Елена Уварова. Свекровь. Рус. Бел

Старый двор в затерянной станице.
Гладит небеса уставший взгляд
женщины, с которой породниться
выпало мне много лет назад.
Вот она скрутила листик мяты,
и о чём-то мирно тарахтя,
села. И на лавочке дощатой
вытянула ножки, как дитя.
Личико – мочёная грушовка,
лисий нос, в глазах тепло и дым.
 
Помнится, меня колола ловко
словом, будто гвоздиком стальным.
Зной кружил над крышами уныло,
и пока в кастрюле грелись щи,
сыну между делом говорила:
«Ты, родной, другую поищи».
Сын смущался, я кривила губы
и крутила пальцем у виска,
слыша, как гудят недружелюбно
сонные мушиные войска.
 
Но остыла прежняя гордыня,
словно уголь в глиняной печи.
Между нами стол, тарелка с дыней
прямо со свекровиной бахчи.
Злость ушла и больше не тревожит,
сгинула моя дурная прыть.
Я гляжу на сухонькие ножки
той, с которой нечего делить,
на закат, где небо безмятежно
греется и греет до зимы.
Чувствую, как в душу лезет нежность,
и не отмахнуться, чёрт возьми.
 
 Свякруха
 
Стары двор у закінутай станіцы.
Гладзіць нябёсы стомлены погляд
жанчыны, з якой парадніцца
выпала мне шмат гадоў назад.
Вось яна скруціла лісцік мяты,
і пра штосці мірна тарабанячы,
села. І на крамцы дашчанай
выцягнула ножкі, як дзіцё.
Тварык - мочаная грушоўка,
лісіны нос, у вачах цяпло і дым.
 
Памятаецца, мяне калола спрытна
словам, нібы-та цвічком сталёвым.
Спёка кружыла над дахамі маркотна,
і пакуль у рондалі грэлася капуста,
сыну паміж справай казала:
"Ты, родны, іншую пашукай".
Сын бянтэжыўся, я крывіла вусны
і круціла пальцам у скроні,
чуючы, як гудуць непрыязна
сонныя мушыныя войскі.
 
Але астыла ранейшая ганарыстасць,
нібы вугаль у глінянай печы.
Паміж намі стол, талерка з дыняй
прама са свякрухінай бахчы.
Злосць сышла і больш не трывожыць,
згінуў мой благі спрыт.
Я гляджу на сухенькія ножкі
той, з якой няма чаго дзяліць,
на заход, дзе неба ціхамірна
грэецца і грэе да зімы.
Адчуваю, як у душу лезе пяшчота,
і не адмахнуцца, каб іх чорт узяў.

     Перевод Максима Троянович