Эпилог. Повесть о жизни в эпоху перемен
Иногда приходит в голову мысль, что, возможно, страх смерти есть не что иное, как воспоминание о страхе рождения. В самом деле было мгновение, когда я, крича от ужаса неизвестности, отделился от чрева матери, где было тепло и уютно, и всунулся в неведомую мне среду, выпал на чью-то чужую ладонь… Разве это не было страшно?
Между тем я всегда был оптимистом и очень любил жизнь. Я до сих пор помню то наслаждение, которое я испытывал, вдыхая запах свежеокрашенных дощечек на скамейках стадиона перед парадом 7го ноября,.. Масляная краска вдувала в тело здоровье. По всей вероятности, так пахнул именно скипидар. Но я помню этот запах детства…
Ничего не должно погибнуть из написанного. А я писал карандашом на клеёнке возле чернильницы – причём в чужом доме, писал на листках, которые тут же комкал, на папиросной коробке, на стене. Не марал, а именно писал вполне законченно, работая над стилем. Хорошо бы вспомнить, что писал…
Нужно сохранять всё. Это и есть – книга.
Хочется писать лёгкое, а не трудное. Трудное – это когда пишешь, думая о том, что кто-то прочтёт. Ветка синтаксиса, вернее – розга синтаксиса всё время грозит тебе. А писать легко – это писать так, когда пишешь, что приходит в голову как по существу, так и грамматически.
Кстати говоря, и в эпоху, когда писал Гоголь – нет, пожалуй, позже – ну, скажем, в эпоху Герцена, уже прибывающего в Лондоне, можно было услышать обсуждение, кто чем пишет. Один говорил, что пишет, конечно, стальным пером! Другой: «что вы, что вы! Я только гусиным! Разве можно что-нибудь написать стальным?» Потом спорили рукой или на машинке. Как будто «это важно»! «Разве пишут рукой? – спросил Микеланджело, - пишут головой!» Сей час я пишу на компьютере, но от этого, ни чего не меняется…
Если уж начинать писать книгу о своей жизни, то следовало бы первую главу посвятить тому удивительному обстоятельству, что я не был всё время одинаковым, а менялся в размерах. Даже не мешало бы вспомнить и о том, что меня вообще не было.
Мой дед, Николай Лозовский, переселился на Тавриду откуда то из Польши. Всплывает из старых разговоров какая-то связь с гетманом Лозовским? Но Революция и Гражданская война стирает память, ведь многие разговоры были под запретом… Отец, Григорий Николаевич, родился под Николаевом, в войну был угнан немцами в Германию на принудительные работы. После войны пешком возвращался домой целых три года. Вернувшись, сразу пошёл в армию, учился в Иркутском военном летном училище. Начал службу в городе комсомольской славы – Комсомольске-на-Амуре, где собственно и появился Я.
Второй дед, Лукьянов Архип был зажиточным горным инженером в городе Горьком (Нижний Новгород), в 1926году шахту экспроприировали и дед уехал на Алтай, в 1930 году родилась мать, Ефросинья Архиповна. Но и здесь у деда было крепкое хозяйство. В 1938 году его раскулачили, старший сын Гоша, придя из армии, увёз семью на Дальний Восток, жили в леспромхозе, после войны, брат Василий в 1945 году забрал сестёр в город Комсомольск-на-Амуре (родители уже умерли, старший брат, Гоша, не вернулся с войны). В Комсомольске мать встретила отца, вышла замуж в 1949 году, и родились мои брат, сестра и Я.
Всё более убеждаюсь, что эти записи ничего не стоят. Хотя может быть, кто и прочтёт?
В конце концов, не важно, чего я достиг в жизни, - важно, что я каждую минуту жил…
Свидетельство о публикации №121032107634