Легкий взрыв двойного смеха

Как-то поздно вечером
Ко мне неожиданно вошла…
Вошёл…женский голос
В шляпе.
Света не было совсем
И лица, как будто нету…

Входная дверь не закрывалась.
Не начинать все разговоры –  первой…
Привычка – верный друг…
В пол-оборота, я ждала…

- Вы Марина Цветаева?
– Да.
- Вы так и живёте без света?
– Да.
- Почему же вы не велите починить.
- Я не умею.
- Чинить или велеть?
- И ни того, и ни другого.
- Что же вы делаете по ночам?
- Жду!
- Когда зажжется?
- Когда большевики уйдут.
- Так не уйдут они, не ждите – никогда…
Лёгкий взрыв двойного смеха.

Протяжен голос речи.
Смех явствовал и ум и речь…

- Я Адалис, слыхали, обо мне? – Нет.
- Как же, вся Москва знает.
- Я всей Москвы не знаю.
- Адалис, с которой – которая…
- Мне посвящены стихи В. Я.
Вы ведь очень его не любите.
- Как он меня.
- Он вас не выносит.
- Это мне нравится.
- И мне…

Новый смех, волна обоюдной
Приязни растёт…

- Я пришла спросить Вас,
Будете ли вы  на вечере
Читать стихи?
- Нет!
- Я так и знала и сказала В. Я.
Ну а со мной одной?
- С Вами одной, да.
- Почему? Вы ведь стихов
Не знаете.
- Вы умны и остры,
И не можете писать плохих стихов.
Ещё меньше – читать.
Платить будут?
- Вам заплатят, да.

В большом зале
Политехнического музея.
Ожидальня, с большою скамейкой.
Девять Муз! Ах, ложноклассик!
Под напором волнения, духов
Повышенных температур,
Сплетен и кокаина
Бетон промёрзлый
Поддался соблазну ложных мин…

Поимённо и полично помню:
Адалис, Бонар, поэтесса Маловита,
Поплавская и я,
Остальные испарились…
Одеты были поэтессы,
В закрытом тёмном,
По размерам своим произведений –
Вольно и, по времени, роскошно…

Я была в тот день объявлена
«Риму и Миру» в зелёном,
Вроде подрясника, - платьем не назовёшь.
(перефразировка лучших времён пальто),
Тесно стянутом не офицерским даже,
Юнкерским, 1-й Петергофской школы
Прапорщиков, ремнём.
Через плечо, сумка офицерская,
Снять которую,
Считала бы изменой…
Ноги в серых валенках
Словно столпы слона.

Итак, арена. Мороз.
Молясь на зрителя
Отпетым взглядом –
Все эти цепи – полу цепи,
Гирлянды, ожерелья – лиц…

И затаив дыхание зал ждал.
- Товарищи, я начинаю.
Женщина, Любовь, Страсть…
Единственная страсть женщины – любовь.
Каждая любовь женщины – страсть…
Три слова, три непоследовательности,
Где цифры всё меняют в номерах…

Стою, как всегда на эстраде,
Опустив близорукие глаза
К высокоподнятой тетради, -
Спокойная – пережидаю.
(Тотчас же всё наступающую тишину).
Пережидание, секунда – рукоплещут.
И дальше, дальше: за Дон и за Москву…

Стих оказался последним,
Был и моей, в тот час,
Перед красноармейцами –
Курсантами – моей,
Жены белого офицера,
Последней правдой:

«Кричали женщины ура
И в воздух чепчики бросали…

Руку на сердце положа:
Я не знатная госпожа!
Я – мятежница лбом и чревом.

Каждый встречный, вся площадь, - все! –
Подтвердят, что в дурном родстве
Я с своим родословным древом.

Кремль! Черна чернотой твоей!
Но не скрою, что всех мощей
Преценней мне – пепел Гришки!

Если ж чепчик кидаю вверх,-
Ах, не так жель кричат на всех
Мировых площадях – мальчишки?!

Да, ура! – За царя! – Ура!
Восхитительные утра
Всех, с начала вселенной, въездов!

Выше башен летит чепец!
Но – минуя литой венец
На челе истукана – к звёздам!

Мой стих – мой союз с залом,
С площадями мира,
Моё последнее – все розни покрывающее –
Доверие, взлёт всех колпаков,
Поверх всех крепостей и тюрем –
Я сама – самая я,
Что ни на есть…

- Г-жа Цветаева, достаточно, -
Повелительно-просящий
Шопот Брюсова…