вырезки из большого романа

Новогодняя елка засыхала, роняла иглы на светлый линолеум.
Вера потянулась, села на краю кровати, опустила ступни на мягкие тапки. Белый шпиц с треугольными ушами и хвостом-кренделем, встрепенулся, подскочил со своей лежанки, забегал вокруг Веры, пощелкивая по полу коготками.
Вера сняла с еловых лап серебристую мишуру, отцепила зеленые и красные шары,
Ухватила елку за макушку и выдернула деревце из деревянной крестообразной подставки. Иголки обильно посыпались на пол.
Шпиц трусил по комнате от окна к двери, поглядывая на Веру, и она сказала: «Уже идем, Снежок!» Оделась в перламутровую куртку с капюшоном, джинсы-бананы из варёнки и красные дутые сапоги. Надела на шпица ошейник.
Спустилась по винтовой лестнице во двор. Оба мусорных контейнера доверху заполняли лысые елки с обрывками канители. Ветер гонял бумажный серпантин по утоптанному грязному снегу, местами оранжевому из-за вдавленных в него мандариновых шкурок. Вера прислонила елку к темной кирпичной стене, такой щербатой, как будто стая железных птиц клевала ее с утра до вечера. Ветер бросал в лицо жесткую снежную крупу, и Вера, прищурив глаза и прижав ладонь к щеке, направилась к выходу из подворотни, едва поспевая за натянувшим поводок шпицем. Собака резко изменила направление и зашлась звонким лаем: на деревянных дверях, пронзенный парой длинных гвоздей, висел труп рыжего кота. Вера взвизгнула, отшатнулась и выругалась: «Фу, бля!»
Дверь распахнулась, во двор вышел молодой лютеранский священник Лаурис Бриедис; увидев Веру, он опустил глаза и стыдливо спрятал за спину пластиковое ведро, как будто в этом ведре могло находиться что-либо запретное. Пастор Бриедис еле слышно произнес: «Лабрит…» – и, глядя себе под ноги, устремился к мусорным контейнерам.
 «Утро… но не очень доброе!» – ответила Вера на приветствие застенчивого пастора, и когда он в недоумении оглянулся, указала пальцем на двери черного хода. Увидев оскаленную пасть мертвого кота, его замороженные глаза, свалявшуюся окровавленную шерсть, священник замер в испуге и выдохнул: «О-о-х!..»

Бригадир рабочих домоуправления, сантехник Михаил Михайлович, уперев руки в бока и выпятив жирное брюхо, скептически наблюдал за работой двух практикантов из ПТУ. Хлюпая кирзовыми сапогами по вязкой жиже, они ремонтировали трубу в подвале. Практикантов окутывал пар, валивший из дырки в трубе. Михаил Михайлович спросил, уперев кулаки в бока: «Н-ну и долго вы еще будете тут мудохаться?!» Один из парней обратил к Михаилу Михайловичу чумазое лицо:
«Не входит…»
«Чего у тебя не входит?» – усмехнулся Мих-Мих и почесал толстый пористый нос черно-желтым ногтем.
«Это…» – ответил практикант.
«А как это называется?»
Практикант посмотрел на однокашника, ища у него поддержки, но однокашник лишь пожал плечами.
«Это, студенты, называется чопик! – сказал Михаил Михайлович, достал из огромной брезентовой сумки, висевшей на вентиле, кувалдочку, и сказал, обращаясь к инструменту: «Эх, кормилица ты моя!..» Подошел к трубе и осторожно, стукнул по деревянному чопику, вгоняя его в отверстие.
«Ну, вошло?!» – воскликнул Михаил Михайлович.
«Вошло…»
«То-то… А не входит только хрен в манду, если стоит плохо!»

Михаил Михайлович вышел со двора на улицу Маукас и потопал вдоль трехэтажных домов с облупленными стенами и косыми боками. У одной из подворотен курил папиросу часовщик Шафро. Мужчины пожали друг другу руки. Судя по мутноватым и веселым глазам, Шафро уже слегка поддал. Он уважал водку, но выпивал не часто, ведь его ремесло требовало остроты глаз и твердости рук.
«Примешь со мной за компанию, Михалыч?» – спросил Шафро.
«Ты же знаешь, Эдмундыч, я после второго инфаркта не пью, а только разливаю».
«У меня старший внук – в Макаровское едет учиться… в Ленинград!» – похвастался Шафро.
«Не рано ль ты отмечать начал?.. – усмехнулся Мих-Мих. – Он уже разве поступил? Экзамены зимой, что ли?..»
«Нет, не поступил. Но поступит. По лимиту пойдет, как национальный кадр. Вопрос решенный… Он же у нас латышом записан. Латыш он у нас… По паспорту, ха!».
«Ну-у!.. Поздравляю!» – развел руками Мих-Мих и потопал дальше. Он знал, что стену в гостиной у часовщика Шафро украшает портрет Сталина и думал: есть же вот и среди евреев хорошие мужики.
Дойдя до перекрестка с улицей Красных Пулеметчиков, Мих-Мих свернул направо, на улицу Клары Цеткин.  Мальчишки гоняли консервную банку, используя вместо клюшек обломки досок. Старались загнать банку в деревянный ящик, поставленный на бок. Мих-Мих шутливо гаркнул: «А-ну, стройся, сопливая команда!» – расхохотался.
Молодые дворники – Лана и Андрей, бывшие хиппи, а ныне – исследователи оккультизма, мистические поэты и распространители эзотерического самиздата, меланхолично и неторопливо скалывали ломиками лед с асфальта у пожарной лестницы в глубине двора.
«Чо-спим-а-а?! Опять спим, молодожены?.. Ночью спать надо!..» – рявкнул Михаил Михайлович.
«Михалыч… – сказал Андрей и прислонил ломик к стене, – тут такое… опять…»
«Чо?»
«Посмотрите сами…Мы не стали убирать… вон…» – Лана показала рукой на широкий провал в тротуаре. Михаил Михайлович подошел к яме, заглянул внутрь. Дно ямы покрывал толстый слой снега, а на снегу валялся окоченевший труп черной кошки с размозженной головой и отрубленным хвостом. И Михаил Михайлович разразился монологом:
«Йося-матрося, ять твою за коромысло! Что ж это, на куй, за звездец? Ну, это ж  йокнуться и не встать! Да, ляха-ямаха, какого ера, йож твою в монако, чтоб мне не свистеть! Это ж какая йопанная уйня, кикнуться мне буем на сугроб! Вот же птаха-тляха, замуяченный ты, ёженный гондурас… Поймаю – прибью!»
Андрей деловито сказал:
«Видите, Михалыч! Снег падал вчера днем… На кошке снега нет, значит, ее убили где-то в другом месте, а труп кинули сюда вечером или ночью…»
«Вижу! И что?.. Шерлок Холмс, то же мне, нашелся… – Михаил Михайлович сердито сплюнул. – Уберите это на хер отсюдова! Что нам теперь… следаков вызывать?!»

Коллекционер и перекупщик антиквариата Ольгерд Адальбертович Фрицланг, высокий, худой старик, одетый в черное трико, упражнялся со спортивной рапирой. Выполнив ежедневную серию из пары сотен движений, Ольгерд Фрицланг повесил оружие на стену, перекрестив рапиру с ее двойняшкой.
Переоделся: повязал под воротник белой сорочки черный фуляр с искрой, облачился в полосатый сине-белый костюм, спрыснул лысый череп одеколоном, закрепил кончики усов фиксатуаром.
За стеной шумела соседка – бывшая балерина, а ныне преподавательница в хореографическом училище. Она визгливо отчитывала сына-восьмиклассника, слова звучали неразборчиво, но парень, ясное дело, был повинен и в том, что ее артистическая карьера не удалось, и в том, что личная жизнь идет наперекосяк, и в том, что здоровье уже не то, что в двадцать лет.

Гражина Ежиевна, стройная пенсионерка в квадратных очках, доехала на троллейбусе до центрального здания университета и направилась к часам у кафе Luna. У часов Гражину Ежиевну поджидал Ольгерд Адальбертович.
«Гражина Ежиевна, мое почтение!» – антиквар чуть приподнял шапку-пирожок и протянул соседке букет из трех красных роз
«Ольгерд Адальбертович!..» – улыбнулась Гражина Ежиевна.
Они посетили выставку современной живописи в галерее Союза художников, изучили репертуарную афишу на стене Рижского театра русской драмы и отобедали в ресторане Синяя птица. Неподалеку от этого ресторана каждое лето шли съемки телесериала о Шерлоке Холмсе, и Ольгерд Фрицланг не удержался и похвастался, что кое-какие предметы интерьера берут напрокат из его коллекции.
Когда они вышли из ресторана, обледенелые крыши окрасило закатное солнце. Желтели облака; солнце у кромки горизонта горело, как раскаленная в горне стальная пряжка. Гражина Ежиевна изъявила желание пройтись до дома. «Вы позволите мне проводить вас до подъезда?!» – Фрицланг вытряхнул пепел из трубки.
Вместо ответа дама взяла кавалера под руку.
На ветвях деревьев светились гирлянды: красные пятиконечные звезды, перекрещенные серпы и молоты, серебристые снежинки. Старики свернули с ярко освещенной улицы Дзержинского на улицу Красных Пулеметчиков, освещенную более скудно. Ольгерд Фрицланг оттянул створку металлических ворот, пропуская даму под арку.
«Опять лампочку стащили!» – рассмеялась Гражина Ежиевна, вглядываясь в темноту.
«Ничего, у меня имеется фонарик», – Фрицланг направил луч света в подворотню.
«У вас он всегда при себе?» – Гражина Ежиевна.
«Да. Фонарик, нож, штопор – без этого набора из дома не выхожу! Мало ли что…»
Луч света метнулся по разбитому асфальту. На крышке канализационного люка валялся труп белой кошки с рассеченным брюхом.
«Матка Боска!.. О, майн Гот!..» – воскликнули старики одновременно, каждый на языке своего детства.
 
Две недели жители домов, расположенных в кварталах между улицами Дзержинского, Клары Цеткин, Фрициса Зыликиса, Красных Пулеметчиков, Маукас, Дзераю, Дупас, Пупас, Дыбеню и Пимпью, жили в страхе за своих кошек. Часовщик Шафро запирал кота в чулане, но кот все равно удирал, чтоб возвратиться на рассвете.

Девятиклассница Маша брела по темному коридору. Остановилась у замызганного окна, выходящего во двор-колодец, сковырнула пальцем чешуйку краски с оконной рамы и заплакала. Между оконными рамами валялись серые засохшие трупики комаров. Маша, очень высокая девочка с выпуклыми синими глазами, тихонько плакала не меньше пяти раз на дню. Такова уж была ее нежная натура.
Выплакавшись, Маша вздохнула, ощутив сладкое чувство удовлетворения, вытерла глаза платочком, и собралась уж было покинуть мрачный коридор, в котором пахло гороховым супом и половыми тряпками. Но ей показалось, что за стеклом мелькнуло нечто. Маша, прижавшись к стеклу носом, всмотрелась в темноту. Из окон лил слабый свет, и Маша разглядела сосиску, насаженную на тройной рыболовный крючок.  Сосиска шлепнула по стеклу, соскользнула с карниза и стала опускаться вниз. Маша распахнула оконные створки, высунулась в окно. Сосиска раскачивался уже у самой земли, и к этой наживке, крался взъерошенный кот. «Нет… Стой, дурак!» – Маша хотела выкрикнуть эти слова, но смогла лишь промямлить их. Кот, повертев задом, напружинился, прыгнул, вцепился в наживку, и тут же кто-то резко дернул за лесу и стал тянуть добычу вверх. Кот выл, сучил задними лапами, шкрябал когтями по стене и металлическим карнизам. Маша высунулась еще дальше, чуть не выпала из окна, ухватилась за раму и посмотрела на четырехугольник густо-синего неба. Из чердачного полукруглого окна высовывались два подростка, братья Картофанец. Максим, старший из братьев, держал в руках палку и, вращая кистями, наматывал на палку лесу. Средний, Денис, вытаращив глаза, наблюдал за котом. В проем окна протиснул голову и младший брат – Феликс. Братья Картофанец скалили зубы, высовывали языки и похохатывали. Маша крикнула: «У-у-у-роды!!!»
Братья Картофанец замерли. Денис хотел перерезать лесу складным ножом, но Максим раздраженно оттолкнул его руку и бросил палку вниз. Схватив Феликса за локоть, Максим потянул его к квадратному люку в чердачном полу. Оглянулся, рявкнул Денису: «Варежку чего разинул! Сматываемся…»
Маша помчалась с третьего этажа вниз, выскочила на улицу и налетела на парня по прозвищу Брюс. Плод скоротечного романа между русской восьмиклассницей и студентом из Вьетнама, Брюс имел восточные черты лица, которые ни разу в жизни не исказила какая-либо эмоция, и весил как воробей. Крупная девочка Маша снесла Брюса с ног, и сама растянулась на обледенелом асфальте. Брюс приподнял голову и с невозмутимым видом произнес: «Дура, да?»
Маша заплакала.
Брюс поднялся, подхватил Машу подмышки и одним рыком поставил ее на ноги. Маша смутилась. Она поведала Брюсу об увиденном. Брюс сказал Маше: «Ты только про братцев-картофанцев никому не болтай! Мы с ними сами разберемся».
Брюс жил с бабушкой в крохотной комнатушке под самой крышей четырехэтажного дома. Бабушка работала медсестрой в больнице. Мать, модно наряжающаяся женщина, появлялась раз или два в месяц, приносила иногда толстый, а иногда тонкий конверт с деньгами, обменивалась с бабушкой Брюса сердитыми взглядами и колкими репликами, чмокала Брюса в обе щеки и уходила, оставляя после себя пряный запах духов. Иногда мать Брюса ждал у подъезда автомобиль: Жигули, или Нива, или Волга, а изредка даже какая-нибудь экзотическая модель авто, чья иноземная красота привлекала внимание всех прохожих.
Брюс позвонил друзьям: Руслану Григорюку по прозвищу Рубль, Владимиру Дугину по прозвищу Туча и Бруно Чодарсу по прозвищу Чиган. Вчетвером они направились к Сергею Подбородкову по прозвищу Мамонт, у которого домашнего телефона не имелось.
Все клички друзьям придумал Мамонт, если он кому-то давал прозвище, оно прилипало навсегда.
Брюс, понятно, в честь Брюса Ли.
У Рубля – папа богатый.
Туча, он большой и рыхлый.
Чиган – вылитый цыган, хоть родители у него светлые и латыши, а отчего так, никто не знает.
Забылось, кто самого  Подбородкова прозвал Мамонтом. Но известно, после чего. Подбородков, плотный кривоногий коротышка, послал в нокаут рослого парня из Задвинья по прозвищу Конь. Подбородков вцепился парню в воротник, подпрыгнул и в прыжке ударил локтем в голову, и парень тут же рухнул навзничь и долго не вставал. Тогда кто-то из свидетелей воскликнул: «Ну, ты и мамонт, ни-хрина-се, – Коня завалил!»
Подбородковы проживали на улице Дзераю на первом этаже двухэтажного деревянного дома, покрытого серой штукатуркой, отваливающейся причудливой формы кусками. Прежде, чем зайти в подворотню, друзья поприветствовали часовщика Шафро, который  с видом абсолютно счастливого человека прохаживался вдоль скособоченных ворот:
«Дрясьте, Илья Эдмундович!»
«Здорово, шпана!..»
Шафро вертел в пальцах солдатскую зажигалку, сделанную из гильзы от патрона. Зажигалку привез с фронта Эдмунд Шафро и, умирая еще не старым человеком от последствий ранений, завещал ее сыну, вместе с портретом Сталина, немецкой офицерской сумкой-планшетом и набором инструментов для ремонта часов.
Парни взошли на деревянное крыльцо, дверь была закрыта изнутри на крючок, Чиган просунул в щель лезвие ножа и поддел крючок. Парни двинулись по неосвещенному коридору. Туча два раза стукнул кулаком в обшитую дерматином дверь; из прорезей в ткани торчала серая вата. Открыла дверь сестра Мамонта, четырнадцатилетняя дурочка Света. Она была очень похожа на старшего брата: та же приземистая коренастость, та же кривоногость, те же оттопыренные уши и приплюснутый нос на круглой тяжелой голове с пепельными жесткими волосами, торчащими в разные стороны ершом. Но глаза у Светы всегда выражали доверчивость и доброту, а у Мамонта – настороженность и злобу.
Света радостно загукала, закулдыкала на своем собственном наречии, которое, кроме Мамонта, никто не понимал. Рубль вручил девочке плитку шоколада.
Со стен, как листья тропических растений, свисали длинные лохмы обоев. На круглом столе, застеленном газетами Советская Латвия, валялись засохшие шкурки ливерной колбасы, корочки черного хлеба и селедочные скелетики. Под столом стеклянно поблескивала центурия пустых бутылок. На желтых обоях над тумбочкой темнело квадратное пятно, значит, старшие Подбородковы недавно продали телевизор.
Мамонт с книгой в руках валялся на продавленном лежаке, одна ножка у лежака отсутствовала, и вместо нее раму подпирал сосновый брусок. Из протертой до дыр обивочной ткани кое-где выпирал поролон и торчали спирали пружин. С потолка свисала лампочка без плафона. На деревянной кроватке спал восьмилетний брат Мамонта – Игорь. Оконные стекла покрывали морозные узоры, и тонкие черные ветки кончиками царапали стекло. Форточная створка отсутствовала, отверстие закрывали два листа фанеры,
Мамонт, обменявшись рукопожатиями со всеми поочередно, вновь уткнулся в книгу:
«С-час-ка, главу-к дочитаю».
«Ты бы хоть поднимался, когда здороваешься…» – проворчал Рубль, с опаской уселся на шаткий табурет, покосился на пятно плесени, темнеющее в верхнем углу комнаты.
Мамонт сказал: «П-д-жди…» – поднял ладонь и поморщился. «Светка, чучундра ты, вали-ка отсюда, чего уставилась!» Девочка протиснулась за шкаф и стала там возиться, шурша обертками шоколадной плитки.
Книга, которую Мамонт читал, имела темно-синий переплет с витиеватыми золотистыми буквами: Луи Буссенар. Похитители бриллиантов.
Чиган плюхнулся на край дивана. Туча присел на подоконник, сложил руки на груди.  Брюс опустился на корточки у стены, обхватил колени руками. Все молча ждали. Мамонт дочитал до конца главы и, заложив книгу обрывком газеты, уселся на подушку по-турецки:
«Ну?»
«Жопой ежиков мну! – сказал Рубль. – Ты бы хоть книгу обернул бы чем-нибудь, а! Поаккуратней с ней».
«Да-к-ж, аккуратно».
«Нет, мне-то все равно. Но если мой отец заметит хоть пятнышко, мне влетит».
«Я аккуратно, сказал же».
«И тогда мне трудней будет выносить из дома книги для тебя».
Мамонт подскочил с дивана, ушел на кухню, вернулся с алюминиевой кастрюлей, двумя столовыми ложками и суповой тарелкой. Наложив в тарелку из кастрюли холодной, слипшейся лапши, сдобренной сероватой подливкой, он позвал сестру:
«Светка, жрать!»
Девочка выбралась из-за шкафа, ее губы, щеки и ладони были вымазаны шоколадом, девочка довольно улыбалась.
«Опять вы ей аппетит перебили, – проворчал Мамонт. – Ну и ладно, мне больше достанется…» – и принялся поедать лапшу ложкой прямо из кастрюли. 
«Вам не предлагаю. Потому что мало», – сказал Мамонт.
«Мы сытые, – ответил за всех Рубль, кинув брезгливый взгляд на месиво из лапши, моркови и лука. – А что у тебя с руками, брачка?»
Кулаки Мамонта были опухшими, ямочки между суставами отсутствовали.
«Мне горячий парафин между костяшками загнали! – сказал Мамонт хвастливым тоном. – Через шприц. Больно было, охуеть как…»
«Зачем?» – удивился Рубль.
Мамонт выскреб из кастрюли остатки лапши, сунул ложку в рот и сказал: «А фот, зафем, – перевернул кастрюлю вверх дном, положил ее на диван и ударил сверху кулаком. Дно кастрюли прогнулось. – Видал? Кастет, который всегда с тобой».
«Сегодня пригодится нам твой парафин, – сказал Чиган. – Жуй и одевайся».
«Чего-эт ради?»
«Картошку копать», – ответил Туча.
«Зимой?» – Мамонт отложил кастрюлю, схватил тарелку и стал поедать порцию сестры.
«Братцы-картофанцы совсем оборзели! Будем морды им рихтовать. Плакса видела, как они…» – начал Чиган.
«А-а… С-час… Дожру!.. Светка!!! – заорал Мамонт. – Слышь, там, на кухне чья-то блевотина. Чтоб, когда я вернусь, пол был чистый».
Пока Мамонт искал по углам одежду, Рубль рассказал ему, в чем суть да дело. Мамонта, казалось, совсем не волновали судьбы мучимых до смерти животных, но рихтануть кому-нибудь морду он был готов всегда.
Мамонт надел потертые, обвисшие на коленях штаны, войлочные боты на молнии и болоньевую куртку с заплатами на локтях. Рубль, еще осенью получивший от родителей новые вареные джинсы, куртку-аляску, кожаные сапоги и лисий малахай, отвел глаза в сторону.
«Подождите! Чуть не забыл…» – сказал Мамонт. Нашарил на полке пачку блистеров, Выколупал таблетку. Растолкал Игоря и заставил мальчика проглотить лекарство, не запивая.
«Пропустишь прием, – объяснил Мамонт друзьям, – будет дергаться так, что кровать развалится».

У кирпичной стены в темном узком тупике стояли на карачках Максим и Денис Картофанцы, и роняли кровяные капли на утоптанный снег. Феликс жался к сараю.
«Справедливость торжествует! – сказал Туча, потирая ушибленную руку. – Этот гад мне локоть под кулак подставил».
Мамонт с прискоком ударил Дениса пяткой в бок, и Денис растянулся, обдирая кожу на скуле о жесткую снежную корку.
«А давайте-ка, мы их мелкого повесим! А?.. – предложил Рубль. – Прямо тут, вон на том крюке…»  – и показал на черно-ржавую загогулину, торчащую из стены.
Мамонт схватил Феликса за шкирку и потянул к крюку. Лицо Феликса исказила гримаса ужаса, он заскулил. Максим и Денис попытались встать на ноги, чтобы прийти брату на помощь, но Туча, Чиган и Брюс пинками загнали их в угол. Туча уселся верхом на Максима, сжал его ребра коленями и ухватил за уши. Брюс упер каблук в затылок Дениса, а Чиган держал его за лодыжки.
Рубль подошел к Феликсу, снял с него ремень. Мамонт ткнул Феликса кулаком в низ живота, мальчик съежился и обмяк. Рубль сделал петлю, накинул ее Феликсу на шею и, обхватив его туловище, оторвал от земли. Мамонт завязал свободный конец ремня вокруг крюка. Феликс судорожно ухватился пальцами за петлю, не давая ей затянуться, его глаза выпучились, лицо надулось.
Рубль вынул складной ножик и пару раз чиркнул лезвием по натянутому ремню. Феликс упал на землю и шумно задышал, дрожа всем телом.
 «Мы пошутили, – сказал Рубль. – Передача Вокруг смеха… Чо-не-смеетесь?»
Максим поднялся на карачки, скинул с себя Тучу. Туча, кувыркнувшись через голову, ударился копчиком о кирпич и чертыхнулся. Максим привстал на одно колено, подтер кровавые сопли кулаком и с воплем ринулся на Мамонта, врезался ему головой в живот. Мамонт охнул, согнулся. Ноздри Мамонта раздулись, он глубоко вздохнул, его губы стали мелко подрагивать. Разведя руки в стороны, Мамонт издал утробный звук, выпустил изо рта струйку белой слюны и двинулся на Максима.
«Ну, началось… – сказал Рубль. – Держите его!»
Брюс и Туча схватили Мамонта за руки и оттянули их назад. Мамонт рычал, вертел башкой, пускал изо рта пузыри, но тащил обоих друзей за собой, так, что их каблуки с хрустом вспахивали утрамбованный снег. Рубль обхватил Мамонта поперек туловища и повис, стараясь притянуть Мамонта к земле, но Мамонт волок троих парней прицепом, как маленький пыхтящий трактор. Братья Картофанцы замерли, вжались в стену, ошалело смотрели на обезумевшего Мамонта.
Чиган произнес «Ну, вот, бля…» – сплюнул, подскочил к Мамонту со спины, ухватил его за плечо и что есть силы ударил по затылку основанием ладони. Мамонт расслабился и кулем повалился. Перевернулся на спину, закрыл глаза, раскинул руки, раззявил рот; лицо Мамонта приняло выражение безмятежности, а дыхание стало глубоким и ровным.
«Чего уставились? – Чиган посмотрел на Картофанцев. – Валите отсюда! Считайте, второй раз родились… Он бы вас загрыз и разорвал! Не верите? С-час разбужу, поверите…»
Братья Картофанцы ссутулились, протрусили мимо Чигана и дернули галопом к выходу на улицу.
Туча схватил спящего Мамонта за грудки, рывком поднял его и взвалил себе на плечо: «Вот ведь маленький, зараза, а тяжелый». Чиган выщелкнул сигарету из пачки, поймал ее ртом на лету, и  компания направились туда, где желтело пятно света от уличного фонаря. Чиган походя пнул ногой фанерный ящик. Ящик с сухим треском впечатался в забор. Ворона, с деловым и независимым видом шагавшая вдоль забора, тут же взлетела, опустилась на длинный сугроб и стала так же деловито вышагивать по сугробу.

На перекрестке Туча стряхнул с плеча Мамонта и прислонил его к телефонной будке. «Он хоть живой?» – спросил Рубль. «Живой… Что ему, психу, сделается! – ответил Чиган. – Хоть мокрым поленом его колоти, ему пофиг… Вишь, лыбится, что-то хорошее ему снится».
Рубль предложил сократить путь до жилища Мамонта, пройдя по тропе мимо пустыря.
«Там же… эта живет!» – опасливо возразил Чиган.
«Ты все еще веришь во всякую чушь? Ведьм не существует. Она просто сумасшедшая старуха»/
«А-га, не ведьма! Она над отцовым шурином поколдовала, так он года два не пил».
«Но теперь же снова пьет?»
«Ну, да. Сорвался».
«Вот. А была б старуха настоящей ведьмой, он бы трезвенником помер...!» – Рубль присел перед Мамонтом, которого Туча поддерживал в вертикальном положении, и взвалил посапывающего Мамонта на плечо.
Ржавеющий кран водокачки темнел буквой Г у края тропы, освещенной луной.
«Она где-то здесь живет!..» – сказал Чиган, затушил сигарету о каблук, огляделся и поежился.
«Не с-цы, брачка! – Рубль, сгорбившись, тащил на себе спящего Мамонта. – Лучше смени меня, а то я уже заколебался пыхтеть».
Туча поправил очки, всмотрелся в темень: «Эй, гляньте…» Парни одновременно повернули голову в сторону барака. На крыльце чернела тонкая фигурка, длинные белые волосы развевались на ветру и поблескивали в лунном свете. В правой руке женщина держала длинный предмет.
«Это метла у нее?!» – спросил Чиган.
«Ага, с-час полетит!» – хохотнул Рубль.
Женщина указательным пальцем поманила к себе парней. Парни послушно направились к старухе. Разглядели, что длинный предмет в руках старухи, это снеговая лопата. Старуха взяла черенок лопаты в обе руки и вытянула ее вверх, указывая ковшом на плоскую крышу: «Оттепель грядет. Снег растает. С потолка закапает вода», – голос у старухи был сильным и на удивление молодым.
«В январе?» – спросил Рубль.
«Оттепель грядет…» – повторила старуха и вручила лопату Рублю.
«Давай-ка лучше я, – сказал Брюс. – Крыша ненадежная, а я из нас самый легкий».
Брюс шустро сновал по крыше, скидывая наземь ломти плотного, как пирог, снежного покрова.
Старуха склонилась к Мамонту, ущипнула его за щеку, внимательно вгляделась в лицо.
«В нем живет кабан», – сказала старуха.
«Ча-во?» – удивился Чиган.
«Есть люди, в которых живут волки. Есть люди, в которых живут медведи. Есть люди, в которых живут обезьяны. А в твоем друге – кабан».
«А во мне, кто живет?»
«Никто», – ответила старуха.
«Почему это?» – спросил Чиган обиженно.
«Потому что во многих людях никто не живет. – Она усмехнулась. – Радуйся, глупый. Его кабан, – она погладила Мамонта по макушке, – хочет убить его. Или человек убьет своего зверя, или зверь убьет человека».
Рубль, стоявший за спиной у старухи, улыбнулся, поднял правую руку и покрутил указательным пальцем у виска. Старуха резко повернула голову, при этом тело ее даже не шевельнулось. Старуха повернула голову, как поворачивает ее птица. Рубль быстро опустил руку, поперхнулся слюной, стер с лица улыбку. Обратил внимание, что черное пальто надето на старуху задом наперед. Пластмассовые пуговицы поблескивали на спине; снежная пыль, как мех, окаймляла подол. Старуха, не мигая, но без всякого выражения, смотрела в глаза Рублю.
Белыми, сухими, будто из бумаги, пальцами старуха выудила из кармана пальто осколок зеленой бутылки, склонилась к Мамонту и стала рассматривать его лицо через этот осколок. Соскребла со ступеньки горсть снега, пошевелила над снегом губами. Швырнула снег в лицо Мамонту. Мамонт дернулся, продрал глаза, заморгал в недоумении. Уставился на старуху, воскликнул «А-а-а!», и резко отстранился назад. Старуха поднялась по ступенькам крыльца и, взявшись за дверную ручку, обернулась: «Лопату на крыльце оставьте».
Брюс очистил от снега крышу, кинул лопату вниз и  спрыгнул в сугроб. Туча взял лопату, поднялся на крыльцо и прислонил лопату рядом с дверью. Дверь распахнулась. Старуха пвручила Туче бумажный сверток и захлопнула дверь.
«Туча поднес сверток к лицу: «Пахнет вкусно. Пирожки, что ли?»
«Это наша зарплата. За очистку крыши, – сказал Рубль. – Хотя Брюс чистил в одиночку, но ведь он же поделится, да?»
Туча разворачивал плотную маслянистую бумагу на ходу. Мамонт шел, обхватив себя руками за плечи, стучал зубами от холода: «Я чуть не обоссался, когда ее увидел. Глазищи такие, ну-ё-нах… Дайте, кто-нить, закурить!» Парни остановились, отойдя от барака подальше. Туча вытянул руки, на ладонях его лежал круглый пирог.
Парни не ели полсуток, их носы приблизились вплотную к пирогу.
«С рыбой, что ли?» – предположил Туча.
«А это можно есть?» – задумался Рубль.
Чиган отломил кусочек от края пирога, пожевал:
«Ни-чо так… Тесто как тесто».
«А это что?» – Рубль ткнул пальцем в нечто темное.
Чиган вытянул из теста крупную сельдь, с головой и с хвостом. Брезгливо отбросил рыбу далеко в сторону.
«Она же эту рыбу целиком запекла! С кишками, с чешуей… Психопатка! Заметили, что у нее пальто задом наперед надето?..»
«Точно – ведьма», – кивнул головой Рубль.
«Кто-нибудь будет это жрать?» – спросил Туча.
«Издеваешься?» – Чиган понюхал пальцы и стал оттирать их снегом.
«Воронам кинь… – сказал Рубль. – Вон они ходят».
«А если эти вороны ведьме служат? – спросил Чиган. – Расскажут ей, она обидится и порчу наведет…»
«А ты в комсомол вступи, – ответил Рубль. – Комсомольцев заклятья не берут!» – Рубль забрал пирог у Тучи и, размахнувшись, зашвырнул пирог за сугробы. Пирог в полете развалился на куски, они веером шлепнулись на снег, разогнав стайку ворон. Вороны отлетели подальше, но затем стали осторожно приближаться к кускам пирога.
«А что со мной было?.. – спросил Мамонт, раскурив сигарету. – Ну-у… эт-та… когда я…»
«Задушил ты братцев-картофанцев… – вздохнул Рубль. – Голыми руками! Мы тебя держали-держали, но не удержали».
«Ладно, не свисти».
«Ага. И бошки им поотгрыз. Но мы никому не скажем».
«Да, иди ты».

**
«Ну, что, по домам? Рано вставать… – сказал Рубль. – В школу не хочется, но…»
«А ты не иди!» – хохотнул Мамонт.
«Мой отец в таких случаях говорит, – Рубль поднял кулак и вытянул указательный палец вверх: “Не хочешь учиться – не учись. Но тогда я устрою тебе экскурсию на завод – чтоб ты поглядел на свое будущее место работы! Там тебе дадут здоровенную железяку и напильник. И будешь ты этим напильником всю жизнь дрючить эту железяку”». Рубль задумчиво поглядел на черное, усеянное колючими звездами небо: «А я, брачка, не хочу дрючить напильниками всякие там гребанные железяки! Не то, что всю жизнь, а даже…  даже полчаса – не хочу!»

Чигану и Брюсу было по пути, они шли вдоль гаражей. Чиган подскакивал, шлепал себя ладонями по бедрам. Крутанулся вокруг своей оси:
«Все! Не могу… Не могу больше терпеть!»
«Что, поссать приспичило?» – спросил Брюс.
«Нет. Вот – смотри!» – Чиган сунул руку в карман джинсов-бананов, вытянул оттуда темный предмет.
Брюс озадаченно перевел взгляд с предмета на лицо Чигана. На раскрытой ладони Чигана лежал небольшой пистолет. Брюс осторожно дотронулся до рукоятки:
«Настоящий?»
«Ну, не игрушечный».
«Можно подержать?»
«Для того и показываю».
Брюс повертел пистолет в руках, прицелился в столб, затем в фонарь. Вернул пистолет Чигану:
«Красивая машинка. Крошка, но увесистая».
«Это он! Его зовут Вальтер. Вальтер, познакомься, это Брюс».
«А чего он маленький такой? Дамский?»
«Нет, не дамский. Просто маленький».
«Дашь пострелять?»
«Ха! Дам, конечно… если патроны достанешь. Я еще сам из него ни разу не стрелял».
«А ты не дурак его таскать с собой? Если б нас запалили, когда мы Картофанцев ****или… а ты с волыной в кармане. Это ж вилы!.. Где достал?»
«Этого я не могу сказать. Не мой секрет. Кое-какие люди шастают по лесам, по местам боевой славы, и много чего интересного находят…»

Рубль и Туча шли мимо водонапорной башни, чернеющей в темноте, как рыцарский донжон:
«Туча, я давно хочу с тобой поговорить кой о чем!..»
«Валяй».
«С чего бы, эт-та, начать?.. Вобщем, ай хэв э дрим!»
«Чиво?»
«У меня есть мечта, по-английски. Мне недавно наняли репетиторшу… видел бы ты, какие у нее батоны! – Рубль изобразил в воздухе округлыми движениями кистей гигантские женские груди. – И духами так пахнет… Я просто охуеваю, когда она рядом садится».
«Ну-ну!» –  воскликнул Туча заинтересованно.
«Нет… про репетиторшу как-нибудь в другой раз. Сейчас – о серьезном. Вот ты знаешь, моего отца, он дико круто сваренный, да?»
«Ну, да».
«Но есть люди, перед которыми он и все его кореша – пешки… Есть всякая там шустрая фарца… А есть такие люди! По-настоящему серьезные… Их называют цеховиками, слышал?.. Вот они – настоящие деловары. Рядом с ними даже валютчики – мелочь. С цеховиками все считаются: и менты, и блатари, и даже партийные. Потому что весь мир в руках у тех, у кого большие деньги... У отца есть знакомый, у него и дача, и тачка, и шмотки, и мебель, и техника японская, и жена вся в золоте. А занимается он… знаешь, чем?»
«И чем?»
«Штаны шьет. Мой отец достает ему джинсуху, фирменные пуговицы, заклепки. И чувак делает такую монтану, что не отличишь от настоящей. Обычный портной, а зарабатывает больше, чем профессор… Теперь представь, если такие монтаны штампуют десять человек. А если сто? А если пятьсот! Какие это деньги, ты представил?.. И если всеми этими людьми кто-то рулит, привозит им материал, продает готовое…»
«Он может кактусы шампанским поливать, это ясно».
«Ты меня понял, да?.. Я коплю деньги, что мать дает. Но этого мало. Надо с чего-то начать подъем, хоть шмотки толкать, но вся центровая фарца знает моего батю, и до него сразу же дойдет. А он хочет, чтобы я в университет пошел. У него бзик насчет учебы. Я ему как-то сказал: “У тебя же самого высшего образования нет!” – так он мне такого пинка дал… Чего ты ржешь?»
«Представил, как ты летел».
«Охуенно смешно».
«Не обижайся».
«Я не обиделся. Если я обижаюсь, то сразу бью в челюсть».
«А зачем ты все это рассказываешь так долго?»
«Затем, что мне нужен еще кто-нибудь… Я думаю, с чего бы начать, и я обязательно придумаю. Но нужен еще один человек с мозгами. Чиган – артист, у него дрозды в башке. Брюс тоже какой-то… мечтатель. Ну, а Мамонт… ты сам понимаешь, психованный слишком… Их можно подключать к делам, но так… чтоб только на подхвате. А мне нужна хорошая правая рука».
Туча вздохнул, обвел задумчивым взглядом окрест, посмотрел вверх. Черные нити проводов пересекались под разными углами, деля темно-синее неба на трапеции, ромбы, параллелограммы. Косые крыши домов покрывала ледяная корка, блестящая в свете луны; стены домов, все в изморози, сверкали, как будто их вымазали клеем и обсыпали мелким толченым стеклом. Снова пошел снег, твердые снежинки щелкали по колыхающимся красным флагам, закрепленным на высоких металлических шестах.
«Да, Туча, я вижу, ты меня правильно понял, – сказал Рубль. – Моей правой рукой будешь ты!»
 
**
Плоскую крышу пятиэтажного дома покрывал толстый слой сырого дерна с остатками жухлой прошлогодней травы. Мамонт забрался на печную трубу и раскурил бычок Примы.  Чиган стоял у края крыши, уперев ногу в каменный бортик. Справа двигали стрелами грузовые краны речного порта, слева дымили трубы промышленных предприятий. На третьем этаже супротивного дома распахнулась створка окна, высунулся по пояс мальчишка в майке с изображением Чебурашки и стал пускать радужные мыльные пузыри. В соседнем окне длинноволосый парень, развалившись на диване в одних джинсах, исполнял соло на электрогитаре: динамик разносил пронзительные звуки по всему району.
«Во струны рвет, гривотряс! – к бортику подошел Туча. – Ты так можешь?»
«Я еще лучше могу, – ответил Чиган. – Шустро он, конечно, пилит! Но ни мелодии нет, ни ритма, ни ***».
Темные занавески закрывали одно из окон на треть. Мелькнула фигура женщины в трусах.
«Баба голая!» – крикнул Чиган.
«Ги-де?» – Мамонт спрыгнул с печной трубы и подбежал к краю крыши.
«Только что была… Вон в том окне. Вон она!» – Чиган указал пальцем направление.
Женщина появилась снова, но уже в коротком халатике.
«****ун ты!..» – протянул Мамонт разочарованно.
Супротивный дом также имел пять этажей и плоскую крышу. Дверца каменной будки, покрытой гнилым толем, распахнулась, на крышу одним длинным прыжком выскочила крупная мохнатая собака. Вслед за собакой на крышу выбралась девушка в узкой джинсовой куртке и в алой юбке до колен. Собака присела, выдавила из себя здоровенный котях и, облегчившись, стала радостно носиться по крыше от одного бортика к другому.
«А я то думаю, – сказал Мамонт, выплюнув окурок за бортик, – откуда на наших крышах столько собачьего говна!»
«Что за девчонка, знаешь?» – спросил Чиган у Тучи.
«Я отсюда лица не вижу, – ответил Туча и прищурился. – Симпатичная?»
«Не-а. Страшная. Просто крокодил какой-то!» –  Чиган сверкнул крупными белыми зубами и помахал девушке рукой. Девушка тут же отвернулась.
«Это мильтонская дочка, – сказал Мамонт презрительным тоном. – Участкового нашего, бегемота гундосого».
«Она же мелкая совсем была… – Туча прищурился, стараясь разглядеть девушку получше. – И мне не казалось, что такая уж она страшненькая…»
«Ну, значит, подросла да пострашнела, – ответил Чиган и крикнул девушке. – Эй!»
«И буфера себе за зиму наела. Вон, как под курткой выпирают, – добавил Мамонт с циничной усмешкой. – Сучка немятая…»
Чиган расхохотался, запрокинув голову.
Собака положила передние лапы на бортик и стала гавкать на парней, вздыбив шерсть на загривке. Мамонт, скорчив злобную харю, издал в ответ серию отрывистых звуков, имитирующих собачий лай. Девушка гладила заливающуюся собаку, пытаясь ее успокоить, тянула ее за ошейник от края крыши.
«Кончай ты…» – сказал Туча.
«Кончай себе в штаны!» – огрызнулся Мамонт.
Чиган подобрал с крыши ржавую железную цепь в палец толщиной и стал раскручивать ее восьмерками вокруг себя и над головой. Собака успокоилась и отбежала на дальний край крыши, где пометила угол струей. Туча смотрел на девушку, а девушка смотрела на него. Ветер сбивал ее длинные черные волосы в сторону, девушка отбрасывала ладонью пряди со лба, и волосы развевались, как иссеченный шрапнелью пиратский флаг. Широкий подол алой юбки пламенем трепетал вокруг бедер, белели голые ляжки. Чиган крутил цепь и сам ловко крутился вокруг своей оси, сражаясь с толпой воображаемых врагов. Цепь, рассекая воздух, издавала мягкий шуршащий звук.
«О-о-о-х!!! – Чиган вдруг выронил цепь и, схватившись за голову, присел на корточки.
«Что, залепил сам себе по башке, да? – злорадно усмехнулся Мамонт. – В зимней шапке это надо делать…»
Чиган кулем повалился на бок. Мамонт подбежал к нему, склонился, приобнял за плечи.
«Эй, ты чего, брачка? Помираешь уже?!»
«Н-не, не помираю, – Чиган стонал и растирал правое ухо ладонью. – Но дико больно!»
«Дай-ка посмотрю», – к Мамонту подошел Туча и склонился над Чиганом.
Минуту они рассматривали вспухшее красное ухо Чигана и широкую ссадину на затылке; волосы стали липкими от крови.
«Не смертельно, – поставил диагноз Туча, – кастрюля в порядке. Но если бы в висок попало, то все, хана…»,  – и он протянул Чигану носовой платок.
«Я говорю, ушанку надо было надеть», – Мамонт вытряс из пачки последнюю сигарету.
«Ага, ****ь… Каску!!! – Чиган сел на задницу, приложил платок к затылку и стал покачиваться вперед-назад. – Оставь докурить, а то и вправду помру».
Туча обернулся – ни девушки, ни собаки на крыше уже не было.

Из квадратного люка показалось веснушчатое лицо. Рубль оценивающе взглядом окинул компанию:
«Что, уже подраться успели, как вижу?»
«Это Чиган сам себя… цепью по загривку», – ответил Туча.
«На соседней крыше лялька одна грудастая собаку выгуливала, так он решил перед ней выебнуться, – сказал Мамонт. – А она на него – ноль внимания».
«Лялька или собака?» – и, не дожидаясь ответа, Рубль ухватился руками за жестяную кромку и выбрался на крышу. Из люка вытянулись две руки, сжимающие картонную коробку. Рубль принял коробку, положил ее на дерн и помог вылезти на крышу Брюсу.
«И не перед кем я не выебывался… – Чиган посмотрел на окровавленный платок и снова приложил его к затылку. – Размяться захотелось».
Рубль открыл коробку и вынул из нее два пакета, с бубликами и с пряниками: «Угощайтесь!.. В коробке – лимонад».
Парни жевали бублики и пряники, запивая их Тархуном и Байкалом.
«Ох, – Чиган жмурился от наслаждения, запрокидывая голову. – Лучше Тархуна нету ничего».
«А мне Байкал больф-фе нравиф-фся», – прошамкал Туча с набитым ртом.
«А мне… всё нравится!» – ответил им Мамонт и подбросил пустую бутылку высоко вверх. Зеленое стекло сверкнуло в лучах солнца, бутылка завертелась пропеллером. Брюс прыгнул в сторону, как вратарь за мячом, на лету поймал падающую бутылку и аккуратно положил ее на крышу.
Рубль ткнул пальцем в плеер, прицепленный к штанам Мамонта:
«Вещная вещь! С****ил, что ли?»
«Отжал у одного козла! Он на меня первым наехал. Не знал, на кого наезжает. Ну-так, как наехал, так и съехал. Я его в шесть секунд поломал и сморщил».
Рубль вынул из пакета очередной пряник.
«Классный банкет!» – сказал Чиган, вытирая губы ладонью.
«Скорее, фуршет», – сказал Рубль.
«А разница?» – спросил Чиган.
«Принципиальная, Чиган, принципиальная», – ответил Рубль.
«У тебя платок к башке прилип», – сказал Мамонт Чигану.
«Пускай висит пока, – ответил Чиган. – Туча, ты извини, но твой платок, кажись, придется выбросить».
Рубль достал их внутреннего кармана джинсовой куртки толстую пачку глянцевитых бумажных прямоугольников, размером с поздравительную открытку. Разделил пачку на две части, вытянул руки вперед, показывая карточки:
«Вот».
«Бабцы-ы-ы-ы!..» – радостно воскликнул Чиган, рассматривая фотокарточки с обнаженными девушками. 
«Обан-на, негритоска, – Мамонт поднял вверх карточку с темно-коричневой девушкой, сидящей в одних чулках и кожаной фуражке за барной стойкой. – Ну и жопа… Слушай, а ты что, предлагаешь нам сейчас дружно подрочить?!»
«Если хочется – дрочи, – ответил Рубль с некоторым раздражением. – А я предлагаю вам наваристое дело. Продаете картинки, по три рубля за штуку. Два рубля – мне, рубль – себе. Справедливо?»
«А если я их по пять рублей стану продавать?» – спросил Чиган.
«Все равно… Мне – два, себе – остальное, – ответил Рубль. – Но… не советую. Не пойдут по пять. Три – нормальная цена. Я это продумал».
«А где продавать?» – спросил Туча.
«Ну, что ты как маленький?! Где, где… На далекой звезде! – Рубль согнул пальцами крышечку от бутылки и запустил ее в трубу, крышечка отскочила, спугнув с крыши стайку воробьев, ожидавших остатков пиршества. – В школе, конечно. Но только нормальным шкетам… чтоб не стуканули. – Рубль повернулся к Мамонту. – А ты в своей учаге…»
«А ты спроси, давно я там был!»
«Спрашиваю – давно?»
«С тех пор, как зачислили – пару раз появился», – Мамонт улыбнулся, обнажая желтоватые кривые зубы.
«Так, может, ради дела, стоит тебе туда зайти еще пару-другую раз? – Рубль прищурился. – Тебе, что ль, деньги не нужны?»
«Деньги?.. Да, я по парку вечером пройдусь… туда-сюда-обратно. И насшибаю жменю копья у лохов».
«А, ну, хорошо, – Рубль забрал у Мамонта фотокарточку. – Ходи и дальше… копейки сшибай. Доходишься однажды… Нарвешься на кого-нибудь… На лоха – с черным поясом по карате».
«Да, клал я на всех этих дергунов с их поясами! Черный пояс, черный пояс… А у меня – черная кепка по гопстопу».
Чиган, Туча и Брюс рассмеялись. Рубль досадливо поморщился.
«Ладно, давай сюда эту порнуху, – сказал Мамонт примирительно и потянулся за карточкой. – Ч-чо надулся?»
«Ладно-ладно!.. – передразнил Мамонта Рубль. – Одолжение он мне делает. Я дело предлагаю. Не хочешь, не участвуй».

**
Саша Горбачев задел бедром гвоздь, торчащий из стены сарая, и на джинсах образовалась треугольная дырка. Саша через эту дырку осмотрел кожу на бедре – царапина оказалась поверхностной. Но порча единственных штанов, – если не считать уродливых брюк от синей школьной формы, – вызвала огорчение.
Саша в полутьме, – редкие тонкие лучи света пробивались сквозь щели, – нашарил на полках сарая пару отверток, моток изоленты, плоскогубцы, жестянку с шурупами; сложил все это в коробок из-под посылки, выбрался из сарая, протиснувшись между треснувшим шифоньером и листами ДСП, замкнул засов, направился к черному ходу в дом, поднялся на третий этаж по каменной винтовой лестнице.
«Двери надо запирать на ключ, когда во двор выходишь!» – проворчала соседка-бабуля, продолжая яростно терзать деревянной лопаткой мешанину из лука, моркови и рубленого мяса. Над глубокой чугунной сковородкой клубился ароматный пар, и Саша сглотнул слюну.
Он двинулся по коридору, одна из дверей приоткрылась, Ольгерд Фрицланг, растирая плечевые мышцы, обратился к Саше:
«Молодой человек, добрый день! Не поможете ли диван пододвинуть?»
«Здравствуйте! Конечно…» – Саша поставил коробок у порога и зашел в комнату.
«Вот, – сказал Фрицланг, указывая на  диван с массивными резными подлокотниками, – отодвинул от стены, подмел там, стал обратно двигать, и чего-то плечо свело… Годы, что делать!» – и старик печально вздохнул.
«Запросто», – Саша уперся и с некоторым усилием пододвинул диван на место.
«Благодарю вас… Как ваша матушка?»
«Нормально. Курит много».
«М-да… Чашку чая не желаете?»
«Спасибо, недавно пил».
«Тогда вот, угоститесь хорошим шоколадом, – Ольгерд Фрицланг протянул парню плитку. – И матушку угостите… Знакомый штурман мне специально привозит из-за рубежа. Горький шоколад – у нас его не достать нигде… Берите, берите!»
Саша удивился: как это шоколад может быть горьким? – но угощение принял. Он невольно окинул взглядом большую комнату, равнодушно скользнул взглядом по старинной мебели, картинам в позолоченных рамах, по причудливым подсвечникам из покрытого зеленоватой патиной металла, по изящным статуэткам из фарфора, – и, как завороженный, уставился на перекрестье двух рапир над конторкой из лакированного дерева.
«Интересуетесь оружием? – спросил Фрицланг и снял одну из рапир со стены, взял ее за гибкий клинок и протянул рукояткой в сторону Саши. – Вижу, что интересуетесь. Глаза-то как загорелись!»
Саша повертел рапиру, любуясь тусклой гардой, испещренной множеством сечек, и темным граненым клинком с утолщением на конце, и спросил:
«Старинная?!»
«Не очень. Начало века. Учебная, конечно».
Саша сделал пару диагональных движений рукой, клинок рассек воздух со свистом.
«В фехтовании упражнялись когда-нибудь? – спросил Фрицланг. – Хотя, впрочем, я и так вижу, что нет».
«Нет», – Саше не хотелось расставаться с оружием.
 «А хотелось бы?.. – спросил Фрицланг, подкрутил пальцем усы. – А то ваши сверстники все больше увлекаются самбо, боксом, карате всяким… Это хорошо, конечно! Я сам в юности и боролся, и боксировал… Но владеть холодным оружием, это совсем другое дело. Оружие, это куда серьезней! Не так ли?»
«Наверное… Не знаю… Мне вообще-то пора уже!» – Саша с сожалением вернул рапиру хозяину.
«Так вы желаете фехтовать?»
«Да!.. А где?»
«Здесь. У меня. Я мог бы стать вашим ментором, – Фрицланг согнул клинок в дугу. – Мне самому необходимо регулярно упражняться. А без партнера я теряю некоторые навыки. Вы могли бы помочь мне блюсти форму. А я… я научу вас сражаться».
«Да!» – согласился Саша, стараясь не показать, насколько сильное чувство радости охватило его в этот миг.

Звучал голос Мирей Матье: «П-р-р-р-р-р-р!.. П-р-р-р-р-р-р!.. М-р-р-р-р-р-р!.. М-р-р-р-р-р-р!..»
Саша поставил коробку с инструментами на стол, рядом с утюгом.
«Почему так долго?!» – раздался голос матери из смежной комнаты.
«Соседу помог диван пододвинуть», – ответил Саша.
«Иди сюда!» – приказала мать.
«Ну, чего?..» – Саша робко приблизился к матери, с виноватым видом ожидая от нее упреков.
Тамара Горбачева, стройная миниатюрная брюнетка лет тридцати пяти сидела у приоткрытого окна на стуле, закинув ногу на ногу. На подоконнике стояла голубая чашка с кофейной гущей на донышке. Пепельницу переполняли окурки, рядом лежала пачка Ту-134 и коробок спичек с тремя пшеничными колосками на этикетке; Тамара Горбачева достала очередную сигарету и чиркнула спичкой о коробок. На диске проигрывателя Rigonda крутилась виниловая пластинка. На тахте валялись квадратные конверты с цветными портретами Джо Дассена, Дэмиса Руссоса, Далиды, Луи Армстронга, Шарля Азнавура, Жанны Бичевской и Булата Окуджавы.
Тамара Горбачева повернула колесико на Ригонде, убавляя звук.
«Какой именно сосед?»
«С усами такой... Лысый старик».
«А-а-а, спекулянт этот?.. – Тамара Горбачева выпустила струю дыма в сторону окна. – Чего ему надо от тебя?»
«Говорю же, диван я ему пододвинул, руку у него свело».
«Больше ничего?.. О чем он с тобой говорил?.. Он не трогал тебя?..»
«Зачем ему меня трогать?»
«Ты еще ничего не соображаешь! – в голосе матери зазвенели нотки раздражения, впрочем. – Я в балете насмотрелась… на всяких… Если он когда-нибудь дотронется да тебя, сразу мне скажи!»
«Ладно, ладно…» – буркнул Саша. И повернулся, чтобы выйти из комнаты, но вспомнил про шоколад. Достал плитку из кармана, развернул обертку, отломил два кусочка для себя, а плитку протянул матери.
«Вот, сосед просил тебя тоже угостить».
«Что?! Он тебя уже шоколадками одаривает?.. С чего бы это?» – материнские брови поползли вверх, а взгляд стал колючим, и Саша испугался, потому что это были верные приметы зарождающегося скандала. Как будто вулкан выпустил из жерла едкий дымок.
«Говорю же, я ему диван помог подвинуть».
«Не пререкайся, во-первых! А во-вторых, не смей брать у него больше ничего! – мать вдавила недокуренную сигарету в пепельницу. – Что мы про него знаем?.. Ходят к нему постоянно какие-то типы… Чем он там с ними занимается? Почему живет один? Ни жены, ни детей».
«Да, он старый уже совсем. Может, померла жена?»
«Ладно… Иди уже, хватит мне глаза мозолить!.. А в комнату к нему больше, чтоб не заходил! И вообще – нечего по соседям шастать. Что мы про них знаем? – мать брезгливо понюхала шоколадную плитку, отломила дольку, с опаской откусила кусочек, разжевала, внимательно прислушиваясь к ощущениям. – Хм-м, необычно!.. Но вкусно!!!»
Саша с облегчением вздохнул: кажется, буря прошла мимо.

Саша присел за стол, пододвинул к себе утюг, взял отвертку и довольно быстро разобрал утюг на запчасти. Хмуро уставился на переплетение проводов. Почесал ухо, потыкал отверткой в нутро утюга.
Мать показалась на пороге комнаты и стала наблюдать за действиями сына.
«Не смотри, пожалуйста, ма! – попросил он ее. – Я все сделаю, тогда…»
«И почему это мне нельзя на тебя смотреть?!»
«Мне это мешает сосредоточиться».
«Мать ему мешает сосредотачиваться, надо же! Родная мать ему мешает, да?»
Саша зло ткнул острием отвертки в нутро утюга и недовольно засопел. Тамара Горбачева прищурилась и подошла поближе:
«Откуда такая дырка у тебя на брюках?!»
«В сарае за гвоздь зацепился».
Мать взметнула руки к небу, быстрым шагом ушла в другую комнату и тут же вернулась обратно. Ее лицо приобрело красноватый оттенок.
«Я всю жизнь надрываюсь за копейки, голову ломаю, где бы еще денег раздобыть, а он – одежду рвет!»
«Я случайно, ма…»
«Случайно?! Я – одна тебя на себе тяну!.. Одна!!! У меня сил нет больше…»
«Дырка небольшая, ее можно зашить».
«У меня сил больше нет, ты слышишь! Зашивать тебе! Стирать тебе! Подметать за тобой, подтирать за тобой! Следить за тобой! Волноваться за тебя! За что ж мне все это, а?»
Саша отложил отвертку в сторону, закрыл уши ладонями, поставил локти на стол и зажмурился. Мать не унималась: ходила из одной комнаты в другую и вспомнила все сыновьи ошибки и проступки за последние три года. Саша встал и направился к двери, намереваясь сбежать на улицу. Но мать преградила ему дорогу – встала у двери и раскинула руки в стороны. Саша ушел в другую комнату, чуть прибавил звук на Ригонде. Закрыл дверь и придвинул к двери тахту. Вывалил из шкафа кипу постельного белья и связал вместе четыре простыни.

Мамонт подозвал друзей к краю двора-колодца:
«Чапайте сюда, брачки, концерт в разгаре!»
«Она вроде артистка?» – спросил Чиган.
«Да, оперная певица», – ответил Мамонт.
«Нет, говорят, что она балерина», – возразил Рубль.
«Какая, на фиг, балерина! – сказал Мамонт. – Слышь, как орет?.. Певица, я-те-точно говорю».
«Как это ее сынуля еще не свихнулся от ее воплей?» – сказал Рубль.
«Как это мы все еще не свихнулись? На весь двор заливается!» – сказал Туча
 «А-чо, мне ни-чо, мне нра-а-а-вится! Прям как в театре», – сказал Мамонт.
«Ты просто в хороших театрах не бывал», – сказал Рубль.
«А я ни в каких не бывал… И не надо… А ты бывал, что ли?»
«С отцом и матерью – регулярно. На все премьеры ходим. На всех лучших гастролеров. И в драму, и в оперу. И на балет».
«И в консерваторию, бля. На, бля, Баха!» – хохотнул Мамонт.
«В филармонию, если точно. Да, ходим… А что, завидно?»
«Да, охуеть просто, как обзавидовался! Зеленею просто до самых пяток. Мне б если б заплатили, я б только тогда и пошел бы на этого вашего Блябаха».
«А на балете интересно?» – спросил Чиган.
«Ну-у… маме интересно. А мы с отцом – дрыхнем».
«Зырь-зырь! – закричал Мамонт. – Шкет от мамаши по канату тикает!»
«Я б от такой мамаши и с десятого этажа сбежал бы…» – сказал Чиган.
Брюс наблюдал молча, сложив руки на груди.

Саша распахнул окно, привязал один конец веревки к древку швабры, а другой конец выкинул за окно. Залез на подоконник, укрепил швабру поперек оконного проема. Посмотрел вниз – третий этаж. Стал спускаться.
Тамара Горбачева высунулась из окна другой комнаты и с расширенными от ужаса глазами засипела: «Саша!.. Саша!.. Что ты делаешь?..»
«А ты как будто не видишь…» – негромко, так, чтобы мать не расслышала, произнес Саша. В душе его не было ни страха, ни обиды, ему было, напротив, очень весело.
Шторы в комнате на втором этаже были распахнуты, за круглым столом разместилось семейство: папа, мама, бабушка и восьмилетняя девчонка пили чай с пирожными. Взрослые уставились на Сашу в недоумении, а девочка тыкнула в его сторону измазанным розовым кремом пальцем и счастливо рассмеялась.
«Извините…» – сказал Саша сдавленным от напряжения голосом и продолжил спуск.
Когда до земли оставалось пара метров, древко швабры хрустнуло, Саша полетел вниз, спружинил о землю ногами, но завалился на бок. Мать заверещала, и Саша тут же поднялся, показывая, что цел и невредим:
«Да, в порядке я, в порядке! Видишь  –живой».
Связанные простыни и сломанная швабра валялись в грязи.

«Как он шлепнулся! – покачал головой Туча. – Я уж думал, шкет сломал себе что-нибудь, а он вскочил да поскакал, как подорванный».
«Тебя бы не подорвало на его месте?» – спросил Рубль.
«О, смотрите, смотрите, – крикнул Чиган, – эта мамашка его чокнутая из дверей выскочила. Вон, бежит!»
Мамонт переметнулся к противоположной стороне крыши и указал пальцем вниз:
«В разные стороны бегут».
«Тише, а то запалишь шкета!» – сказал Туча
«Ему скоро своих детей заводить, а эта дура все за ним бегает», – сказал Рубль.
«Хули, фуфел, маменькин сынок! – Мамонт с презрительной гримасой сплюнул. – Эх-пивка-бы-щас…»
Брюс стал молча собирать пустые бутылки и укладывать их в картонную коробку


**
Асфальт школьного двора покрывал влажный слой прошлогодних листьев, изломанных веточек, кусочков бумаги, сигаретных окурков, горелых спичек, оберток творожных сырков и конфет. Школьников, с четвертого класса по девятый, выгнали на субботник.
Чиган болтался, раскачиваясь из стороны в сторону, на железном турнике; Брюс висел вниз головой на перекладине брусьев, уцепившись за нее согнутыми в коленях ногами; Туча курил, прислонившись к шведской стенке; Рубль сидел верхом на деревянном гимнастическом бревне. Метлы и грабли валялись у кирпичной стены. Солнечный жар выпаривал влагу из грязи и асфальта,  и парни изнывали от духоты.
В проеме полукруглой арки показался Мамонт и помахал друзьям рукой; в уголке рта у Мамонта белела незажженная сигарета. Он приблизился, поздоровался со всеми за руки, спросил:
«Спички есть у кого?»
Чиган отпустил перекладину турника, протянул Мамонту коробок, сказал:
«Только целку не порть».
«Какую целку?» – удивился Мамонт.
«Примета такая… У коробка две стороны, но чиркаешь только по одной, а другую бережешь. Это – целка!.. Когда остается последняя спичка, чиркаешь по целке и пока спичка горит, загадываешься желание».
«Исполняется?» – спросил Мамонт, крутя коробок в пальцах.
«Исполняется», – кивнул головой Чиган.
«Зашибись! – Мамонт достал спичку и чиркнул ею по «целке», прикурил и дождался пока спичка потухнет. – Я загадал…» – он бросил коробок Чигану.
«Не сработает… – проворчал Чиган. – Я же сказал, последнюю спичку. А там еще полкоробка. Ты, Мамонт – деревянный по пояс…»
Мамонт осклабился, жадно затянулся, окутал себя клубами дыма и с едким, презрительным прищуром стал разглядывать школьников, скребущих граблями землю у стен. Девочки избегали встречаться с Мамонтом взглядами, а мальчики начинали бочком перемещаться подальше от спортивной площадки.
«Козлина шурует!» – сказал Чиган и взялся за древко одной из метел. Брюс раскачался на брусьях и спрыгнул на корточки, поднял грабли с земли. Туча затушил сигарету о каблук и сунул окурок в карман, и стал с грустью во взгляде рассматривать инструменты, выбирая между метлой и граблями. Рубль ухватился за ручку огромного металлического совка и придал лицу серьезное выражение.
К спортивной площадке приблизился завхоз, полный коротконогий мужчина лет пятидесяти, он сжимал под мышкой пачку плотных целлофановых пакетов. Завхоз брезгливо принюхался, уловив в воздухе запах табачного дыма и повернулся к Мамонту:
«Что ты здесь делаешь, Подбородков?
«Стою».
«Ты в этой школе больше не учишься… К огромной для всех нас радости!»
«А я в школу и не захожу», – Мамонт сунул руки в карманы, пыхнул сигаретой, чуть наклонил голову и стал сверлить завхоза немигающим взглядом из-под бровей.
«Ты куришь на школьном дворе!»
«Да уж. Покуриваю».
Завхоз не смог выдержать взгляда Мамонта, отвел глаза, и в его голосе появились нервные нотки:
«Двор, это школьная территория. Повторяю вопрос: зачем ты явился?»
«Нельзя?»
«Нельзя, – завхоз почесал нос указательным пальцем. – Я обратно пойду минут через двадцать, и чтоб тебя здесь к этому моменту уже не было».
«Дык-канечна! Я уж схватил ноги в руки…»
Завхоз поджал губы и потопал ко входу в спортивный зал. Обернулся:
«Я не понимаю, что у вас общего с этим бандюганом? Вы же все вроде нормальные ребята. Что вас с ним объединяет?»
«Интерес к художественной литературе», – серьезно ответил Рубль.
Завхоз досадливо махнул рукой и продолжил свой путь.
«Не поверил…» – сказал Рубль, пожав плечами.
«Вот, козлина жирная!» – сквозь зубы процедил Мамонт.
«Сейчас Гимнаста сюда позовет», – сказал Туча; он так и не смог выбрать между метлой и граблями, и держал в руках оба инструмента.
«Пускай зовет», – Мамонт бросил окурок в ведро, который несла мимо восьмиклассница. Девчонка вздрогнула и шарахнулась в сторону.
«Гимнаст тебя через забор перекинет», – сказал Туча.
«А-га… Перекинул один такой, – Мамонт достал новую сигарету. – Чиган, брось спички».
«На! – Чиган показал Мамонту фигу. – Целку испортил?! *** тебе теперь, а не спички».
«Так у тебя целка была?.. Ты что, баба?! – Мамонт покрутил ладонями, рисуя в воздухе женский силуэт. – Ну, тогда извини…»
Чиган брыкнул ногой, пытаясь достать носком кроссовки до живота Мамонта, но Мамонт отскочил назад и показал Чигану средний палец.

**
Когда Саша Горбачев к восьмому классу перевелся в школу на Краснофлотской улице, он, как и в прежней школе, стал держаться наособицу. Не завел в классе ни близких друзей, ни лютых врагов. Не попал в число изгоев, но и не стремился в элиту. Его не пытались бить или унижать, и он никого не бил и не унижал. Иногда одноклассники называли его Буратиной за длиннющий нос, но в насмешках этих не чувствовалось агрессии. С учителями он не ссорился, а они быстро записали его в число тихонь-посредственностей; не выделяли его, но и не докучали ему.
Правда, в марте этого года он вдруг стал объектом повышенного внимания. Некоторые, особо вредные одноклассники то и дело приставали к нему с дурацким вопросом: «Ты, случайно, не родственник генсека?!» Саша спокойно и терпеливо отвечал: «Нет, не родственник». Он не злился, не раздражался, не кричал «Отстань!» и поэтому даже самые приставучие зануды потеряли к нему интерес. Когда учителя вызывали его к доске, одноклассники больше не гоготали хором – к его фамилии привыкли.

«Вот, держи… – остановил Сашу Горбачева завхоз и протянул Саше пачку грязных, скомканных целлофановых пакетов и большой совок. – В них складывай мусор. Но не запихивай пакеты в мусорник, а сложи их аккуратно в ряд у забора… Понятно?»
«Понятно», – Саша взял пакеты и совок, и стал обходить школьный двор. Сметенный в кучки мусор Саша насыпал в пакеты и относил их к мусорным бакам. Когда пакеты закончились, Саша присел на корточки у стены.
«Чего не работаешь, шнобель?» – к Саше вразвалку подошел девятиклассник с приплюснутым носом и отвисающей нижней губой.
«Отдыхаю».
«Чего отдыхаешь? Переработался?»
«Да, нет… Но решил отдохнуть. А ты чего не работаешь?»
«Я? Ты меня с собой сравниваешь, что ли?! А ну-ка, давай… схватил метлу и пошустрил вдоль забора!»
«Сейчас, отдохну и пойду».
Девятиклассник несильно пнул Сашу в плечо. Саша завалился на бок, посмотрел на девятиклассника недоуменно. Поднялся, отряхнул пыль с синих брюк. И тут же получил затрещину в ухо. Саша схватился за голову, а девятиклассник толкнул его обеими руками, и Саша ударился затылком о водосточную трубу. Эта сцена привлекла внимание всех, кто находился во дворе, кто-то из школьников разгоготался, некоторые подошли поближе, предвкушая развлечение. Девятиклассник хотел было взять Сашу за грудки, но охнул и отступил, получив кулаком в нос. Из носа закапала кровь, девятиклассник подставил ладонь, он смотрел на красные капли с удивлением. Толпа вмиг затихла, в напряженной тишине раздался возглас «Ах, ты, шнобель! Ты…» – и девятиклассник двинулся на Сашу. Но ни договорить, ни подойти вплотную он не успел. Лицо Саши стало красным, глаза вытаращились, и он ринулся вперед. Саша без остановки крутил обеими руками, как пропеллерами, и успокоился, когда противник рухнул на асфальт. Встал над ним, тяжело дыша, и молчал, сверля безумными глазами и раздувая ноздри.

«Хорошо ушатал», – сказал Чиган, обернувшись к Рублю.
«Четко», – Рубль кивнул головой.
«Это же наш сосед, – сказал Туча, – который от мамки… через окно…»
«Не такой уж он задрот, каким кажется, – сказал Мамонт. – Пойду-ка я… Перетру кой с кем, кой о чем…»
«Не зверствуй», – сказал Рубль.
«Лад-на-а… – ответил Мамонт, подняв ладонь и ощерившись,
Мамонт, сунув руки в карманы, а сигарету в зубы, приблизился к компании парней, которые обступили поверженного одноклассника.
«Так, ****охуи гундосые! – рявкнул Мамонт. – Значит, кота нет – мыши веселятся, да?»
Школьники ответили Мамонту испуганными взглядами.
«А я ведь всегда тут рядом… поблизости я…  – зловеще и тихо протянул Мамонт, опустив голову, и снова громко рявкнул, повернувшись к самому рослому. – Спички!»
«Я не курю…» – извиняющимся тоном ответил парень, которому Мамонт едва доставал до груди.
«А меня, ****ь, ни мало не ****, куришь ты или нет? – Мамонт приблизился к парню вплотную, ухватил его за ремень, наступил ему на ногу и уставился на него маленькими злобными глазками. – Я зато курю! И повторяю – спи-и-ички! Нет спичек, держи леща», – и Мамонт дернул плечом, как будто намереваясь ударить, но не ударил. Парень съежился, зажмурился, его широкие плечи стали в два раза уже. Мамонт отпустил парня и довольно улыбнулся. Некто протянул ему зажигалку. Мамонт, не поворачивая головы, взял пластиковую зажигалку с изображением блондинки в розовом купальнике. Удивленно вскинул брови, посмотрел на владельца зажигалки, белобрысого паренька:
«Ты что, салабон, совсем нюх потерял, да? Ты что, только вчера на свет вылупился, да?!»
«А что?..»
«Что-что! ****охуй ты, говорю, вот что!.. Я сказал спички, а не зажигалку. Ты совсем охуел, что ли, борзота? Страх потерял?»
«Извини, Серый…»
«Какой я тебе серый, сука ты, бля? – Мамонт, казалось, забыл про рослого парня и, набычившись, шагнул к белобрысому. – Ты кого, бля, серым назвал? Припух, да?»
Губы у белобрысого задрожали.
«Импортная?» – спросил Мамонт, вдруг сменив резкий тон на дружелюбный.
«Да…»
«Зашибись! – Мамонт крутанул колесико большим пальцем, прикурил, сунул зажигалку себе в карман и выпустил длинную струю дыма в лицо белобрысого. – Конфискована! В пользу сирот братского Вьетнама».
Затем Мамонт обвел вокруг тяжелым взглядом, задерживая его на мгновение на каждом парне. Жестом поманил Сашу Горбачева, и, когда Саша подошел, хлопнул его по плечу:
«Этот шкет, знаете, откуда?»
«Не-е-ет…»
«Ху-е-ет! Он – с Фричи. Знаете, что такое Фрича?»
«Не-е-е…»
«Ху-е-е! Блеете, как бараны… Фрича – это район, где я живу. Теперь понятно?»
«Да-а-а».
«Ху-я-я… Кто нашего тронет, тому выдернем все руки-ноги, поменяем местами и скажем, шо так и було».
Приобняв Сашу за плечи, Мамонт повел его в сторону Тучи, Чигана, Брюса и Рубля, которые наблюдали за выступлением Мамонта внимательно, но спокойно, даже с некоторой скукой.
«Поня`л, как с борзыми надо трещать?» – спросил Мамонт Сашу.
«По`нял».
«Вот. Учись. Пока я жив. – Мамонт протянул Саше дымящуюся сигарету. – Куришь?»
Саша покосился на обслюнявленный кончик примы и ответил:
«Нет».
«Зря. Советую».
Мамонт подвел Сашу к своей компании и, еще раз похлопав по плечу, отпустил. Чиган первым протянул руку Саше:
«Хорошо ты этого ушатал… Правильно, так и надо. Прешь вперед, пока урод не сдохнет».
«Нет, ну, да, – Мамонт радостно оскалился, – бешено он костями молотил. Леший просто какой-то! Упертый… почти как я».
Чиган, Рубль, Туча и Брюс переглянулись. Ибо в этот момент Саша Горбачев исчез – испарился в весеннем воздухе. И вместо него возникло новое существо – Леший. А Мамонт, широко улыбнувшись, показал всем зажигалку с фотографией блондинки:
«Зырьте, чо-добыл, гы-ы!»
«Ты, Мамонт, совсем как ребенок», – сказал Рубль.

**
Тяжелые двери краснокирпичного здания Академии художеств, увитого бордовыми и изумрудными побегами плюща, открывались и закрывались медленно и туго. По ступенькам поднимались и спускались юноши и девушки с широкими картонными папками на веревочных лямках. Брюс проводил взглядом парня в солдатской шинели нараспашку и в ковбойской шляпе, из-под которой свисал длинный хвост волос; в волосы были вплетены шнурки с разноцветными стеклянными шариками.
«Да-а… художники!..» – сказал Брюс.
Алина улыбнулась, поднесла к носу букетик ландышей: «Ну, мне пора. Спасибо, что проводил. И за цветы».
«Так, значит, здесь ты учишься?»
«Еще нет. Занимаюсь на подготовительных курсах. А экзамены этим летом. Может, поступлю!..» – Алина вздохнула, окинув мечтательным взглядом фасад с продолговатыми стрельчатыми окнами.
«Я тоже рисую… немного», – сказал Брюс.
«Учился у кого-нибудь?»
«Нет, сам... Картинки из журналов перерисовываю, так и учусь. Деревья, цветы и дома легко получаются. Животные и люди, это потруднее... Особенно с руками мучаюсь. Руки вообще не могу нарисовать!»
«Гражине Ежиевне показывал?»
«Нет».
«Покажи ей обязательно свои рисунки. И мне!»
«Наверное… – А трудно сюда поступить?» – Брюс мотнул головой в сторону Академии.
«Очень! – кивнула Алина и поправила лямки картонной папки, которые сползли с плеча на локтевой сгиб, и отвела от лица развеваемую ветром шелковую косынку цвета недозрелой вишни».

**
Туча стоял на маленькой площади между желто-серыми трехэтажными зданиями с крохотными, узкими как бойницы, окошками на кривых фасадах и позеленевшей от мха черепицей на островерхих двускатных крышах. Туча еще раз посмотрел на вырванную из блокнота страничку, на которой учитель Джоуль написал адрес своего племянника-вундеркинда и даже начертал схематично окрестные здания, подворотни и переулки.
Туча приблизился в решетке высоких металлических ворот с острыми пиками наверху, взялся за рукоятку в форме свернувшегося дубового листа, надавил на нее, отворил ворота сантиметров на тридцать и протиснулся между створками. Через фланель рубашки живот уколол металлический заусенец. Два ряда сизых округлых булыжников, окаймленных травою, вели в ромбовидный двор, выстланный булыжниками поменьше, с заброшенной клумбой и кривым деревом посредине, чья сухая безлиственная крона чернела сетью изломанных веточек на фоне сумеречного неба. Окна, выходящие во двор, были нормального размера, кое-где на подоконниках зеленели кактусы, цвели герани и бегонии; развевались, цепляясь за иголки кактусов тюлевые занавески.
На галерею вела железная винтовая лестница. Туча взглянул на бумажку, убедился: да, Джоулем нарисована вертикальная спираль, обозначающая лестницу, и начертано горизонтально две жирные полосы, обозначающие каменную, с деревянными столбиками, галерею, которая опоясывала двор по периметру на уровне второго этажа. Между жирных полос Джоуль поставил цифру 9 – номер квартиры.
Туча взялся было за медный дверной молоточек, хотел уже стучать, но заметил на дверном косяке потертую кнопку электрического звонка. Минуты через две створка со скрипом приоткрылось, из щели пахнуло тушеными баклажанами и жареной рыбой. В сухарях жарят, успел подумать Туча прежде, чем разглядел под дверной цепочкой сморщенное женское лицо: редкие, но длинные волосы на верхней губе, кустистые полуседые брови, слезящиеся желтые глаза, тяжелые янтарные серьги в отвисших мочках ушей, а над всем этим – вязаный пушистый кандибобер.
«Здравствуйте! Я – Владимир. – Туча кашлянул в кулак и добавил голосу солидности. – Я от Михаила Эдуардовича. Он вас предупредил? Он должен был предупредить… Я к Эдику, заниматься математикой».
«Что вы хотите?» –  спросила старуха таким неожиданно басовитым голосом, что Туча вздрогнул.
«Я к Эдику, заниматься… От Михаила Эдуардовича! – повторил Туча. – Это ведь девятая квартира? Эдик здесь живет? – и для пущей убедительности развернул перед старушкой мятую бумажку со схемой.
Старуха уставилась на бумажку. Во взгляде старухи отобразился испуг.
«Что вы хотите?!»
«Я от Михаила Эдуардовича! Может, я ошибся адресом?» – Туча поспешно спрятал бумажку в задний карман брюк.
Дверь захлопнулась. Туча услышал старушечий голос, такой громкий, что ясно разобрал слова:
«Соня, за дверью какой-то молодой человек… Он чего-то хочет!»
Через минуту дверь вновь открылась. Туча поспешно нацепил очки, чтобы выглядеть безобидней. Над цепочкой белело пухлое лицо молодой женщины. Черные длинные вьющиеся волосы, большие влажные глаза, красные губы, темный пушок над верхней губой, изящные золотые сережки с зелеными камешками в нежных мочках ушей. Туча представил, как со временем пушок над губой женщины превратиться в такие же длинные редкие усищи, как и у старухи, и, набрав в грудь побольше воздуха, стал чеканить слова:
«Здравствуйте. Я от Михаила Эдуардовича. Зовут меня Владимир. Я к Эдику, заниматься. Михаил Эдуардович должен был вас предупредить».
«Конечно, Миша нас предупредил. Здравствуйте, проходите! – женщина улыбнулась, сняла дверную цепочку и пропустила Тучу в прихожую. – Меня зовут Софья Эдуардовна… Я внушаю тете Руфе, чтобы она никому не открывала дверей. Но она как-то успевает подойти к дверям раньше меня… и каждый раз пугается!»
«Ничего, ничего, – пробормотал Туча, прокашливаясь. – Я понимаю…»
Он огляделся: тетя Руфа исчезла из коридора, как будто растворилась в полутьме или просочилась сквозь стену в некую тайную каморку.
Следуя за Софьей Эдуардовной по слабо освещенному коридору, Туча не мог отвести глаз от ее выпирающих, округлых ягодиц, двигающихся под тканью бархатного халата. Коридор не был прямым, как в обычных коммуналках, коридор петлял то вправо, то влево; Туча поднялся за женщиной по крутой, узкой лестнице, обогнул огромную, выложенную синими плитками печку, затем спустился по такой же деревянной лестнице вниз, и очутился в овальной комнате с полукруглыми окнами, закрытыми тяжелыми черными портьерами.
Посреди комнаты за массивным квадратным столом сидел худой маленький старичок в стеганом халате и в маленькой черной шапочке на затылке. Перед стариком лежала толстенная книга, раскрытая посредине. Седая борода острым кончиком касалась книжных страниц. Стол освещала грибовидная настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром. Старик держал в скрюченных пальчиках массивную лупу на длинной витой рукоятке и водил лупой над страницей. Туче показалась странной не лупа, – с помощью лупы, но попроще, читал книги и его покойный дедушка, – а сама манера чтения старика. Старик читал книгу справа налево.
«Дядя Рафа, этот мальчик к Эдику! Они будут заниматься математикой пару раз в неделю», – Софья Эдуардовна эти слова прокричала. Старик даже не посмотрел в их сторону и перевернул шуршащую страницу.
Софья Эдуардовна постучала в узкую дверь. Дверь распахнул полный черноволосый мальчик лет двенадцати в белой рубашке с коротким рукавом. Мальчик поправил круглые очки, прикоснувшись указательным пальцем к дужке, и посмотрел на Софью Эдуардовну вопросительно.
«Эдик! Владимир пришел».
«Здравствуйте!» – сказал Эдик и отступил на шаг назад.
Туча прошел в комнату, протянул мальчику руку. Мальчик ответил на рукопожатие. Оба его предплечья покрывали пятна зеленки.
«Заживает, – сказала Софья Эдуардовна удовлетворенно. – Сейчас еще помажу… – и она заметалась по квартире. – Где пузырек? Я его на полочке оставила. Кажется…»
«М-ма, пожалуйста, не сейчас! – сказал мальчик. – Вот, твой пузырек, на подоконнике. Но не сейчас… Да и без зеленки заживет прекрасно».
«Но все-таки надо бы помазать?» – Софья Эдуардовна застыла с пузырьком в руке. Машинально она сняла резиновую крышечку, на ее пальцах тут же появились изумрудные пятна.
«Мам, я тебя очень прошу!.. – Эдик насупился и спрятал руки за спину. – У нас в доме гость.  Как ты думаешь, бережет ли он свое время так же, как мы бережем свое? И пришел ли он к нам только затем, чтобы смотреть, как ты мажешь меня зеленкой?»
«Ах, да, извините, Володя! Я тогда пойду… Я через часок загляну, да? Вы не против чая с пряниками? Или вам больше по вкусу кофе?»
«Мне по вкусу кофе, но я не против и чая с пряниками», – ответил Туча, склонил голову да вдобавок еще зачем-то прищелкнул каблуками летних туфель. Софья Эдуардовна поспешно закрыла пузырек и повернулась к дверям. Туча с трудом отвел взгляд от ее бедер.
Туча бегло оглядел обстановку комнаты. На одной стене – таблица Менделеева, на другой – карта земных полушарий, на третьей – анатомические картины: человеческая фигура без кожи, с красными мышцами и белыми сухожилиями; сердце в разрезе; рисунок внутренних органов, аккуратно и компактно размещенных во вскрытой брюшине. Книжные полки плотно заставлены книгами. На этажерке – коллекция минералов: горный хрусталь, прозрачный и красный, причудливо узорчатый малахит, слегка мерцающий белый полевой шпат, бугристый синий халцедон, веточка алого коралла. Бронзовый бюстик на подставке, Туча узнал черты Исаака Ньютона. Пишущая машинка Optima с вправленным в каретку листом бумаги, рядом пачка чистых листов, общая тетрадь и пластмассовый стакан с авторучками и заточенными карандашами. Подоконник заставлен разнокалиберными колбами и кассетами мензурок с синей, красной, зеленой и прозрачной жидкостями. На журнальном столике – микроскоп и предмет, похожий на подзорную трубу. Узкая тахта завалена экземплярами журналов: Наука и техника, Техника молодежи, Наука и религия, Химия и жизнь, Искатель, Популярная механика, Вокруг света, Квант, Природа, Юный техник, Юный натуралист и Шахматы. Подоконник заставлен керамическими горшками с кактусами.
Софья Эдуардовна вышла из комнаты. Туча подошел к стене, стал разглядывать фотоснимок в рамке: мужчина с кудрявой бородкой держал в руках моток веревки, за спиной у мужчины круглился рюкзак, а голову защищала каска.
«Альпинист?» – спросил Туча.
«Скалолаз, – ответил Эдик. – Это мой папа. Он был скалолазом и геологом». Туча посмотрел вопросительно. «Он погиб…» – пояснил Эдик. Туча развел руками: «Извини!..» Эдик махнул рукой: «Присаживайтесь, Владимир!» – и выдвинул стул из-под стола.
«Можно на ты… И друзья зовут меня Тучей».
«Почему?» – удивился Эдик.
«Посмотри на меня внимательно! Похож?»
«На тучу?»
«Ну, да».
«Весьма, признаться, отдаленно».
«Ладно, забыли… Зови хоть Владимиром, хоть по отчеству. Я, если что, Робертович».
«Хорошо, Владимир Робертович».
«Тьфу ты!.. Насчет отчества, это шутка. Обойдемся именами. С чего начнем, Эдуард?»
«С краткого теоретического обзора, полагаю! – Эдик вскинул брови. – Мне нужно выяснить, каков ваш уровень… Вы не против?»
«Вобщем-то… Ну, валяй, чего уж там!»
Эдик удовлетворенно кашлянул, извлек из ряда книг огромный том в кожаном переплете и бухнул его на столешницу.

**
Длинная ширма из темно-красной плотной ткани разгораживала комнату надвое. За ширмой – кровать с запахнутым балдахином. Одеяло шевельнулось, из-под одеяла показались пальцы, полуседые длинные волосы, блеснули глаза – настороженный взгляд уставился в потолок, рассматривая полосы света на потолке. Лохматая полноватая женщина с обвислыми щеками и темными кругами под глазами откинула одеяло, нашарила пальцами ног мягкие тапочки на полу, накинула синий пушистый халат на голое тело, чуть раздвинула занавесь балдахина и, с опаской посмотрела в щелку. За столом у распахнутого окна сутулился тощий парень с темными волосами, отращенными до половины шеи. Парень, одетый в черные брюки, завернутые до колен, и белую майку, осторожно водил натфилем по серебряному браслету, зажатому в тисочках. Рядом на развернутой тряпке поблескивали пассатижи, плоскогубцы, линза, молоточек. Лучи солнца играли на склянках с зеленой, красной, синей и прозрачной жидкостями, расставленных рядком на подоконнике.
«Арно!.. – сказала женщина негромко, и парень обернулся. – Арно, ты опять открыл створки, закрой их, пожалуйста! И задерни шторы».
«Мама, как можно сидеть в темноте, когда такое солнце?»
«Зажги люстру, зажги торшер, зажги бра. Но шторы задерни. Пожалуйста! Ты же знаешь, это не пустой каприз».
«Знаю, знаю, мама, это, конечно, не твой каприз», – парень вздохнул, поднялся, прошелся босыми ногами по паркету, повернул медный выключатель, украшенный растительным орнаментом, и зажглись пять ламп бронзовой люстры, состоящей из изогнутых трубок, зубчатых листьев и пяти цветков с широко развернутыми лепестками. Парень имел рост за метр восемьдесят, но высота потолков, украшенных лепниной, была такова, что ему пришлось воспользоваться палкой с раздвоенным, как змеиное жало, концов, чтобы закрыть шторы. Он уселся на стул и включил небольшой светильник, укрепленный на краю стола, вставил в правую глазницу цилиндр с увеличительным стеклом и согнулся над тисочками, рассматривая браслет.
«Арно! – женщина распахнула балдахин чуть пошире. – Никогда больше не раздвигай шторы. Пожалуйста!»  – глаза женщины увлажнились, взгляд был жалким и несчастным. Парень произнес себе под нос «тьфу ты!», отложил натфиль в сторону, вынул из глазницы увеличительный прибор, повернулся к женщине и сказал очень спокойно:
«Мама, я уже задернул шторы».
«Это хорошо. Но я прошу их больше никогда не открывать», – по щеке женщины скатилась одинокая слезинка.
«Да, мама. Конечно. Не открою».
«Но я уже много раз просила. А ты все-таки открыл…»
«Это было в последний раз. Обещаю».
«Ты уже обещал. Что в последний раз. И не раз! Обещал. Много раз. Обещал... А потом все равно! Открывал. Шторы…» – губы женщины сильно дрожали, последние слова она произнесла с трудом.
«Все-все, больше не буду обещать!.. То есть, тьфу, обещаю в последний раз, что шторы больше не открою, никогда».
Парень вскочил, обнял женщину за плечи, уложил в кровать, накрыл одеялом. Одеяло мелко тряслось от женских рыданий: «Я ведь не капризничаю! Они ведь ничего не прощают! Это такие люди… Они нас будут… искать нас будут… до конца жизни. И дело даже не в деньгах. То есть… не только в них… Это дело принципа. В этой среде не принято прощать и забывать. Ничего! Никогда! Никому! Твой отец вернул им половину того, что взял. И вернул бы остальное. А они все равно… Потому что для них деньги – это пыль. Они за слово убивают… За одно только слово!»
«Да, да, мама, хорошо, успокойся! – парень гладил ее плечи через одеяло. – Никто нас здесь не найдет. А найдет – им же будет хуже!.. Но шторы я, конечно, не стану больше открывать. Раз ты так просишь…»
«Так надо!!! Не открывать шторы, потому что так надо, а не потому, что я так прошу!..» – женщина рванула тело вверх и села на кровати.
«Да, да, конечно… – парень бережно, но сильно надавил матери на плечи, заставив ее вернуться в горизонтальное положение. – Тебе, мамуль, бабуля таблеточки сегодня давала?»
«Да, утром».
«Вот и хорошо. А сейчас я тебе снова дам».
Парень быстро отошел в комнату, дотянулся, встав на цыпочки, до крышки дубового шкафа с витиеватой резьбой, взял с него деревянную шкатулку, нашел в одном из ее отделений пузырек с белыми пилюлями и коробку с синими таблетками. Налил из хрустального графина воды в фарфоровую чашку и вернулся к кровати. Женщина приподнялась на локте, взяла с ладони сына пилюлю и таблетку, поочередно закинула их в рот, запила и с шумным выдохом откинулась на подушки.
«Только ты бабуле вечером скажи, что я тебе днем уже давал лекарства! Да? Не забудешь».
«Не забуду».
«Я уже работать не буду сегодня… наверное. Схожу-ка погуляю».
«Погуляй. Посмотри на город. В нем нельзя заблудиться».
«Я нигде не заблужусь».
«Ну, где-нибудь да заблудишься… – женщина слабо улыбнулась, выпростала руку из-под одеяла, потрепала сына по щеке. – Но в Риге заблудиться нельзя. Как ни старайся! Такой вот он… город моей юности. Ты, кстати, ведь тоже немножко рижанин, знаешь?»
«С чего бы это?» – парень удивленно нахмурился.
«С того, что я уже на пятом месяце была, когда твой папа меня увез… Так что пять месяцев ты, считай, прожил в Риге. В моем животе».
«Но я ведь тогда еще не родился!»
«Ну и что? Все равно ведь – живой был». 
 Арно подождал, пока мать крепко уснет. Вырвал из блокнота лист, написал: «Бабуля, я лекарство дал маме в 15. 30.». Подумал, куда бы положить листок, и закрепил его булавкой на ткани балдахина. Достал из шкафа белую рубашку, положил в нагрудный карман полупустую пачку папирос Казбек, подпоясался ремнем с пряжкой в форме волчьей головы, сунул в один карман рыжую авоську, а в другой бумажник, накинул на плечи просторный черный пиджак. Посмотрел на хрустальную чашу, полную апельсинов из Марокко, выбрал плод помельче, сунул его в карман пиджака. В прихожей зачесал волосы назад, раскатал штанины и сунул босые ноги в матерчатые, на резиновой подошве, черные тапки без задников.
Арно толкнул массивную дверь подъезда, – поток света ударил в глаза, – Арно прищурился и переступил через порог. С правой стороны подъезда размещалась скульптура – каменная фигура существа с львиным телом и человеческой головой, лицо можно было бы назвать красивым, если б не отколотый нос; существо лежало на животе, вытянув передние лапы перед собой и подняв голову вверх. На кошачьем туловище автор скульптуры разместил шаровидные женские груди. На хребте существа сидел цыганистой внешности парень и подпрыгивал, изображая скачку на лошади; сигарета дымилась в уголке его рта. У металлических витиеватых перильцев, ограждавших газон, стоял рослый толстяк и мял в пальцах сигаретную пачку.
Арно изучающе глянул на парней, они тоже ответили ему заинтересованными взглядами: черный костюм, белая рубашка и домашние тапочки показались им странным сочетанием. Арно достал из кармана рубашки пачку Казбека, щелчком указательного пальца выбил папиросину и на лету поймал ее губами. Смял мундштук одним движением длинных худых пальцев. Спросил:
«Огоньку не найдется?»
Цыганистый промолчал, легонько пошлепал каменное существо по одной из округлых грудей, а толстяк молча достал из кармана коробок спичек и легким движением кисти метнул его Арно.
Арно поймал коробок левой рукой, перекинул по дуге в правую, раскрыл указательным пальцем и, без помощи левой руки, извлек спичку и чиркнул ею о шероховатый бочок. Прикурив, метнул коробок обратно; толстяк еле успел поймать.
«Спасибо», – сказал Арно и, развернувшись, пошагал вдоль металлической ограды, шлепая тапками по пыльному асфальту. Он услышал за спиной:
«Что за кент, Туча, не знаешь?»
«Первый раз вижу».

Когда незнакомец дошел до конца улицы и скрылся за дверьми аптеки, Чиган достал пачку сигарет, выбил сигарету, щелкнув указательным пальцем по дну коробки и поймал сигарету губами на лету. Сказал удовлетворенно: «Так и я умею!»
«Дай-ка коробок», – обратился Чиган к Туче. Туча усмехнулся и протянул ему коробок. Чиган попробовал достать и зажечь спичку одной рукой. Не получилось, он попробовал еще раз. Спички падали на тротуар или ломались, или обжигали Чигану пальцы.
«Бля, как это он?..» – воскликнул Чиган.
«Тренируйся, тренируйся… – усмехался Туча, – если полезней занятия не можешь найти».

Арно вошел в аптеку, мелко завитая блондинка в белом халате окинула парня с головы до ног, задержала взгляд на домашних тапках, удивленно вскинула брови. Арно протянул аптекарше рецепт. Монеты звякнули о керамическое блюдце. Аптекарша пробежала пальцами по кнопкам на кассе плавно и ловко, как пианистка по клавишами.
Купив лекарства, Арно двинул через парк, посредине которого бил многоструйный фонтан. Арно прогулялся до набережной, поглазел на катера и яхты, на далекий силуэт белого трехпалубного судна. В витрине магазина игрушек внимание Арно привлекла пластмассовая божья коровка размером с половинку волейбольного мяча, и Арно зашел в магазин. Долго рассматривал со всех сторон красное пятнистое насекомое, трогал указательным пальцем резиновые усы-антенны, проверял, свободно ли крутятся четыре колесика, пытался даже заглянуть в нутро изделия через щелки в нижней его части. И сказал толстушке-продавщице, что хочет купить шесть штук таких игрушек. Продавщица выложила на прилавке шесть коробок; Арно раскрыл бумажник; продавщица выбила чек; Арно выудил авоську, сказал, что коробки в авоську не поместятся; распечатал коробки одну за другой, уложил божьих коровок в авоську попарно животами друг к другу. Продавщица напомнила, чтобы он взял чек, но Арно лишь махнул рукой. Направился, закинув авоську за плечо, в сторону дома, но по-иному маршруту. Пялился в витрины магазинов, задержался у антикварной лавки. Купил коробок спичек в табачном киоске. Прохожие удивленно смотрели на парня, оборачивались ему вслед.

У подъезда, охраняемого каменным полульвом-полуженщиной, толпилось несколько парней. На скульптуре восседал кривоногий крепыш с большой круглой башкой, на башке – пластмассовый хомуток с наушниками, плеер на ремне. Цыганистый играл с красным теннисным мячом: бросал его в стену и ловил то одной, то другой рукой. Рядом с толстяком, держа руки в карманах, стояли голубоглазый, широкоплечий шатен и хрупкий коротышка с иссиня-черными волосами и раскосыми глазами.
Арно расслышал: «Завтра с самого ранья возьмем первую партию… четыре ящика, на пробу… завтра вечером и начнем…» Арно приблизился и шатен замолчал. С любопытством уставился на Арно.
Арно кивнул толстяку и цыганистому, как старым знакомым, и протянул уже руку к двери, но застыл, развернулся, достал пачку Казбека и обратился к толстяку: «Извини, друг, я спички забыл купить!..»
Туча молча протянул коробок. Арно прикурил и вернул спички. Пыхнул папиросой. И протянул руку толстяку: «Арно». Толстяк застенчиво улыбнулся и ответил на рукопожатие: «Вова». Арно повернулся к шатену, посмотрел ему в глаза, протянул руку. «Руслан», – сказал шатен. Узкоглазый парнишка подал руку первым: «Виктор». Цыганистый тоже протянул руку: «Чиган».
Арно приблизился к крепышу, протянул руку. Но крепыш насмешливо и чуть презрительно, наклонив голову набок, посмотрел на Арно и руки в ответ не подал. Арно пожал плечами, хмыкнул и отвернулся, спрятав отвергнутую ладонь в карман. Сказал: «Ну, вот и познакомились. Раз уж живем мы тут…»
«Мы-то да, тут живем! – перебил его Мамонт. – А вот ты откуда такой нестриженный к нам свалился?»  – Мамонт спрыгнул со скульптуры. Снял наушники головы и зацепил их за корпус плеера на поясе.
Арно улыбнулся крепышу, который медленно приближался, ворочая тяжелыми плечами. Мамонт смотрел в глаза Арно исподлобья, не мигая. Арно отвечал ему таким же пристальным, но лишенным агрессии взглядом.
«Закурить дай!» – сказал Мамонт, хотя дымящаяся сигарета торчала у него изо рта.
«На!» – в тон Мамонту ответил Арно и протянул пачку.
Мамонт, не отрывая взгляда от Арно, сорвал с пачки верхнюю часть, смял оторванную бумажку, кинул ее в сторону, заграбастал штук восемь папирос, сунул их в карман рубашки и вернул полупустую пачку Арно. Арно спросил, не дружелюбно, но и без злости: «Тебе не поплохеет?»
Мамонт растерялся. Он не находил, что ляпнуть в ответ, но и бить в морду вроде было еще рановато. Рубль сделал шаг вперед и положил руку на плечо Мамонта: «Так! Ну, ладно…» Мамонт сердито отдернул плечо и скривил полфизиономии, показав желтоватый клык. Туча сделал губами звук «п-р-р-р-р», зевнул и со скучающим выражением на лице огляделся. Заметил шестерых парней, которые шли от перекрестка в их сторону и громко сказал: «О, брачки, а к нам, кажется, депутаты!..»
Копания топала по правой стороне улице; парни покачивались, у некоторых заплетались ноги. Мужчина с портфелем быстро перешел на левую сторону, боязливо оглянулся. Один из парней с подскоком ударил ногой по круглому жестяному мусорнику, закрепленному на стене, мусорник повис на одном гвозде, обертки от мороженного и окурки посыпались на тротуар.
«Шайба шурует», – сказал Чиган.
«Шкеты с Шайбы совсем оборзели, – сказал Рубль. – Как будто у себя на районе…»
«У себя они так не борзеют», – сказал Туча.
«Ну, да, – согласился Рубль. – Их там Кочан и Студень держат в страхе.  А у нас, значит, можно борзеть».
«Сейчас доборзятся! – Мамонт потерял интерес к Арно и, нагнув башку еще ниже, уставился на приближающуюся компанию.
«Наши старшие все или в армии или на зоне, – сказал Рубль, зачем-то решив прояснить ситуацию для Арно. – А шайбовские как раз или демобилизовались или откинулись. Вот зеленые гандоны и чуят силу за собой…»
Арно пожал плечами. На него никто уже не обращал внимания, и он мог бы незаметно для всех скрыться за дверями подъезда. Но он лишь сделал несколько шагов назад, присел на металлическую ограду, повесил на штырек сетку с божьими коровками и стал наблюдать.
Парни с Шайбы подошли вплотную. Рубль расставил ноги пошире, зацепил большие пальцы за ремень и сказал, обращаясь только к двум из пришлых парней, игнорируя прочих:
«Тефтеля, Дикий… вы совсем припухли, да?!»
«А-чо?! – мутные взгляды шарили окрест. – Мы гуляем, никого не трогаем, а вы тут хули торчите? Доебаться до нас решили, да? Так одни такие доебались недавно, всю жизнь будут на таблетки работать».
Теперь Рублю следовало что-нибудь ответить. Все ждали от него ответной реплики. Только Мамонт уже бил пяткой по асфальту, готовясь рвануться в бой. Рубль набрал воздуха в легкие. Ответ созрел у него в голове, следовало лишь произнести его качественно – уверенно и весомо.
Арно поднялся с ограды, вынул из кармана пиджака апельсин, встал рядом с Рублем, обвел взглядом пришлых.
На лице у Тефтели отобразились противоречивые чувства, возмущение пополам с радостью.
«Гля! Патлатый!»
Шайбовские парни с изумлением осматривали Арно сверху вниз.
Арно подбросил апельсин, поймал той же рукой, раздался звук шлепка плода о ладонь. Арно отвел правую полу пиджака. Отцепил от ремня узкий черный продолговатый предмет. Дернул кистью, раздался металлический щелчок. Не очень длинное, но широкое, чуть скошенное на кончике, лезвие сверкнуло в солнечных лучах. Арно взрезал кожуру апельсина, остро запахло цитрусовым. Кожуру Арно снимал, как чистят картошку, от одного полюса плода к другому. Снимал нарочито медленно, аккуратно, с серьезным выражением лица. Срезав тонкую ленточку, Арно кинул ее перед собой, ленточка упала рядом с кроссовкой Тефтели. Тефтеля коротко глянул вниз и опять завороженно уставился на блестящее лезвие. Арно сделал шаг вперед, вторая ленточка упала на носок кроссовки Дикого, Дикий шагнул назад. Третью ленточку Арно бросил, целясь в живот Тефтели. Тефтеля молча отступил назад. Арно чистил апельсин, легкими движениями кисти отбрасывал кожуру в сторону компании шайбовских, и все шестеро молча пятились.
Апельсин лежал на ладони Арно, белея губчатым подшкурком. Арно понюхал фрукт, сказал: «Классно пахнет!» На лезвие ножа желтел сок кожуры. Арно улыбнулся Тефтеле и спросил вполне дружелюбно: «Ну? И чего?»
«Да, так, ничего…» – ответил Тефтеля, пожал плечами и оглянулся на своих, ища моральной поддержки. Шайбовские отводили взгляды, рассматривали асфальт под ногами и свою обувь.
«А если ничего тебе не надо, то чего ж ты ждешь?»
«Ладно, пошли!..»  – сказал один из шайбовских парней и развернулся. За ним развернулись остальные. Дикий почесал нос, Тефтеля пожевал нижнюю губу и тоже развернулся. Дикий оглянулся на товарищей, произнес нечто невнятное и отступил на два шага назад.
«Чего застыл? Догоняй своих!» – велел ему Арно уже без прежнего дружелюбия.

Когда шайбовские скрылись за поворотом, Арно протянул апельсин стоящему ближе прочих Чигану; достал из нагрудного кармана клетчатый носовой платок, тщательно протер лезвие и рукоятку. Сложил нож, отвел полу пиджака и прицепил нож к ремню за тонкую металлическую клипсу: «Вот так… и драться не пришлось».
«Жаль, что не пришлось», – буркнул Мамонт, но все же одарил Арно взглядом, в котором появилась толика уважения.
«А можно взглянуть?..» – спросил Рубль, указывая пальцем на нож.
«Да, конечно», – ответил Арно.
Рубль рассматривал нож, соображая, как его разложить.
«А где тут кнопка?» – спросил он озадаченно.
«На кнопках, это ты в фильмах видел? – спросил Арно насмешливо. – А у меня другой механизм… Резко, кистью! Нож сам разложится».
Рубль быстро дернул кистью. Лезвие выскочило из рукоятки, щелкнул фиксатор. Рубль попробовал сложить нож.
«На боку рычажок, – пояснил Арно. – Надави на него».
Нож сложился, Рубль погладил большим пальцем витиеватый рельефный узор из светлого метала на черном дереве рукоятки, вернул нож Арно, сказав с одобрением: «Вещная вещь! Где достал?»
«Сам сделал, – ответил Арно. – И механизм – мое изобретение».
«Сам? – Рубль присвистнул. – Ну, ты мастер! А мне сделаешь?»
«Недешево обойдется».
«Я не нищий. Договоримся».
«Но и не дорого. Оружие не должно быть слишком дорогим. Чтоб не жалко было скинуть, если что… – Арно хитро подмигнул Рублю. – Хочешь перо, как у меня, придется ждать, – Арно вновь раскрыл нож. – Клинок кованый. Видишь – линии на лезвии».
Рубль пригляделся к волнистым черным, серым и сизым полоскам на клинке, и кивнул.
«Кованый клинок – лучше. Острее и крепче. И дороже. Но кузнечных инструментов у меня сейчас нет. Кузница моя осталась в Ростове-на-Дону. Я оттуда. Переехали срочно, все пришлось бросить. Пока обзаведусь здесь кузницей, время пройдет. Но если хочешь клинок попроще, могу выточить из нержавейки. За пару дней сделаю. И лезвие, и рукоять, и механизм. Все такое же, как у меня, но клинок будет похуже. Хотя тоже ничего! Апельсины чистить вполне сгодится».
«Нет, я хочу такой же, кованный. Подожду».
«Так ты, значит, из Ростова-на-Дону?..» – спросил Чиган. Он отсоединил дольку от апельсина и протянул апельсин Мамонту.
«Да. «Одесса – мама, Ростов – папа». Знаешь такую поговорку?»
«Нет, не знаю. А должен?»
Арно усмехнулся. Мамонт передал половинку апельсина Брюсу, облизал пальцы, сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:
«У меня соседи во дворе по пьяне как-то сцепились… Один, вот, тоже – финку достал. Пугнуть, наверное, решил. А второй у него финку отобрал. И ему же в задницу всадил. Тот дурень выжил, конечно, но кро-ви-щи было… Весь двор залил. Визжал, как хряк!»
«Потому что только пугал ножом, а это блеф, – сказал Арно. – В таких случаях нельзя блефовать. Если б эти чуваки на меня двинули, я бы их вскрыл. Без раздумий. Они это почуяли, потому даже не дернулись. А если б я просто пугал их, могли бы и рискнуть».
«Ну, ударил бы ты ножом, пошел бы в тюрьму», – сказал Туча.
«Знаю. Но все равно – пырнул бы. Говорю ж, блефовать, это не всегда хорошо. Люди чуят, пугаешь ты их… или готов идти до конца. И если понимают, что готов, то прогибаются».
«Ну, ты дюже резкий, значит?» – Мамонт произнес это с иронией.
«У нас, в Ростове, все такие. Все, кто правильно живет. Все, кто на земле твердо стоит. Иначе у нас – не выжить… А вот эти кексы борзые, они откуда такие нарисовались вдруг?»
«С Шайбы, – ответил Чиган. – Рядом с мореходкой, где трамвай кольцует, такой пятачок зеленый, на нем – круглая пивнуха. Это – Шайба. И весь район вокруг – Шайба».
«Понял. Сегодня мимо гулял. Вы в рогах с ними, что ли?»
«А *** проссышь?.. – Чиган пожал плечами. – Наши старшие ребята с Шайбой всегда дрались. Но потом и наши и шайбовские… кто в тюрьму, кто в армию…»
«Какие-то мелкие у вас тут, в Риге, войны. Вот у нас, в Ростове – по две сотни человек с каждого района. Прут друг на друга – как красные на махновцев. И не с голыми руками. С цепями, с бритвами, с кастетами и заточками. Даже с самопалами… Но я-то самопалы не люблю: заряд один, а точность фиговая, да и выстреливает не всегда, а выстрелишь – и потом все равно этим самопалом машешь, как дубинкой… Хотя умельцы с завода делают и настоящие стволы… и волыны, и дуры, и плетки. Но их только матерые используют. Те, кто масть держат. Те, у кого серьезные дела, а не дворовые войнушки».
Чиган слушал, открыв рот. Мамонт шлепнул его снизу ладонью по подбородку: «Захлопни пасть, а то челюсть на асфальт упадет! Тебе лапшу вешают, а ты и развесил лопухи».
Мамонт надел наушники на голову, нажал на кнопку плеера, чертыхнулся, нажал еще раз, снял плеер с ремня, потряс аппаратом возле уха, прислушиваясь к щелканью невидимого механизма.
«Лапшу?.. – потупился Арно. – Ну, ладно… Не верится – не верь. У вас тут жизнь очень уж спокойная, вот и кажется, что я сказки сочиняю. А у нас, в Ростове, даже малолетки без ножа или кастета на улицу не выходят. И огнестрел у многих припрятан… мало ли что…»
«У нас тута-ваще сгущенкой намазано! – воскликнул Мамонт. – Ты не потому ли сюда перебрался? А патлы такие у вас тоже все отращивают?»
«Что ты доебываешься до человека? – сказал Рубль и повернулся к Арно. – Извини, друг! Мамонт вообще-то классный, но его, бывает, заносит».
«Ну, друзьями мы пока не стали… У меня все друзья – в Ростове. Но перо я тебе смастырю. Как обещал».
Арно вытянул руку в сторону Мамонта:
«Что, не работает японская машинка? Дай-ка, посмотрю!»
«Сломалась, наверное, – Мамонт раздраженно и нервно потыкал в кнопку несколько раз. – А вроде новый… Япония!»
«Да, дай!.. Хуже не сделаю», – сказал Арно настойчивее.
Мамонт снял плеер с ремня. Арно повертел плеер в руках, щелкнул крышкой.
«Новый, да. Хорошая вещь. А вот тут, видишь, царапины? Ты его шандарахнул, наверное?»
«Да, по пьяне с забора слетел, гы!» – заржал Чиган, и Мамонт на него покосился.
Арно вынул кассету, повернул плейер так, чтобы солнечный свет падал на ролики.
«Я возьму домой? Починю – верну».
«Ну, возьми…» – согласился Мамонт, хотя и с явной неохотой.
Арно снял с ограды авоську с божьми коровками, зашел в подъезд, дверь захлопнулась с громким стуком, задребезжало стекло.
«Какой-то он… не такой», – сказал Мамонт.
«Да, нормальный он», – возразил Туча.
«Не-а… Понтярщик! Нос кверху, в Ростове то, в Ростове сё... Пуп земли у них там, в Ростове. А я даже не знаю, где это…»
«Ростов-на-Дону, он на Дону. И еще  есть один Ростов… где-то…»
«И чо-он в тапках? – спросил Мамонт. – Зимой он тоже в тапках по улице ходит?»
«Зимой – в валенках», – хохотнул Чиган.
«И костюм напялил, – не унимался Мамонт. – Жара, а он в костюме мудацком. Выебывается! И волосы, это, конечно, трындец… Но тапки – это ва-ще!»
«Тапки, это двойной трындец, – улыбнулся Чиган. – Смерть всем, кто в тапках!»
«Да нет, ладно, пусть живет, – сказал Мамонт с серьезной и несколько обиженной миной. – Тем более, мы с ним на разных улицах…»
Все, кроме Брюса, рассмеялись, а Брюс спросил:
«Ну, а кличку ты ему уже придумал?»
«Длинный… Подойдет?»
«Не-а, не годится, – ответил Туча. – Скучная кличка. В каждом дворе – свой Длинный».
«А-а-а, ну его… обойдется без кликухи», – Мамонт сказал это таким тоном, как будто получить от него кличку – большая честь.
«Но шайбовских он все-таки лихо закошмарил», – сказал Рубль.
«Потому что все шайбовские ссыкулявые, – Мамонт сплюнул на асфальт. – Все до одного».
«Да, ладно, так уж и все?» – спросил Туча.
«Не да-ла-н-на, а ссыкулявые. Всегда они такими были… Ссыкло трухлявое и салабоны!..»
«Так, бандиты, – Рубль вспомнил, зачем собрал друзей. – Это все ерунда. А важно, что завтра в половину пятого утра мне… нам привозят первую партию. Четыре ящика, для начала. Заныкаем пузыри… я уже наметил места… и тем же вечером… »
Рубль хитро подмигнул и с наслаждением вдохнул свежий весенний воздух