11. Поварово. Август 1946 года - июнь 1948 года

 
Сначала мы недолго шли по улице, вдоль которой с обеих сторон стояли одноэтажные дома с палисадниками. Потом вошли в прозрачный лесок и продолжили путь по широкой, но очень извилистой тропинке, которая огибала многочисленные, довольно большие, округлой формы ямы. Я спросила у мамы, что это? Мама ответила, что это следы воронок от бомб, здесь шла война. Мы вышли на поляну и за рядочком кустарника увидели на фоне леса два деревянных двухэтажных дома, которые стояли под прямым углом друг к другу. «Вот здесь мы и будем жить» – сказала мама.
В каждом доме было по восемь квартир, двухкомнатных и трехкомнатных, все коммунальные. Маме дали десятиметровую комнату в двухкомнатной квартире на втором этаже одного из домов, который стоял ближе к лесу. Сказали, что это временно, скоро дадут комнату лучше. Из комнаты дверь вела на довольно большую (примерно, 2,5х1,5м.)  незастеклённую террасу. В квартире, кроме двух комнат, была большая кладовка и просторная кухня с дровяной плитой  и двумя кухонными столами. Между входами в комнаты располагалась топка стенной печки для обогрева. На кухне у входа над металлической раковиной висел простенький умывальник, под раковиной стояло жестяное помойное ведро. Около кухонных столов стояли эмалированные вёдра с водой, закрытые крышками.
В доме было печное отопление, отсутствовали водопровод и канализация, все удобства – во дворе, а воду привозили каждый день на лошади, запряжённой в большую бочку на колёсах с деревянной затычкой сзади, внизу, куда подставляли пустые вёдра. Первое время не было и электричества, пользовались по вечерам керосиновыми лампами для освещения и в тёплое время года керосинками для приготовления пищи. Керосиновая лавка находилась за станцией. Там всегда были очереди.
Мама открыла ключом комнату. Динка встретила нас оглушительным лаем. Она бросилась ко мне, скакала, прыгала вокруг меня, стараясь на лету лизнуть. Я села на пол рядом с Динкой обняла её и заплакала. Динкина шерсть была тусклой, сероватой, свалявшейся, местами в колтуны.  Я плакала, а Динка повизгивая, облизывала моё мокрое от слёз лицо. Мама что-то разогрела на плитке, вскипятила маленький чайник, и мы сели ужинать.
В нашей комнате вдоль длинной стены стояли две аккуратно застеленные железные кровати. У другой стены стоял шкаф для одежды, маленький книжный шкафчик и два больших деревянных сундука один на другом, посредине – обеденный стол и несколько стульев. Было очень тесно. С террасы открывался вид на огороды, слева на лес, справа редкие частные одноэтажные домики. Пахло травой и дымком.
Через несколько дней, наверное, в воскресенье дядя Боря привёз к нам бабушку и Валеру. Первого сентября мы с Валерой пошли в школу с цветами и новыми портфелями, я – в третий класс, Валера – в первый. Мама и бабушка нас провожали. Второго сентября мама пошла на работу, а бабушка принялась за хозяйство.
Посёлок Поварово располагался по правую сторону от Ленинградской железной дороги, по ходу поезда из Москвы, по левую сторону – деревня Поварово и Механический завод, где работали в основном, заключённые. За заводом располагалась зона, огороженная забором с колючей проволокой и вышками по углам. Там в бараках жили заключённые. Завод и зона соединялись коридором из колючей проволоки. Это всё было тоже в ведомстве Берии. Маму назначили начальником медсанчасти этого лагеря, в штате которой был ещё врач (пожилая женщина), медсестра и санитарка.  Других врачей в Поварове не было, поэтому в медсанчасть обращались и служащие завода и местное население. Маму часто вызывали к больным в нерабочее время и даже по ночам. На эти вызовы маму обычно сопровождала верная Динка. Мама потом говорила, что без Динки ей было бы совсем страшно ходить ночью по тёмным, неосвещаемым улицам.
В посёлке имелось два магазина. Они были деревянные, маленькие, продавались в них  продукты питания, хозяйственное мыло по карточкам. Один находился совсем рядом с железной дорогой на нашей стороне и назывался «Железнодорожный», второй – на другой стороне железной дороги. Хлеб в эти магазины привозили каждый день, и за ним всегда стояла очередь, как, впрочем, и за другими продуктами.
За заводом, рядом с зоной находилась вместительная баня и приземистый деревянный клуб. В клубе проводились собрания, раз в неделю «крутили» кино, по частям, после каждой части зажигался свет, и механик, переставлял киноленту. Баня для вольнонаёмных работала один или два раза в неделю. В другие дни в бане мылись заключённые по графику. Иногда мы ходили в кино, раз в неделю ходили в баню. Все дома в посёлке были частные, одноэтажные, кроме тех двух, в одном из которых мы поселились. На станции в маленьком деревянном домике продавали билеты, и имелась крошечная комната ожидания. Платформы были низкие, почти вровень с землёй.
В железнодорожной насыпи, там, где уже заканчивалась платформа, имелся проём для проезда машин по грунтовой дороге, которая соединяла деревню и посёлок. Эта дорога соединяла Поварово с Ленинградским шоссе (3 км). Она проходила недалеко от наших домов и уходила в лес. Заасфальтировали её только через несколько лет, когда построили у деревни Ложки военный городок.
За дорогой, напротив домов  находился торфяной пруд с прозрачной коричневой водой, заболоченными берегами и единственным мосточком, по которому можно было добраться до воды. В этом пруду в жару купались (те, кто умел плавать, т.к. оступаться там было нельзя, на дне – вязкий торф), на мосточках полоскали бельё. Из этого пруда носили воду в вёдрах для полива огородов. За прудом наискосок на большой, неогороженной поляне стояла маленькая одноэтажная школа. Недалеко стояли несколько бараков, глубокий колодец и лес, лес, кругом лес и кое-где поля на север до населённого пункта «Берёзки», на восток – до Ленинградского шоссе.
 В лесах было много воронок, больших и не очень от бомб и мин. Встречались и неразорвавшиеся снаряды. Люди их находили и не всегда разумно поступали, в результате чего случались трагедии. Я была свидетелем одной подобной трагедии.
Весной (в конце апреле или начале мая) 1948-го года мы, девочки нашего двора на открытой терраске соседнего дома прыгали через верёвку. Тогда это была очень распространённая игра – двое крутят верёвку, а остальные по очереди через эту верёвку прыгают. Вдруг, мы услышали громкий взрыв – где-то совсем недалеко, в ближайшем лесочке взорвалась мина. Мы и все кто это слышал, побежали к месту взрыва. Среди редких берёзок у дымящегося костра, среди разбросанных взрывом полуобгоревших поленьев лежал мёртвый мальчик. У мальчика вместо глаза была дыра в четверть лица. Бабушка моя подняла кепку мальчика, в которой было то, что осколком мины выбило из головы мальчика…
Как потом выяснилось, несколько мальчиков нашли в лесу мину и решили посмотреть, что будет, если мину бросить в костёр. Они стояли на расстоянии и смотрели, а мина лежала и лежала в костре. Тогда самый отчаянный и легкомысленный из ребят, Валя Козлов, мой одноклассник, беленький, симпатичный мальчик, который сидел в классе не далеко от меня, через проход между рядами парт, решил поворошить в костре палкой. Мина взорвалась. Валю убило, одному из мальчиков осколком оторвало палец на руке, но, с перепугу, он это не сразу и заметил и, что было сил, бросился бежать прочь, как и его товарищ. Валю хоронили через два дня. Дырку в голове закрыли комком бинтов. На похоронах был почти весь наш класс. Было страшно и очень жалко Валю. 
Школа представляла собой приземистое деревянное строение с большими окнами. За входной дверью начинался коридор в виде буквы «Т», в который выходило пять дверей
не считая входной. Двери вели в учительскую и каждую из четырёх классных комнат,  примерно, на тридцать учеников. Отопление печное, в каждом классе на стенке при входе – крючки для одежды, удобства за школой в маленьком холодном деревянном домике.
В те времена школы делились на три вида: начальная (с 1-го по 4-ый класс), неполная средняя (по 7-ой класс – семилетка), средняя – десятилетка. В Поварове была «семилетка». С 1-го по 4-ый тогда было в ней по одному классу, с 5-го по 7-ой – по два класса («А» и «Б»), так как в 5-ый класс приходили дети из окрестных деревень, где были только начальные школы. Младшие классы учились в первую смену с восьми утра до двенадцати, старшие – во вторую. Кажется, была ещё и третья смена, но, может быть, я ошибаюсь.
Существовало ещё одно классное помещение в развалинах двухэтажной каменной школы (она была на горке ближе к железной дороге), которую взорвали то ли немцы, то ли наши войска при отступлении во время войны. В этих же развалинах была меленькая квартира директора школы Фёдора Емельяновича Андреева. Это был очень хороший человек, энтузиаст своего дела. Года через два, стараниями Фёдора Емельяновича, к школе пристроили ещё два класса, а в развалинах оборудовали спортзал, в котором весной и осенью в холодную или дождливую погоду проходили уроки физкультуры.
Мою новую учительницу звали Софья Сергеевна Панфилова. Высокая стройная женщина лет 45-ти (муж её погиб на фронте, детей у неё не было) всю свою материнскую любовь она отдавала ним, своим ученикам. Строгая, но справедливая и добрая, Софья Сергеевна никогда на нас не  кричала, не повышала голос. Если кто-то  делал что-то не так, она строгим голосом говорила: «Худо. Это худо» – и этого было достаточно, что бы навести порядок. Софья Сергеевна очень хорошо объясняла, много нам интересного рассказывала, читала. Возила нас в Москву в театры и музеи. Мне стало очень интересно учиться.
Первые послевоенные годы многие голодали. Детей из плохо обеспеченных семей, а их в те годы было очень много, в школе чуть-чуть подкармливали – в большую перемену в класс откуда-то приносили лотки с небольшими серыми булочками и раздавали по специальному списку. Я не пробовала эти булочки, но те, кому их давали, быстренько и с удовольствием съедали.
У меня появились подружки: Зоя Колобаева, Люда Савельева, Ира Костюк (она пришла, мне кажется, в класс в середине учебного года), Ала Халепо (она пришла к нам  уже в 4-ый класс). С Алой мы дружим до сих пор, хоть и не очень часто  видимся.   Ала доктор медицинских наук, у неё хорошая семья, сейчас она занимается внуками.  Зою Колобаеву мы с Алой пять лет назад проводили в очень дальний путь, откуда не возвращаются. Она была геофизиком, много поездила по миру. Люду Савельеву я после школы почти не видела. Она рано вышла замуж, родила дочку, переехала с мужем жить в другой подмосковный городок. Ира Костюк окончила МИИТ, переехала в Крюково, долго преподавала в Московской Школе Машинистов на Солнечногорской улице, рядом с платформой Моссельмаш. Я видела Иру последний раз, где-то, в конце восьмидесятых, когда работала практически рядом, в отраслевом НИИ.
Я и все мои подружки учились хорошо.  Мы вместе играли, бывали друг у друга, иногда вместе у кого-либо дома делали уроки. Не смотря на то, что все жили тесно, родители разрешали нам по три-четыре человека приходить друг к другу в гости. Если кто-либо болел из одноклассников, (и не только из ближних подруг), мы обязательно после школы (чуть ли не всем классом) ходили навещать больного. Софья Сергеевна это приветствовала.
В одном классе со мной учились Ира Чунёнкова (мы с ней до сих пор иногда видимся), Эмма Корнеева, Галя Губанова, Лида Сенина, Люся Духанова, Толя Черноусов, Слава Капусткин, Гена Гончаров, и другие. В пятом классе к нам пришла Лида Майорова, в седьмом – Рудик Каминский.
Осень в 1946 году стояла тёплая и длинная. В первое воскресенье после 23-го октября, когда мне исполнилось 10 лет, мы все: бабушка, мама, Валера и я утром ходили в лес за грибами. Грибов принесли много, полные корзины. Грибы вместе перебрали, почистили, помыли, нажарили огромную сковороду, а оставшиеся замариновали – на всё хватило. К середине дня приехал дядя Боря, мамин брат. Мама накрыла маленький столик на терраске. Ели и хвалили грибы и, наверное, что-то ещё и поздравляли меня с днём рождения.
В конце 1946 года, в ноябре или в начале декабря, всех, кому уже исполнилось 10 лет, и меня, в том числе, приняли в пионеры. Была в классе торжественная линейка. Мы стояли гордые. Каждому повязали, заранее купленный родителями, красный галстук, после того, как мы произнесли клятву юных ленинцев. Потом читали соответствующие моменту стихи. Дома бабушка испекла в честь такого события вкусный пирог, а мама что-то, не помню, мне подарила.
Вступать или не вступать в пионеры – тогда не обсуждалось. Считалось это в те времена обязательным – исполнилось 10 лет, вступай. Исключения были очень редкими (бывало злостного двоечника или ужасного озорника принимали в пионеры не сразу, и это считалось позором). Выбрали, не без подсказки Софьи Сергеевны, председателя совета отряда и звеньевых. Но, вообще то, жизнь наша школьная, практически не изменилась. 
В декабре 1946 года маме, как и обещали, дали комнату побольше,  которая располагалась в этом же подъезде, на первом этаже, в трёхкомнатной квартире и имела площадь, кажется, 16 квадратных метров. Конечно, стало не так тесно, но спали мы по-прежнему по двое на одной кровати. В маленькой, десятиметровой комнате этой квартиры жила одинокая пожилая женщина. В большой, двадцатиметровой  жил со своей семёй Иван Иванович Кузнецов. Он работал на заводе инженером. В семье Ивана Ивановича было трое детей (Володя – 9 лет, Тамара – 5 лет и совсем маленьким Игорёк), его жену звали Тамара Михайловна.. Жили все соседи довольно дружно, когда надо, помогали друг другу. Дети, когда играли вместе, а когда и дрались, взрослые иногда ссорились – не без этого.
Зима стояла холодная. У нас вначале не было дров, и мы с бабушкой часто ходили в ближний лес, где почему-то лежали спиленные (или сломанные?) берёзы. Бабушка маленькой пилой спиливала большие ветки, и мы с ней волоком тащили их к нашему сараю, там бабушка ветки разрубала топором, и мы топили ими печку. Перед Новым годом нам привезли дрова, пилили мы и их сами, все вместе, двуручной пилой на козлах, а колоть наняли какого-то мужчину. Потом сложили дрова в сарае в высокую поленницу и всю зиму топили ими печку.
В трёхкомнатных квартирах, кроме плиты на кухне было две печи для отопления квартиры. Обе они топились, кажется из общего коридора. Одна печь была между самой большой комнатой и самой маленькой, она в равной степени обогревала эти комнаты. Для маленькой комнаты этого было достаточно, а для большой маловато. Вторая печь обогревала нашу комнату, она была фактически в нашей комнате и занимала площадь около квадратного метра, но одна тёплая грань печки выходила в  комнату семьи Кузнецовых и добавляла в ней тепла.
Иногда, по каким-то причинам, у нас не получалось пойти в баню. Тогда устраивали мытьё прямо в комнате. Топили свою печь и кухонную плиту, на которой в вёдрах грели воду. Большое корыто ставили на пол поближе к тёплой стенке, на табуретку ставили таз. Мама и бабушка по очереди мылись, стоя в корыте над тазом. Для меня корыто  ставили на две табуретки, и я в него садилась. Я ещё не могла сама как следует промыть свои длинные и густые волосы, и мама или бабушка мне помогали. Тогда не было специальных средств для мытья,  голову и тело мыли хозяйственным мылом, а ополаскивали волосы, добавляя в воду столовый уксус. Банное мыло появилось позднее, а шампуни только, мне кажется, в 60-ых годах. Мыльную воду сливали в помойное ведро и выносили на улицу.
Запомнился мне один забавный случай, связанный с мытьём в комнате. Родственники тогда жили дружно, помогали друг другу. Часто общались. Когда Володя, сын дяди Бори учился в младших классах, они жили на Большой Якиманке в бабушкиной коммуналке. На зимние, а, бывало, и на весенние каникулы (осенних каникул тогда у школьников не было) его привозили к нам, что бы он на свежем воздухе побыл и т. д. В начале 1947 года бабушка затеяла нас с Володей мыть. Начала она с меня. Естественно, Володе было предложено посидеть это  время нс кухне (и я сидела на кухне, когда мыли Володю). Дети тогда были более наивными, чем теперь. Бабушка заперла дверь в комнату на ключ, а Володя за дверью возмущался: «Я никогда не видел голых девочек, почему мне нельзя посмотреть, как Ира моется?».
Накануне Нового, 1947-го года мы с мамой нарядили живую ёлкочку, которую бабушка принесла из леса. А перед этим мы недели две по вечерам делали ёлочные игрушки из цветной бумаги, ваты и т.д. на верхушку елки мама водрузила стеклянную, красную звезду, которую она купила в коммерческом магазине. Получилось очень красиво. Мама с бабушкой чего-то приготовили, пирогов напекли. Сели за стол встречать Новый Год. Я первый раз в жизни в 12 часов ночи сидела за столом, а не спала.
Через некоторое время нам в дверь постучали. Мама вышла из комнаты и, вдруг, я услышала крик: «Сашка!». Вошёл худой мужчина в телогрейке. Мама усадила его за стол. Он был озябшим и голодным. Это был дядя Саша (Лунёв Александр Фёдорович), давнишний мамин приятель и муж её подруги Лёли. Его несколько дней назад выпустили из лагеря. В те времена в лагеря «для проверки» сажали всех, кто побывал в немецком плену.
Дядя Саша в начале войны добровольцем ушёл на фронт, прервав учёбу в аспирантуре Академии Наук, хотя у него была «бронь». Он вместе со своей частью попал в окружение. Они пытались прорваться к своим. Выбираясь из окружения, они закопали в лесу свои партбилеты, чтобы те не попали к немцам. Дядю Сашу ранили при очередной перестрелке, он потерял сознание и очнулся в плену.
Все попытки побега оказались неудачными. Уже в конце войны наши войска освободили всех, кто остался в живых, узников этого лагеря, в котором находился дядя Саша. Но, из одного лагеря они попали в другой, советский, где каждого долго допрашивали, проверяли. Бабушка, Валера и я легли спать, а мама с дядей Сашей ещё долго сидели за столом и тихо разговаривали при тусклом свете керосиновой лампы. Я не слышала, когда мама, постелив дяде Саше постель на полу, легла спать рядом со мной.
В партии дядю Сашу не восстановили и в Москве не оставили. Ему предложили возглавить Коррозионную Научную Станцию Академии Наук, которая располагалась в лесу, в семи километрах от станции Звенигород, не далеко от Москвы реки и, стоявшей на её берегу, деревни Дунино. Вернулась из эвакуации тётя Лёля с детьми. Не знаю, создавали эту Коррозионную станцию заново, или восстанавливали, но вначале семья Лунёвых поселилась в частном доме, недалеко от одной из станций Белорусской железной дороги. Мы с мамой ездили к ним в гости зимой, а потом летом 1947-го года.
Был жаркий летний день. Недалеко от дома, в котором жила семья Лунёвых, протекал чистый ручей. Мы – я, Олег Лунёв, Олег Соколов (это сын второй маминой подруги Шуры)  и ещё какие-то мальчики – дети маминых друзей (в том числе, кажется, Андрей Веселов или Веселовский) бегали босиком, по этому ручью и ловили тритонов, похожих на ящериц с гребешками. Было очень весело.
Осенью или ближе к зиме дядя Саша с семьёй переехал жить на территорию Станции, в финский домик. Там мы всей большой компанией встречали Новый 1948-ой год. Но об этом я напишу немного позднее.
Третий класс я окончила с одними пятёрками. Я вообще с третьего класса была отличницей, училась легко и с удовольствием, не доставляя лишних хлопот ни маме, ни учителям. Только  иногда, уж не помню в какие года, у меня по русскому языку получалась годовая оценка «четыре». Я писала грамотно, но бывала рассеяна (или недостаточно внимательна) и могла пропустить в слове букву, не дописать в спешке слово и т.д. Из-за такой же оплошности на выпуском экзамене в 10-ом классе я получила «четыре» за сочинение и, в результате, окончила школу не с золотой, а с серебряной медалью.
В пионерский лагерь ехать я отказалась, и всё лето провела в Поварове. Весной нам выделили участочек земли под огород рядом с домом, наверное, сотки две. Нам его вскопали, поставили столбы и слеги забора. Плести плетень мама с бабушкой решили сами. Всю весну мы ходили в лес за большими гибкими ветками и плели плетень. Между каждыми двумя столбами были прибиты три слеги. Каждую веточку надо было заправить за слеги в шахматном порядке (похоже на штопку носков, только проще), чтобы каждая верхушечка ветки была под углом к предыдущей. Получался довольно красивый забор. Вскопали не весь огороженный участок, с двух сторон оставили полоски луга шириной примерно метра по два. Ближе к лесу в тени деревьев вкопали два столба и повесили гамак, я любила качаться в этом гамаке, или просто лежать и читать. Со стороны калитки была устроена хозяйственная зона, где стояла бочка с водой, лейка, вёдра, был сделан загончик для цыплят и утят, которых купили в мае (по десять штук). В конце лета купили двух подросших гусят, которых держали и раскармливали в загоне до глубокой осени, потом съели.
В огороде в начале мая посеяли морковь, свёклу, репу, редиску, горох, укроп, петрушку. В самом конце мая посеяли огурцы, в это же время купили рассаду и высадили помидоры. Мама посеяла маленькие грядочки мака и ноготков, они очень красиво цвели летом.
Очень хорошо помню, что в первых числах июня сильно похолодало, даже выпал небольшой снежок. Я очень сочувствовала знакомым ребятам, которые первого июня, в первую смену отправились в пионерлагерь, где я была в прошлом (1946) году. Я думала: «Как, наверное, холодно в брезентовых палатках». Бабушка накрыла огуречные грядки листами газеты, помидорные растения газетными кульками (никаких укрывных материалов и полиэтиленовой плёнки тогда ещё не было) – они выжили и выросли. Мы ели в конце лета свои помидоры. Вообще, огород был большим подспорьем. Очень вкусны были морковка и репка прямо с грядки, свои огурчики и т.д. Когда не было дождей, огород поливали всей семьёй. Ходили с вёдрами на пруд и оттуда приносили воду для полива раз по десять. Это, примерно метров 250-300.  Я тоже носила воду в пятилитровом ведёрке.
Огороды были почти у каждой семьи и цыплят-утят растили многие. Цыплята днём были в огороде, в загоне. На ночь их загоняли в сарай. Утятки тоже ночевали в сарае, но, когда они чуть  подросли, их стали на день отводить на пруд, где они вольно плавали и кормились.  Т.к. утки были у многих, каждая семья метила их своими метками с помощью разноцветных химических чернил. Так они и плавали на пруду разноцветными стайками. Часиков в 7-8 вечера за утками надо было идти. Мне очень нравилось это делать. Берёшь пару ломтей хлеба и идёшь на пруд. С мостков кричишь: «Ути-ути-ути!» – и приплывают на твой голос твои уточки. Посчитаешь, все ли, и идёшь к дому, понемногу бросая за собой маленькие кусочки хлеба, и за тобой весело топают уточки. Какие же, они умницы!
Огород на этом месте у нас был года четыре, а может и пять. Кроме огорода, мы ещё сажали картошку на поле, которое находилось за заводом.  Каждую весну это поле вспахивали трактором и делили на участки размером 1,5-2 сотки. Эти участки раздавали работникам завода для посадки картошки.
Мама всегда брала участок 1,5 сотки. Сажали и копали картошку коллективно в одно из воскресений мая и сентября (соответственно). Рано утром весной грузовая машина объезжала дома, и люди грузили посадочный материал и инвентарь. Всё это развозилось по участкам. Осенью выкопанную картошку в мешках развозили по домам тоже на заводской машине. У нас обычно получалось 4-6 мешков картошки. Этого хватало на всю зиму и даже оставалось на посадку. Хранили запасы в погребах, которые устраивали на опушке леса за нашим огородом или в сараях. Пару раз за лето ходили окучивать картошку. Так продолжалось много лет подряд. По крайней мере, я помню, что лет в 13-14 я ходила уже одна с тяпкой окучивать эту картошку.   
В начале лета 1947 года с севера приехала мамина сестра Шура с Галей и Борей. Ещё заранее, мама по просьбе сестры сняла им дачу, светлую большую комнату с терраской, в Поварове на всё лето. Тётя Шура забрала от нас Валеру, который успешно окончил первый класс, и они прожили в Поварове до  конца лета. Мы часто ходили, друг к другу в гости. За лето дядя Лаврентий, Шурин муж, перевёлся на работу в Подмосковье главным инженером (кажется, организация называлась «Севводстрой» – всё, то же ведомство Берии). Он получил трёхкомнатную квартиру в Пушкине, недалеко от водохранилища в таком же, как у нас восьмиквартирном доме, только, по-моему, с водопроводом и канализацией, и во второй половине августа перевёз туда семью.   
Лето 1947 года прошло в огородных заботах и радостях, походах с бабушкой в лес за ягодами и грибами, купанье в пруду, играх во дворе и т.д. Мы с мамой по выходным иногда ездили в Москву в парк Горького, в Сокольники, в Измайлово, в гости к дяде Боре на дачу, к тёте Лёле с дядей Сашей. 
В самом конце августа я вышла, как то, утром гулять во двор. В середине двора у нас была тогда большая куча песка, который привезли специально для детей. Смотрю, на куче песка играют три незнакомые девочки разного возраста. Я подошла. Мы познакомились. Это была моя ровесница и, в дальнейшем, подруга на всю жизнь Ала Халепо с младшими сёстрами. В семье были четыре сестры, старшая Тамара, уже большая девочка  в песок не играла. Она старше Алы на три или четыре года и пошла с первого сентября в 7-й класс. Я и Ала, пошли вместе в 4-й класс, Галя Халепо, кажется, в 3-й, а Рая – в 1-й.
Семья Алы только что приехала откуда-то издалека – 8-мь человек: мама (Зоя Александровна), папа (Иван Павлович), четыре дочки и дедушка с бабушкой – родители Зои Александровны. Они всего несколько дней жили в соседнем доме, а потом переехали в «Балас», в большую двухкомнатную квартиру (комнаты по 18-20 кв. м) с большой кухней и отдельным входом в двух или трёхквартирном, одноэтажном доме. «Баласом», почему-то называли в Поварове большой, заброшенный песчаный карьер, расположенный по другую сторону железной дороги, в нескольких метрах от запасных путей, Карьер давно  уже не использовался по назначению и в нём выросли кусты и небольшие деревья, было несколько построек и маленькое озерцо. В том же «Баласе» стоял двухквартирный дом, в котором в 1949 или 1950 году поселилась семья Рудика Каминского (В другой большей квартире обычно жили директора завода, которые довольно часто менялись)
Самыми близкими моими подругами были Ира Костюк, Ала Халепо и Люда Савельева. С Ирой мы жили в одном доме и, даже, в одном подъезде, её семья (мама Нина Дмитриевна и младшая сестра Оля) жила в той маленькой комнатке, в которой жили мы несколько месяцев после приезда в Поварово. Людина семья жила в частном доме на полдороги до станции (минуты 3-4 ходьбы от нашего с Ирой дома). Ала жила дальше, но это не мешало нам дружить. Мы часто собирались у Алы дома, играли, читали, разговаривали, Алины родители были всегда очень приветливы.
Пока мы жили в коммунальной квартире, у нас все вместе собирались редко. Летом мы любили играть у Люды на лужайке перед домом, а когда подросли (лет с 12-ти) устраивали там танцы под патефон. Дружили мы и с Зоей Колобаевой, но она жила в деревне, в частном доме и у неё были две младшие сестры. Зоя была часто занята, помогая маме на огороде и по дому, а когда шла гулять нередко, брала с собой самую младшую сестрёнку. Одним из любимых развлечений летом, была игра в разные подвижные игры на большой поляне, от которой начиналась дорожка на станцию. Играли в лапту, в штандер, в чижика и т.д. На поляне частенько собиралась довольно большая компания ребят.
Уже с четвёртого класса осенью по выходным школьников посылали на уборку колхозной картошки. Рано утром со своими вёдрами мы шли во главе с  Софьей Сергеевной к огромному полю за деревней (около двух километров от школы). Лошадь, запряженная в плуг, шла вдоль борозд, плуг перевёртывал пласт земли. Дети в вёдра  руками выбирали картошку из этих борозд. Наполненные вёдра относили и высыпали в кучи, где взрослые наполняли картошкой большие мешки. Длина каждой борозды – около километра. Надо было каждому выбрать картошку из нескольких борозд. Работали часов до двух и очень уставали.
 Учиться в школе становилось всё интересней. В четвёртом классе появились такие предметы, как история, география, естествознание. Был такой предмет, как пение, и мы дружно пели целый урок. Софья Сергеевна усиленно учила нас читать стихи «с выражением». У меня довольно хорошо получалось, но лучше всех в классе читала стихи Люся Духанова. Раз в неделю в школе  работал кружок вышивания, я туда ходила.
Мы, ученики четвёртого класса, считали себя уже большими. Накануне 8-го марта (тогда это был рабочий день, как 23-е февраля и 9-ое мая), мы принесли в школу понемногу денег, кому, сколько дали родители, и после занятий самостоятельно поехали на поезде в Солнечногорск за подарком для Софьи Сергеевне. Это была исключительно детская инициатива. Я не помню, какой подарок мы купили, но на другой день, когда мы подарили его своей любимой учительнице, она была растрогана до слёз.
В конце учебного года в четвёртом классе были в те года экзамены, впрочем, как потом каждый год вплоть до выпускных экзаменов в 10-ом классе. Мы сдавали экзамены по русскому языку и по арифметике письменные и устные. На письменном экзамене по русскому языку писали изложение, по арифметике решали задачи и примеры. Для устных экзаменов использовадись типовые билеты, которые поступили в школу, наверное, ещё в марте. Всю весну, кроме изучения нового материала, мы на каждом уроке повторяли пройденные ранее темы по вопросам билетов. Готовились серьёзно. Наша Софья Сергеевна нам спуску не давала. Она очень хотела, чтобы мы все успешно сдали свои первые экзамены.
Первый экзамен (письменный) состоялся 20-го  мая. Мы пришли на экзамен, как на праздник, в белых фартуках, с букетами сирени в руках. В экзаменационной комиссии, кроме Софьи Сергеевны сидели ещё две учительницы. Директор школы нас поздравил с началом экзаменов, собственно, с первым экзаменом в жизни. Сколько экзаменов потом было сдано, и не перечесть!  Мы – Ира Костюк и Ала, по-моему, все экзамены слали на пятёрки. Впереди нас ждало новое лето, а потом пятый класс, в котором будут новые, разные учителя и не будет нашей Софьи Сергеевны, так любившей и опекавшей нас.