Сказка

Старики не носили маски,
повседневно росла экономика.
Дело было, должно быть, в сказке,
где я числился в качестве гномика.

Масло было вполне коровье.
Пальмой звали соседскую сучку.
От неё мог быть вред здоровью,
я пугал кирпичом «кусучку».

Мы с ней в вечный конфликт погрязли.
Забавляясь свистком подаренным,
высоко восседаю на прясле,
представляю себя Гагариным.

Вообще-то я стойкий к бедам,
но побольше любых собак
опасаюсь беседы с дедом,
смешан с пылью его табак.

Не докажешь хромому Пахому,
что я вовсе не склонен к плохому,
ведь не я, а бодливый телок
опрокинул с махрой котелок.

Свой улов волочит от реки,
не согнувшись к земле дед Никит.
Вероятно, всему вопреки,
изловился опять не кит.

Дед кричит мне: «Спускайся, ну-ка!».
Я ему, как бы, вместо внука.
Есть в его нетяжёлой вязке
окуньки, чебаки, подъязки.

Принималась попытка вчерась им
снова свататься к бабе Марусе.
Но возьмёт, да вернётся Герасим,
потерявшийся где-то в Тарусе.

Баба Маня готовит блины,
на столе молоко и варения.
В сказке день был большой длины,
никакого тебе старения…

Я не очень-то помню третьего,
но, конечно, узнал бы, встреть его.
У весёлого деда Кузи
был пугающий шрам на пузе.

Он любил говорить хитро и
вечно был не вполне «тверёзым».
Их в деревню вернулось трое.
Прирастает погост к берёзам.

Как ни странно, цела оградка,
но детали, конечно, ржавы.
Поневоле вздыхаешь кратко
о несчастной судьбе державы.

Удаляешься шагом метровым,
не прощённым Пахомом Петровым.
У руин с ветераном вздорным
не видать пионеров с горном.

Распахнёшь свою душу на родине
разве только, что дикой смородине.
Здесь прошли, всё круша и ломая,
беспощадные орды Мамая.

Люди съехали в дальние дали
местность стала опять целинной.
Впору снова ковать медали,
подражая стране былинной.