась воздухом свободы, таким необходимым для полета. Я зажмурила глаза, раскинула руки и слегка подпрыгнула. Еще и еще раз. Но… не полетела. Это обстоятельство ничуть меня не огорчило, только удивило. От напряжения, от неимоверного усилия заставить все клетки тела двигаться вверх, я очень устала и, постояв на самой макушке «донецкой пирамиды» с четверть часа, стала спускаться. Где-то на средине спуска шаги мои стали похожи на попытки сделать шпагат и мне ничего не оставалось, как смирившись с гравитацией, помчаться вниз. Думаю, если бы я случайно споткнулась, то вполне бы полетела… метров на десять. Но мне повезло (или – не повезло?)  и, прочувствовав мощь всех физических сил, я постепенно остановилась в нескольких метрах от штабеля смолистых бревен. Вообще-то, я любила физику.
Еще не раз в то лето я делала упорные попытки взлететь, взбираясь на террикон.  Я лезла на эту головокружительную высоту, доминирующую над всей видимой округой уже не только для полета, но и просто для того, чтобы налюбоваться открывающимся видом и простором, словно хотела запомнить это пространство – родину. Стоя на самой макушке, подмывало заорать на всю округу:
Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины!...
–  ничего более подходящего в голову не приходило. Правильнее было сказать – Донбасс, но тогда я еще не знала, что могу рифмовать. Через два года я уехала из городка, в девяностые все терриконы в округе сравняли с землей, но мысль о свободном полете стала моей идеей фикс на долгие годы. И, думаю, останется со мною уже навсегда.