АС

Сюда не прилетает звон церквей,
И улиц шёпот здесь совсем не слышен;
Тут крики чаек, жаждущих морей,
Спускаются, как снег, над серой крышей.
 
Вот сфинкс таинственный — лохматая губа,
Что в саркофаге бака роет мышку.
Наш зной пустынь — котельная труба,
И путеводная звезда — электровышка.
 
Курсанты спят, но воинства эссе:
Погон — билборд, кронштейны — эполеты;
Парад светил желтеет вдоль шоссе, —
К кому-то по нему летят кометы.
 
Горнило неба — лампа в проводах,
Сигнал побудки — горн электродрели.
Подошвой ямки вырыв во дворах,
В последних скрыли всё, что так хотели.
 
Все чаяния заперты в окне.
Где вспышки глаз, дыхание Зефира?
Все плоскости слились в едином дне —
Для зрителей из кукольного мира.
 
Они, усевшись, пристально глядят
Вокруг, дуальность видя, — дня и ночи,
И так, исчерпав символ, как дитя, —
Не будущее, — прошлое пророчат.
 
«Но обратите взгляд — сквозь важный лаз
В пороге, — армия идёт дрянной дружиной,
В главе — забвенья рыцарь, хмурый ас,
Сознанья ренегат — Король Мышиный.
 
Его бугаи — десять цепких лап
Сжимают бёдра, голову, предплечья:
Так этот фарисейский эскулап
Врачует мир и разум человечий.
 
Его корона — на семи главах —
Венец страстей, невежества и страха;
За ним — когорта разномастных плах,
И каждой жертве — табельная плаха!»
 
«Прости, старик, но этот вечер нам
Отвёл Господь не страху, но веселью.
Мы в оккупации, конечно, ночь черна,
Так мы вином разбавим мглу осеннюю!»
 
В ту ночь они ужасно напились,
С луной заснув: за тучей, втихомолку.
Старик не пил, не спит, — взирает ввысь,
На переплётов строй на старой полке.
 
Он видит полк, нарывы старых битв,
Волненье, газ, петарды новой битвы;
Движенье глаз — борьбы аперитив;
Шкатулки для духов, для лезвий бритвы.
 
Тщедушный кмет стяжает уголок, —
Его довольство — вогнутые грани;
Грохочет пол, сверкает потолок,
И скобы стен смыкают поле брани.
 
Редут устроен. Держатся низы;
Платок прощальный держится осиной.
Вдруг молния — разрыв сплошной грозы:
Как свет Творца из бреши скорлупиной.
 
Кураж людей, ведомых на убой,
Берущий свой исток в исконной сказке,
Стал осиян возникшей для острастки
В руинах туч участливой Луной.
 
Блестит карниз своим железным лбом,
Мятежный жар фонарный отражая.
Неистовый цветок тревожный дом, —
Как поле ржи, — ветрами окружает.

Штыками рвут полки; иные спят:
На них ревут сержанты, — зла утехи.
На стылом камне ёжится солдат, —
Сжимает автомат, жуёт орехи.
 
Быть может, этот жалкий рядовой,
Контуженный апрельскою метелью,
Заглушит в голове безумный вой
Отчётливым видением, ясной целью.
 
Как он встаёт, рассеивая хруст,
Растягивает ржавые шарниры,
И сквозь пробрешину в оскале сжатых уст
Трубит призыв воинственной Багиры.
 
И, как артисту в грудь в премьерный день
Выстреливает возглас из партера,
Из чащи леса — гибельная тень, —
Выскакивает гордая пантера.
 
Забрав наездника, она, — накаты волн, —
Свой бег к костру осины устремляет.
Прыжок. Толчок. Золой крошится ствол.
Дуэт, приняв огонь, впотьмах взлетает.
 
Горящий уголь, рдея, валуны
Багровым мхом тревожным покрывая,
Стремится пред лицом своей Луны, —
Летит, стрекалом древним понукаем.
 
Летит над кладбищем разбитых кораблей,
Где ‘острова и моря нет в помине;
Над стаей чаек, чаявших морей,
Устлавшей остов, замерший во льдине.
 
Он подлетает к стойбищу врага, —
Мышиных полчищ, — пойме волосатой;
Отдав приказ и крепко сжав бока,
К пантере ник, — спускаются глиссадой.

Стремительно лавируют среди
Истошных писков, залпов канонады:
Кислотных искр вектор упредив,
Несутся в тронный зал, — туда им надо!
 
Они влетают в сумрачный покой.
Гардины пляшут в траурной метели.
На жёстком троне ёжится король.
Они — пред ним. Они сюда летели.
 
И кукловода ярое дитя,
Ступив на почву, к трону подступает,
И к взгляду-взгляд прямую проведя,
Он все семь пастей твари разрубает!
 
И едкий яд разъятого звена
Ошпарит обречённого поэта.
Но враг повержен, — есть на то цена.
Да будет так. Но так ли будет это?
 
Пока Он здесь. Ничто не решено, —
Он помнит строчки сокровенной книги,
Открытой для него княжной одной:
Он был её гвардейцем в прежней лиге.
 
Дышало лето. Свет. Усадьба, бор.
Их связывала родственная сила:
Тогда Он охранял Её задор,
Тогда Она покой Его хранила.
 
Был день: Она, забрав Его с поста,
Прижала к книге гребнем одеяла;
И нежным пальцем смерив гладь листа,
Она Ему Причины объясняла.
 
Минули дни: и лето, и зима;
Норвежский лес остался за границей
Бурьянных баррикад. Поход, война, —
Ох, знал бы Он, как долго будут длиться.

Но стихли грёзы.. Предстоит полёт.
Откуда ж слёзы? Дерево не тает..
Солдат не спит. Уже Он встал, идёт,
И, сфинкса вызвав, к фронту улетает.
 
Посыльный гак покинул свой редут:
«Бурлит война.. Но какова же мера?
Быть может, флаги снова воспорхнут
На штоках замка дяди Дроссельмейра?»
 
Бежит поручик в сонме часовых,
Слепую поступь мёртвых огибая;
Мигает трасса в небе между пихт:
Летит комета — вестница немая.
 
Он узнаёт её лохматый хвост,
Наездник виден: контур манекена
Становится знаком и — в полный рост:
Задор в глазах, божественная пена!
 
Его он помнит по обильным дням,
Когда вино и жизнь текли рекою,
Когда, как струны, чувства милых дам
Ласкались шутки лёгкою рукою.
 
Но знает гак, что этот яркий сон —
Лишь материал довольствия поэта?
Любовь в стихах — единственный закон;
В стихии ночи есть зерно рассвета!
 
«Взлетай скорей! Лети, полночный ас,
Как стая журавлей к тебе летела!
Пусть, рухнувшее, вспыхнет среди нас
Благим огнём твоё больное тело.
 
Быть может, тот израненный боец,
Лежащий без сознания под фирном,
Проснётся завтра в госпитале мирном,
В палате исцелившихся сердец;

Цветущим днём любимую найдёт, —
Родных, друзей наладят окружение, —
И станет окольцован род и род;
Желание, Деяние, Рождение.
 
И будет быт их весел и богат:
В просторном доме — радостные вехи».
 
Дай знать, к чему сжимает автомат
Глухой солдат, чеканящий орехи.
 
(28.03.2O2I)