Ария Сусанина. Мысли вслух

«Ты взойдешь, моя заря...»

- Что ты там воешь? – спросил отец.
- Что, что... Это же ария Сусанина! – гордо ответила я. Мне хотелось укусить его. Надо же - столько лет прожил, а не знает арию Сусанина, фу, какой необразованный.

Это был тот самый горький период моей, а, впрочем, и не только моей, жизни. Сублимация любви и ненависти к нему. К единственному мужчине в моей жизни, к идеалу – падшему идеалу, к моему отцу.

Он вез меня на чьем-то «убитом» джипе на вокзал. Джип этот, когда совсем «умер», был надолго похоронен  под окном материнской спальни. А в бардачке джипа хранилось письмо отцовской любовницы, а впоследствии новой жены, с душераздирающим упреком в том, что он всеми возможными путями, вплоть до насилия над её тонкой женской натурой, хочет её для себя перевоспитать. 

Мне всё равно, простят ли они мне эти подробности. Это и мои подробности. Найденное письмо меня почти не тронуло, потому что обнаружено оно было уже в тот момент, когда я сама стала женой и матерью, а значит, и сама жаждала всех воспитать и перевоспитать... Столько лет я стремилась быть похожей. Похожей на своего отца. И даже потом, когда он пал.

Он пал стремительно, и в своем падении обнажил всю свою слабость, всю свою суть. Он пал, и протащил стремительно вниз  всех, кто так или иначе держался за него.

И вот теперь, после его падения, после переосмысления всей жизни, прошли годы, десятилетия, и я осознала, что создала из себя для своих детей такой же лицемерный идеал.

«Ты укрепи меня...» – пел Сусанин.  И ведь не зря. Угол вокзала ещё не виднелся, но был неподалеку, оставались одна улица и два  поворота. И тут джип сказал, что всё, приехали, выходим. Отец пытался его реанимировать –  копался под капотом. А моя, подпитанная данным обстоятельством, гордость взяла первенство в свои руки, а мои руки схватили и взвалили на плечи тяжеленную сумку, а ноги со злобным упрямством маршировали до самого вокзала. И все следующие подвиги в моей судьбе были на закваске этого злобного упрямства.

«Настало-о-о вре-емя моё-о-о!»...

Вам никогда не приходилось сожалеть? Нет, не просто так: «Ах, мне жаль, что так случилось». Сожалеть до такой немыслимой боли внутри, что не можешь ни есть, ни пить длительное время. Когда хочется, непреодолимо хочется, всё исправить. Немедленно всё исправить. Но закован то ли во временные, то ли в какие-то другие рамки своей жизни. Вокруг словно всё воет, скулит, плачет, как умирающий Сусанин...

Мне нужны были годы, чтобы простить, понять. Годы – это не мало, но и не много. У каждого свой промежуток. На самом деле он ничего не значит. Есть просто время, которое тебе отведено для молчаливого ожидания. Ты ждешь, когда тебе ответят откуда-то извне. Я не буду злоупотреблять понятиями Бога и Вселенной, здесь снова – каждому своё. Но, тот, кто понимает, о чем тут я...

Но не  Сусанин: «Господь, в нужде моей ты не оставь меня!
Горька моя судьба!»

Вот так и я думала тогда, маршируя на вокзал. Но и потом, в отсутствии тяжелой сумки на своих плечах, я ощущала тяжесть груза невозможности принять все эти новые, обрушившиеся на мою голову обстоятельства.  Не хотелось верить. Но ведь были подозрения, были же!Почему я все не исправила, почему я не изменила ход событий? Ведь, наверное, я смогла бы. Или мама, она же тоже могла бы что-то сделать. Или вместе мы могли бы все изменить. И мы пытались изменить: рвали души, сердца, рвали друг друга, дрались, плакали, пытаясь все немедленно исправить. Но не сумели... Я должна нести этот груз через всю свою жизнь?

Ну уж нет. Это я теперь говорю «нет». Я теперь знаю, что есть события в жизни, которые не зависят от нас, их надо просто принять. Просто – не то слово, конечно. Сложно принять. Суметь позволить грузу самостоятельно испариться. Потому что в борьбе за правду каждый за себя. А единственная, действительная правда принадлежит не нам. Эх, знать бы об этом раньше...

«Взгляну в лицо твоё...» 

А я была готова взглянуть в новое лицо? В какое лицо? В лицо горести? Иногда ответ, который ждёшь, приходит внезапно. Когда радостно - почему-то его хочется слышать, а вот если горестно, тогда непременно  хочется заткнуть уши. Срочно. Но от понимания безысходности можно сойти с ума...

Одно признание. Письмо или телефонный звонок. Весть, делающая  вмиг  бессмысленным существование. А почему?

Не потому ли, что помраченная своей гордостью, исключительностью, мнимой правотой, справедливостью своего дела и пути, постоянно представляла себя Сусаниным? Но завела в непроходимые леса не тех. Не врагов, а только саму себя...