дорога к близкому апрелю...

Дорога к близкому апрелю

  Снег на Елюге проседает к реке, жмётся ко льду. Первые чёрные запятые промоин робко бунтуют в крепком насте. Малахитовые следы выступившей воды чисты, опрятны. Местами, как сквозь промокашку, влажнеет река, отпотевает сереньким бисером. Но пока мало что держит тебя у речки: перевязана от берега до берега сугробами.
  Только на крутых и высоких местах они начинают съезжать, обнажая коричневую землю, тёплые бока валунов.
  Повеселей сегодня птицами: губные гармошки снегирей, нежное кряхтение воронов в густом ивняке у речной кручи, шум на коммуналке у сорок, то тут, то там вспыхивающая морзянка синиц, стихийное собрание ворон на Петровщине…
  Юг тёмно-синь… От края до края укреплён лучинами света. Многокилометровое тонкорунное забрало из света. Свет то вольно распускается струнами, то притихает, подрагивает в синей темени крепостных стен. Самое время посадить на горе с мольбертом Оссовского – его день.
  Пока забирался в гору, небо отяжелело, поползли по нему тучные гусеницы облаков. Они стали распускать светло-серую кальку. Летом их безобидная занавесочка таким ливнем может ошеломить! А я… я подумал о снеге, и тут же на дорогу выдуло сверху редкие снежинки, а солнце закрыло большое бесформенное облако. И я завидовал далеким ельникам, хватавшим за рекой недоступную мне порцию солнца и тепла. Их светлая фаланга была выверено, геометрически очерчена чёрными передовыми молодцами-деревьями. Наверху стало зябко, пришлось снова вспомнить о шапке.
  Сугробы со вчера откинуло от ручьев ещё на локоть коричневой грязи и присадило. Но ночью подсушило воды и приморозило, и ручьи шуршали, скреблись под испятнанным дырочками, рябым и испачканным ледком. И только на свободных от тени старых, корявых ракит местах журчали на воле.
Но вокруг было тихо-тихо. И пробежавший мимо лесовоз долго-долго гудел на невидимых горках и поворотах дороги.