Сказка моей бабушки

               
 Автор неизвестен. Перевод.
               
               
     *  *  *               

«Давным-давно случилось это, когда был серым пух козы. Фазаньи перья были цветом, как медь кипящая красны. А хвост был длинным и пушистым и колыхался, как ковыль, что облаком в степи душистым благоухал, все это быль».
А теперь перейдем к делу. На невысоком холме расположился один прекрасный город. В нем-то и произошло вот такое событие. В те времена правил народом один хан по имени Шаншар*. Насилие и произвол, чинимые им, ввергли народ в нестерпимые страдания. Люди забыли о том, что такое справедливость и жизнь их была полна беспросветного горя и мучений. И в эти самые трудные времена, когда жестокий хан бесчинствовал и всячески притеснял свой народ, словно меч выхваченный из ножен, внезапно объявился храбрый воин по имени Убедей. Вышел он из среды самого простого народа и невиданная сила его соответствовала глубокому и ясному уму. Прозорливый джигит, благодаря своей находчивости и дальновидности, однажды вверг хана в дикий страх.
То был год обезьяны, после которого должен был наступить год петуха. В мае месяце в степи стояла такая жара, какая бывает лишь в июле. Трава, с талым снегом пошедшая было буйно в рост, так и осталась низкорослой и, не дождавшись лета, успела отцвести и пожухнуть. Засуха, предвещавшая джут*, посеяла в сердцах людей тревогу, заставила их заранее приняться за дело и позаботиться о завтрашнем дне.
Отец Убедея Жагыпар в молодые годы не сходил с коня и промышлял набегами и угоном скота. И оттого люди к его имени добавляли порой слово «батыр», а иной раз звали Жагыпар-вором. Стоило Убедею подрасти, как отец бросил это дело раз и навсегда. Со временем все неприглядные его поступки были забыты. Но годы, проведенные в холодной, укрытой снегом и льдом степи в поисках добычи, не прошли даром.  Изнурительная и продолжительная болезнь надолго приковала Жагыпара к постели.
Быт в доме, лишенном всякого заработка, стал постепенно ухудшаться. Не прошло и года, как все более или менее ценное имущество, нажитое тяжким трудом, было распродано. Мать Убедея Жамига в последнее время нанялась выполнять всякую работу по хозяйству в доме торговца Макамбая, зарабатывая тем на скудное пропитание. Но, видимо и это судьба посчитала для них слишком большим благом. Байбише* Макамбая, злобная и склочная женщина прогнала ее со двора и более к хозяйству не подпускала. С той поры Жамига поневоле сникла, потеряв всякую надежду хоть что-нибудь заработать. Она вынуждена была, словно волчонок забившийся в нору, целыми днями крутиться у пустого очага. Но, несмотря на все трудности, не успевшего еще окрепнуть сына она кормила, сцеживая каждую каплю молока из вымени единственной коровы. И тем поддерживала в ребенке силы, стараясь оградить от голода и мытарств, какие испытывают люди, оказавшись в жалкой нищете.
Убедей был единственным ребенком в семье, и родители, как могли баловали его. Но, несмотря на это, он вырос проницательным и очень разумным юношей. На тот год ему исполнилось семнадцать лет. Был он высоким, крепким, статным джигитом и казался много старше своих сверстников. Видя, что отец болен, а мать беспомощна, Убедею стало совестно сидеть на шее у родителей и он начал подыскивать себе какую-нибудь работу. Но ничего подходящего ему так и не подвернулось, а заниматься чем-то неблаговидным он не хотел.
Дела их с каждым разом становились хуже, и вот в один из беспросветных дней в дом к Жагыпару явился торговец Макамбай.  Месяц назад Жагыпар отправлял к нему жену с просьбой одолжить немного денег, вот торговец и пришел за долгом. Но Жагыпару нечем было расплатиться, поэтому он стал просить его немного подождать, объясняя, что вот-вот выздоровеет и вернет ему долг. Но станет ли Макамбай слушать чьи-то слезные просьбы? А если послушает, разве приумножатся его богатства, разве сундуки его наполнятся сокровищами, а карманы – деньгами? И мог ли он, поступая иначе, прослыть богатым человеком?
Макамбай молча кивнул батракам, которых привел с собой. Те, подчиняясь велению хозяина, отвязали единственную корову с белой отметиной на лбу и увели вместе с теленком. Вот так, Жагыпар и Жамига, и без того влачившие дни в отчаянной нужде, остались без своей кормилицы и впали в совершенное уныние, проклиная весь белый свет и свою горькую судьбу.
В это время Убедея не было дома. Вернувшись поздним вечером, он увидел, какая беда приключилась с его семьей. Сдержанный юноша не сказал ни слова. Сел и молча уставился в одну точку. Все в его душе перевернулось, но он ничем не показал своего состояния и лишь взгляд выдавал всю глубину отчаяния. Он не знал, что ему теперь делать. Только где-то внутри волной поднималась злость на свою беспомощность и дышать с каждой минутой становилось трудней.
«Как быть? Чем вот так влачить жалкое существование и терпеть унижения, лучше умереть. Эх, если бы не мать с отцом, если бы я был в этом мире один, как перст, показал бы этому Макамбаю, как отнимать у людей последнее. Да что это за жизнь? Неужели мне придется, рискуя всем, как собаке цепляться за ворот врага каждый раз? Или… Была не была! И жизнь, и смерть даются человеку только раз. Что бы ни случилось, рискну…»
Глаза юноши в этот миг сверкнули, как булатный меч вынутый из ножен, и он сам не заметил, как стал медленно подниматься с места.
Все это время Жагыпар в удрученном состоянии внимательно наблюдал за каждым движением сына. Догадавшись, что Убедей что-то задумал, он подошел и положил ему руку на плечо:
- Терпение, сынок, терпение!
Сдавленный низкий голос внезапно разорвал установившуюся в доме тягостную тишину. Убедей резко оглянулся. В глаза ему бросилось, как исхудал измученный долгой болезнью отец, отчего больно защемило сердце. Юноша понял по его тону, что он обо всем догадался и не одобряет его поспешности.
- Не горячись, сынок. Необдуманный шаг не приведет к добру. Легкомыслие и опрометчивость не красят мужчину.  Как говорится, «если выхватил кинжал, быть беде». Либо врагу снимешь голову, либо свою сложишь. Помни, мой жеребенок о том, что в эти проклятые времена ты – наша единственная надежда! Расслышав в словах отца с одной стороны укор, с другой желание уберечь его, Убедей внезапно сник. Почувствовав свое бессилие, он молча уткнулся ему в грудь. Лишь через некоторое время произнес:         
 - Что делать, отец? Разве есть у нас другой выход? Когда жизнь ставит в такое положение, известное дело, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Вы ведь сами мне не раз говорили, что без риска ничего не добьешься? В голосе Убедея звучали горечь и желание, чтобы отец хоть как-то поддержал его.
- Правильно говоришь, - Жагыпар ласково похлопал Убедея по спине, – все мы проживем столько, сколько отмерено судьбой. Полагайся на бога, но и сам не плошай, пусть каждый твой шаг будет обдуманным. Я тоже, сынок, не ясновидящий, но, когда судьба загоняет в тупик, человеку свойственно быть осторожным. Ты для нас свет в окошке, потому и боюсь за тебя. Береги себя, а там уж, как богу будет угодно. Сам знаешь, как мы с матерью растили тебя, мечтали, чтобы обрел достойное ремесло, открытыми глазами смотрел на мир и ни в чем не уступал своим сверстникам. Потому-то я и бросил когда-то свое неприглядное занятие, решив, как все, зарабатывать на хлеб честным трудом. Все усилия прикладывал, чтоб вырваться из нужды. Однако стремления мои не оправдались, мечты не сбылись. Проклятая нищета продолжает преследовать по пятам, и вот теперь я очутился там, откуда когда-то и начинал. Жизнь не оставила выбора, надо нам что-то решать. Недаром говорят, что сорваться с привязи способен лишь строптивый теленок. Только не надо спешить. Спешка может привести к беде. У человека, который умеет обдумать свои шаги, и сожалений не бывает. Давай, сынок, обмозгуем наши дальнейшие действия. Глядишь, и нам судьба улыбнется.
Жагыпар замолчал. Убедей прямо посмотрел в лицо отцу, но наступившие сумерки и темнота, царившая в их убогом жилище, не дали возможности увидеть выражение его лица.
Все это время Жамига сидела в углу, сжавшись в комочек. Услышав слова мужа, она горько и беззвучно заплакала. «А ведь он сказал, что жизнь не оставила ему выбора и что-то надо делать, – со страхом подумала про себя Жамига. -  Если Жагыпар говорит так, значит от своих слов не отступит и опять примется за прежнее - за разбой да за кражи чужого скота. Как бы не потерял он голову где-нибудь на дороге…».  Этого-то и боится Жамига, потому и плачет.  «Он считает, что спешить не следует. Может еще одумается? Да и Убедей неглуп, даст бог, остановит отца. А тот, надеюсь, прислушается к своему единственному сыну».
Она бросила на сына взгляд, полный смутной надежды. Ах, если бы в доме было чуточку светлей! Убедей, глянув ей в глаза, понял бы, что хотела сказать ему мать: «Останови отца, сынок! Воровство до добра не доведет. Как-нибудь проживем без этого. Скажи ему, что недоброе дело он затеял. Прошу тебя!» Вот о чем мог бы сказать сыну взгляд матери. Но мрак в доме помешал этому. Услышав, как он подскочил на месте и как гулко стучало его сердце, Жамига поняла, что ее ожидания оказались напрасными.
- И вправду, отец, что в этом такого? - вдруг громко заявил Убедей. – И старая тропинка способна к цели привести. Чего нам теперь бояться? Рискнем! Я готов следовать за вами.
- Благодарю тебя, сын! Этих слов от тебя я и ждал! Что скрывать, сомневался, думал молод еще, не поймешь отца. Боялся, что будешь осуждать меня, не хотел твоего уважения лишиться. Даже аксакалы говорят: «если сильный у слабого забирает – это насилие, а если бессильный у сильного тайком что заберет – это воровство». Но вот ведь какое дело: сильные совершают насилие и не считают зазорным, даже гордятся этим, а слабого за воровство всячески осуждают. Но если вдуматься, и у насилия, и у тайного грабежа суть одна: и то, и другое – преступление.
- Что же получается, отец, мы с вами станем тайком грабить людей? – невольно вскрикнул Убедей.
- Жизнь вынуждает, сынок, ничего другого нам не остается.
- Вы хотите сказать, что мы даже разбираться не будем, на кого нападаем?
- Конечно, будем стараться и выбирать наиболее зажиточных, но ночью сделать это, пожалуй, будет непросто. В кромешной тьме поди разберись чье это имущество – богача или бедняка. Да и времени выбирать не будет, что бог послал, то и схватим.
- Нет, отец, что-то я вас не понимаю. Разве не вы мне говорили: «ради чести жизни не пожалею»? А теперь утверждаете, что будем хватать все, что попадется под руку. Тогда чем мы будем отличаться от этой человеческой падали Макамбая?
Жагыпар молчал. Дом окончательно окутала непроницаемая мгла. Жамига встрепенулась. В душе ее вновь проснулась растаявшая было надежда. Она подняла голову и замерла, пристально вглядываясь в темноту.
- Отец, - вновь подал голос Убедей.
- Да, сынок?
- Вы не раз говорили мне, что «если у собаки есть хозяин, то у волка есть Тенгри*». Не одному Макамбаю должна в этой жизни сопутствовать удача. И на строптивого найдется узда. Если уж мы собрались рискнуть, предлагаю на насилие ответить насилием. Попробуем вернуть то, что у нас отобрали. Тогда избежим дурной славы, и вором нас никто не назовет.
- Может и так. Только как мы вернем отнятое? Кто его нам отдаст?
- Конечно, никто не отдаст. Иначе и отбирать у нас не стали бы. Мы должны найти способ, как забрать обратно свое.
- Хорошо, будем считать, что ты прав. Однако, думаешь, что насильно отнятое имущество у Макамбая хранится в том же виде? Ты ведь знаешь его, этот торгаш тут же сбыл нашу корову, превратив добычу в звонкую монету. Ладно, найдем мы корову, придем ее забирать, а там человек, купивший ее у Макамбая на честно заработанные деньги. Получается, мы совершим над ним насилие? Он-то в чем виноват? Откуда было ему знать, что купленная им корова – это последнее, что у нас оставалось и что Макамбай ее отнял силой?
- В таком случае нам корова не нужна. Мы заберем деньги, за которые она была продана.
- Как же, держи карман шире, отдаст тебе их Макамбай! – резко сказал Жагыпар. – О том, где он хранит свои деньги, даже черт не догадается.
- Черт может и не догадается, а человек способен найти что угодно, стоит только хорошенько подумать, - Убедей говорил горячо, убежденно и отец узнал в сыне себя прежнего. – Если мы не сможем выяснить, где прячет деньги этот толстосум, зачем нам вообще браться за дело?
- Ладно, будь по-твоему, надеюсь знаешь, о чем говоришь. Дай бог нам удачи, а там видно будет. Ну, с кого начнем, с Макамбая?
Убедей, хитро сощурив глаза, улыбнулся:
- Зачем? Если собрался падать, так лучше упасть с верблюда? Раз уж такое дело, начнем с самого хана…
Жагыпар в недоумении уставился на сына. Но Убедей даже ухом не повел, стоял молча и ждал, что скажет отец.
- Эй, сынок, ты ведь только что говорил, что попробуем вернуть своё? Какое нам дело до хана? Разве он отнял нашу корову?
- А кто, если не он? – внезапно спросил Убедей, прервав отца на полуслове.
- Как это кто? Неужто забыл, что Макамбай сотворил с нами такое?
- А кто позволяет бесчинствовать этому самому Макамбаю? – и, не дожидаясь ответа отца, Убедей сам ответил на свой вопрос, – хан. Его законы, его порядки. Вы когда-нибудь видели правителя, который обрабатывал бы землю или пас скот? Или, может, вы о таком слышали?
Жагыпар промолчал. А Убедей продолжал говорить, развивая мысли, услышанные им от наставника, в учениках которого ходил уже четыре года.
- Откуда, скажи мне, у него казна, полная сокровищ и роскошный дворец, если он не растит урожай и не пасет скот? Все это он имеет благодаря нашему, и таких, как мы, неустанному труду. Все нажитое тяжким трудом у нас отбирают и отдают хану как раз такие торгаши, бесчестные визири и их приспешники. А хан, как тот самый айдахар*, что спрятался в своей норе, загребая под себя кучи золота. Наша цель – подобраться к этому айдахару, отобрать у него золото и вернуть его народу.
- Да-а, если уж бог решит наделить умом кого-то, на возраст он не посмотрит, - произнес спустя некоторое время изумленный Жагыпар, - набрался ума мой сын, а я, оказывается, этого и не заметил. Постарел твой отец и уже не способен, как ты, видеть суть дела. Далеко смотришь, мой мальчик. Будь счастлив, жеребенок мой! А там уже, как судьбе будет угодно. Или взлетишь до самых вершин, достигнешь своих самых заветных желаний или же упадешь вниз, обломав себе крылья, и превратишься в раба. Дай бог тебе удачи! Разверни ладони, отец благословит тебя.
Убедей опустился на колени и сложил ладони вместе. Слушая грохочущий бас мужа, взволнованная Жамига молча воздела руки вверх.

2

Всю неделю отец с сыном изучали окрестности ханского дворца. Не оставили без внимания ни один кустик, ни одну сломанную веточку. Каждую ночь они совершали вылазки, тщательно планируя будущие действия. И вот настала среда, которая считается удачным днем для любых начинаний. Их замысел полностью созрел и ждать уже не имело смысла. Жагыпар и Убедей под покровом ночи двинулись в сторону дворца хана.
Город спал глубоким сном. Лишь в каком-то дальнем оконце, то угасая, то вновь вспыхивая, будто страшась кромешного мрака, трепетал слабый огонек. Спящие за массивными дувалами дома тонули в густом, как чернила мраке. Не было видно ни зги. Сшитые специально для этого случая черные одеяния отца и сына оказались, как нельзя кстати. Ночь, словно огромное чудовище, поглотила их.
Внезапно подул ветер. Жагыпар ощутил дрожь в теле и не мог понять, откуда в нем эта слабость? Оттого ли, что так долго болел или от страха, вставшего комом в горле? Беспокойство, словно дикий вьюн оплетало душу и не давало ему ступить и шагу.  Он уже начал сомневаться в деле, за которое они взялись, но все-таки постарался взять себя в руки. Словно призывая неведомую напасть, загремел гром. В воздухе запахло грозой. На мгновение позабыв о своих тревогах, Жагыпар обрадовался и подумал: «Боже мой, неужели дождь собирается? Уж сколько времени, как капля воды не коснулась поверхности земли? Она вся потрескалась и высохла. Дай бог, чтобы пошел ливень. Летний дождь несет изобилие земле и благодать людям. Лей, дождик, лей! Скорей возроди в сердцах людей угасшие надежды, но только не стань причиной невинно пролитых слез! Прошу тебя!»  Он вспомнил, как его покойный отец прежде не раз говорил, что, если судьба уготовила человеку тяжкие испытания или грядущие радостные перемены, мать-природа это почувствует заранее. Знать бы, что же на этот раз предвещает им разрываемое молниями небо? Долго, до самого мая месяца небо изливалось дождем на землю. А затем наступила изнуряющая засуха.  И вот теперь на чёрствую, безжизненную почву пали первые капли дождя. «О Создатель, пролей в этот раз небесные слезы на радость людям! Смягчи не видевшую дождя с самой весны землю своим ласковым омовением! Избавь нас от тревог и напастей!» - Жагыпар остановился и воздел руки к небу. Еще раз прогремел гром, и ему показалось, что бог услышал его молитвы. «О Всевышний! – вновь обратился к богу Жагыпар. – Убереги от бед и горестей. Если же не дано нам избежать испытаний, пошли их на мою голову. Спаси моего единственного сына, прошу тебя! Пусть мой Убедей достигнет в жизни своих целей! Пусть длань твоя, простершись над моим жеребенком, приведет его туда, где исполнятся все его мечты!»
И вновь, расколов небо пополам, прогремел гром. Но теперь раскаты были слышны не вдали, а совсем рядом, где-то на окраине города. «Я услышал тебя, раб мой. Да исполнится твое желание!» - с удовлетворением для себя на этот раз определил Жагыпар громогласные звуки природы.
«Отец, почему вы остановились?» - раздался за спиной голос Убедея. «Тебя жду, сынок» - радостным голосом ответил он. Совсем скоро они достигли намеченного места. Охрана, похоже, в столь поздний час спит глубоким сном. Вокруг ханского дворца тишина, ни звука, ни души. Будто поторапливая двоих, раскаты грома стали звучать чаще и чаще. Неожиданно молния разорвала небо над самой головой. Казалось, какая-то вышняя сила, желая знать, кто это бродит в глухой ночи, снова и снова выбивает кресалом священный огонь, озаряя округу вспышкой света.
Благополучно добравшись до дворца, отец с сыном тут же принялись за дело. Жагыпар прислонился к стене и, расставив ноги, подставил сыну плечи. Убедей быстро запрыгнул на спину отца и, словно кошка перелез через высокий дувал. Под тяжестью сына Жагыпар почувствовал, как его закачало от слабости. Он тут же собрался, выпрямился, а про себя подумал: «Эх, надо было немного подождать, пока окрепну после болезни». Но сожалеть времени уже не было. Он тут же схватился руками за веревку, которую скинул ему сын с другой стороны и привычными движениями быстро полез наверх.
Ползая по крыше дворца, Жагыпар определил место, где им надо пробить отверстие. Орудуя небольшой железной лопаткой, он быстро и без шума проделал дыру, откуда дохнуло влажным, прохладным воздухом. Там внутри также царила кромешная тьма. Убедей протянул руку к аркану, чтобы первым спуститься внутрь, но не смог его нащупать. По легким движениям отца определил, что тот обвязывал себя веревкой.
- Отец, давайте я спущусь, - шепнул он.
- Нет, ты будь снаружи. Не тяни на себя, пока не подам знак.
Он произнес эти слова тоном, не терпящим возражения, и сын понял их, как приказ. Жагыпар без лишнего шума, ловко и быстро начал спускаться вниз. Убедей, упершись ногой в край проделанного отверстия, стал понемногу опускать веревку, пока она свободно не провисла. Затем лег на крышу и приложил ухо к дыре. В полной тишине ему был слышен только стук собственного сердца.
Гроза продолжала громыхать на небе, дождь усилился. От Жагыпара никаких вестей. Каждое мгновение казалось сыну бесконечным и тяжким испытанием. И вот, наконец, веревка в руках дернулась, словно удочка, на которую попалась крупная рыба. Убедей тут же принялся торопливо вытягивать ее вверх. Вначале казалось, что тянет пустую веревку, но через некоторое время почувствовал некоторый вес. Совсем скоро в его руках оказалась небольшая торба из ягнячьей шкурки. «Это, наверно, золотые монеты, которые хан пожалеет даже на себя потратить», – подумал он и тут же, не мешкая, принялся отвязывать торбу. Освободившуюся веревку снова сбросил вниз. И в это время изнутри тишину разорвал пронзительный крик:
- Караул! Караул! Воры, воры напали!
Волосяная веревка резала руки, но Убедей, не замечая этого, изо всех сил тянул ее вверх. На этот раз ему показалось, тело отца стало гораздо тяжелей, чем прежде. Вот он рукой ухватился за край отверстия и в этот миг вес его стал заметно легче. Теперь Жагыпар крепко держался за края обеими руками и стал подниматься вверх и вдруг, упершись локтями, застрял. Что-то не давало ему двигаться.  «Эх, жаль, не успел!» - только и сумел выговорить он. В это время подоспели стражники и изо всех сил ухватились за его ноги. Убедей отчаянно, не жалея сил, тянул веревку на себя. Жагыпар несколько раз усиленно дернулся, но ничего из этого не вышло. Оба с ужасом поняли, что опоздали.
- Прощай, сынок, прощай! Спасайся сам, только голову мою не оставляй здесь, забери с собой!
Убедей даже не успел осознать, что сказал ему отец, как Жагыпар, вложив в несколько коротких слов все свои чаяния, успел сделать задуманное. Он из последних сил рванул вверх и, схватив оставленную им заранее на крыше оголенную саблю, приложил ее к своей шее на краю отверстия, в которую никак не мог протиснуться.
Вот так, чтобы спасти единственного сына, отец принес в жертву себя. Он понял, что пока он жив, Убедей ни за что не бросит его. Промедление было смерти подобно. Другого выхода у Жагыпара не было. Он знал, что иначе и Убедей попадет к ним в руки, и тогда кровожадный хан Шаншар завтра же соберет народ на городской площади и на глазах у всех повесит его. Он должен был умереть, чтобы уберечь сына, поэтому одним движением дал своему старому другу – кривой сабле совершить привычное для нее дело. И, словно давая сыну возможность хорошенько разглядеть этот ужас, молния вновь разрезала небо, осветив на мгновение всю округу. Убедей от страха вцепился в саблю, но было поздно.
В себя он пришел лишь когда очутился на краю города. Дышать было трудно, словно кто-то тисками сжал горло, кружилась голова. Руки, ноги исходили мелкой дрожью. Ощутив позывы к рвоте, Убедей встал на месте, согнувшись, но ничего из этого не вышло. Качаясь, пошел дальше. Затем споткнулся обо что-то и камнем рухнул вниз. Несмотря на пронзившую тело острую боль хотел встать и идти дальше, но не смог. Уткнувшись носом во влажную землю, услышал, как бешено бьется сердце, вот-вот готовое выпрыгнуть из груди. Время неумолимо бежало вперед…
Ливень будто ждал этого и с удвоенной силой обрушился с неба. Обняв землю, Убедей дал волю слезам и, небесные потоки смывали их с его щек, унося с собой в измученную долгой засухой почву. Лишь изредка сквозь непрерывный шум дождя раздавался вопль, похожий на крик раненого зверя.

                3

Следующий день принес с собой новые тревоги. Пережив немыслимый кошмар, Убедей всего за одну ночь резко повзрослел и жизнь свалила на него неведомые прежде заботы. Он заметил, что и мать тяжело пережила роковую ночь, заметно постарела и волосы покрылись еще более густой сединой. Внезапное несчастье оказалось способно вытянуть из человека все силы. До сей поры он никогда всерьез не задумывался об этом. Он впервые понял, что жизнь – это река, а человек – ее крутой берег, об который непрерывно бьют ее неотвратимые волны, смывая водой хрупкие силы и устремления. На место павших под ее жестоким напором приходят новые люди, которых жизнь подвергает тем же испытаниям. Никому не дано избежать их. Что человеку остается? Обреченно стоять, подставляя себя под удары беспощадной судьбы. Кто выдержит – тому жить дальше, остальным одна дорога - в пропасть и погас, считай, огонек твоего существования. Таков закон жизни. А если не желаешь гаснуть – борись. Борись… Борись…  Единственное это слово, отдаваясь эхом, звучало в его сердце.
Словно рыба, выброшенная на берег яростной волной, Убедей долго не мог прийти в себя. Ночной кошмар все так же стоял перед глазами. Он помнил каждое движение отца, а его последние слова: «Проклятая жизнь, не дающая человеку развернуть крылья», до сих пор отзывались горьким отчаянием в душе.
Придя домой, Убедей впал в крайнее уныние. Внезапно, будто проснулся, резко поднял голову. Слезы, доселе лившиеся из его глаз подобно бурлящему кипятку, остановились, опухшее от непрерывного плача лицо посерело, сосуды на скулах разбухли и, неожиданно для себя он услышал яростный скрежет собственных зубов. «Проклятый кровопийца хан, погоди же! Если я не отомщу тебе за отца, не ходить мне живым по этой земле!» – произнес он, давая самому себе клятву.
В это время открылась дверь и, кто-то с шумом вошел в дом. Он тут же узнал голос своего друга Максата. Убедей ценил в нем честность и умение верно и крепко дружить. Максат был сыном зажиточного человека, поэтому, стыдясь своего нищенского быта, Убедей никогда не приглашал друга к себе, предпочитая самому ходить к нему домой. Внезапное появление гостя невольно заставило его смутиться.
- Эй, соня! Можно сказать, я ноги себе отбил в поисках тебя, а ты тут разлегся и спишь до полудня. Глянь-ка на себя, глаза красные, опухшие, - сказал Максат. Слова друга вывели его из оцепенения. Он быстро собрался и ответил:
- Всю ночь болел живот, только под утро сумел сомкнуть глаза. Видимо, крепко уснул, теперь и голова раскалывается.
- Вот оно что! Вид у тебя, как будто ты всю ночь пожар тушил, ей богу, - ни о чем не подозревая, заявил довольный своей шуткой Максат. Убедею не терпелось выяснить, что ему нужно:
- Надеюсь, ничего страшного не произошло? Зачем ты меня искал?
Задавая вопрос, он вспомнил, что отец Максата был вхож во дворец хана, поэтому решил утаить от него правду. Ответ друга оправдал его самые худшие опасения.
- Эх, не зря говорят: «кто спит, тот от своих снов млеет, а кто встает спозаранку, тот лису на охоте имеет». Весь город гудит, обсуждая произошедшее, а ты тут лежишь и ни о чем не догадываешься.
- А что случилось? – Убедей постарался придать лицу выражение невинного удивления.
- Вчера ночью во дворец хана проникли воры и унесли целую груду его золотых монет, - всплеснул руками Максат и озадаченно погладил себя по лицу.
- Да ну! Неужто правда? Откуда ты узнал?
- Как это откуда? Выйди на улицу, сразу все поймешь. Глашатаи хана с раннего утра, не закрывая рта, обходят все улицы города, - Максат вытягивая голос, стал подражать им, повторяя слово в слово повеление хана:

«Послушай, о народ благочестивый,
На время отложи свои дела.
Указ издал сегодня справедливый
Наш хан, кому великая хвала!
У стен дворца на площади увидит,
Коль явится туда и стар, и млад,
Того, посмел кто ночью сей похитить
От глаз чужих укрытый ханский клад.
На виселице вздернутое тело
Воришки, что лишился головы.
Пройдет пусть мимо тот, кому нет дела,
Награды не получит он, увы.
Внимательно смотрите на злодея,
Авось его узнает кто из вас.
Узнавший в тот же миг разбогатеет,
Вот он каков правителя указ!»

Довольный сказанным, Максат от души расхохотался, затем весело посмотрел на друга, ожидая от него похвалы за свое умение. В это время Убедей был погружен в свои невеселые мысли. Из слов Максата он понял, что порученцы хана по обезглавленному телу не смогли опознать вора. «Отец, отец, - с горечью подумал Убедей, - принеся себя в жертву, спас меня. Вот почему просил не оставлять голову на месте, а унести ее с собой. Он знал, что без головы его никто не опознает. Бедный, бедный мой отец!»
- Эй, да ты никак не проснешься… – обиделся Максат на друга, который, как ему показалось, даже не обратил внимания на его слова. Растерявшись, Убедей заговорил торопливо:
- Ой, прости, не обижайся. Просто задумался об этом воре без головы. Интересно, кто отрезал голову бедняге?
- Ясное дело – это подельники самого грабителя, - просиял довольный своим заключением Максат. – Ты ведь не знаешь, какими бывают воры. Это настоящие душегубы и злодеи. Мой отец говорит, что они в решающий момент могут зарезать собственного ребенка.
- Так что же это получается, там была целая шайка? Разве их не поймали? – спросил Убедей у распалившегося Максата, стараясь направить разговор в нужное ему русло.
- Мой отец, как только услышал новость, сразу же направился во дворец. По словам стражников, их было несколько человек. Все успели убежать, оставив на месте преступления этого обезглавленного. Но подумай сам, куда им бежать? Курук* у хана длинный. Помяни мои слова, не сегодня, так завтра всех поймают, - с видом знатока заявил Максат.
- Если воры убежали, а в руки к ним попал только обезглавленный, которого никто не может опознать, как они собираются их ловить? – с невинным видом спросил Убедей.
- Вот чудак, скажешь тоже. Судишь обо всех по себе, - воскликнул Максат, увидев на лице Убедея сомнение, - хан – это не ты и не я. Недаром говорят, что сорока людям хану ума не занимать. Охранников, которые прозевали воров он посадил в зиндан. А обезглавленного велел повесить на виселице посреди городской площади и отправить по городу глашатаев, чтобы объявили всем: тому, кто узнает вора и укажет на его родственников, хан назначает большую награду.
Убедей хотел было задать еще один вопрос, но Максат перебил его:
- Подожди, я еще не закончил. Хан собрал всех своих приближенных, лазутчиков и всяких порученцев и дал им особое задание. Он напомнил им, что это не какой-то там внешний враг, а один из жителей города. Когда люди будут проходить рядом с мертвым телом, кто-то да узнает вора. Хан велел стражникам внимательно вглядываться в их лица. Родные и близкие не смогут равнодушно пройти мимо и выдадут себя. Того, кто не выдержит и прольет слезы, хан велел тотчас же схватить и привести к нему. Он так и сказал: «Это и будет самый близкий вору человек. А что с ним делать дальше – решать мне. Только чтобы в городе не осталось никого, кто не пришел бы посмотреть на мертвеца». Видал, какую уловку придумал хан? Теперь сообщникам вора не спрятаться. Вставай, пойдем на площадь и посмотрим, кого там поймают.
От слов Максата Убедей чуть было не потерял сознание. Коварный хан прав. Разве мать выдержит, увидев обезглавленное тело мужа на виселице? Вчера он не сказал ей о том, что отец умер. Узнав от сына, что он попал в руки ханских стражников, она постарела за одну ночь. Что будет, когда узнает правду? Нет, она не вынесет этого. Возможно даже с криком бросится обнимать бездыханное тело отца. Надо что-то предпринять. Иначе сидеть им с матерью до скончания века в ханском зиндане или, как отцу, не избежать виселицы. Что же делать? Какой из этого есть выход? Спрятаться и не пойти на площадь невозможно. Ищейки хана их из-под земли достанут. А если пойдут на площадь, все будет кончено. Он был уверен, что не только мать, но и он сам не выдержит такого испытания. Убедей почувствовал себя диким зверем, загнанным в хитроумную ловушку. Куда деться, где скрыться? Он не мог найти ответа на этот вопрос и только повторял про себя: «Надо двигаться, надо что-то делать. Иначе будет поздно. Но прежде надо отделаться от Максата».
- Максат, не обижайся, я не могу пойти, - почти взмолился Убедей, – сам видишь мое состояние. Иди без меня. Я полежу здесь, пока нукеры* хана не явятся за нами. Может, боль к тому времени и отпустит.
Максат испугался, увидев посеревшее лицо друга, и тут же согласился с ним:
- За что мне на тебя обижаться? Я сам вижу, как тебе плохо. Ты, видно, простыл. Укутайся потеплей, может полегчает. Я сам недавно так же болел. Ну-ка, ложись, я тебя укрою. Убедей без сил рухнул на подушку. Максат набросил на него одеяло, некоторое время посидел рядом, поговорив о том, о сем. Затем со словами: «Я, наверно, пойду выздоравливай», - был таков.
Как только Максат ушел, Убедей заглянул в соседнюю комнату к матери. Она, свернувшись калачиком, лежала у печи и даже не подняла головы.
- Апа*, - сказал дрожащим голосом Убедей, - я пришел сказать правду. Ночью я вас обманул.
Жамига поднялась и, не издав ни звука, села. Через некоторое время сказала сухим дребезжащим голосом:
- Знаю. О том, что твой отец уже не с нами, я поняла еще вчера по выражению твоего лица.
Слова матери потрясли Убедея и он, не выдержав, выложил ей все, что произошло с ними прошлой ночью. Без утайки рассказал ей и о планах коварного хана, который поставил себе целью во что бы то ни стало поймать их.
- Сынок, думай прежде о своем спасении. Не смотри на меня. Если не спрячешься, попадешь в кровавые тиски хана. Найди способ и беги! – взмолилась Жамига, до этого молча слушавшая признание сына.
- Нет, апа*. Как мне жить, лишившись и отца, и вас?  Что бы ни случилось, я буду рядом с вами.
- Балам*, не надо так говорить! Убереги тебя бог от смерти. Не заставляй меня страдать, уважай предсмертную волю отца. Пожертвовав собой, он желал только твоего спасения. Нет, жеребеночек мой, не смей даже думать оставаться со мной. Беги, спасайся. Если ты останешься жив, меня никто не тронет. А если с тобой что-нибудь случится, тьфу-тьфу, не дай бог, считай, что и мои дни сочтены. - Жамига горько заплакала. Убедей понял, что никакими словами не убедит мать. А ведь и она кое в чем права. Если его лишат жизни, кто отомстит за причиненное им горе? Если сын умрет, кто исполнит последнюю волю родителя? Нет, он должен жить, чтобы рассчитаться с теми, по чьей злой воле погиб отец. Он знал, что не может бросить на произвол судьбы и беззащитную мать. Что делать?
Не выдержав бремени навалившихся безотрадных мыслей, Убедей опустился на землю рядом с матерью. «Что-то надо делать. Непременно надо найти какой-нибудь выход» - тяжкие раздумья, словно яд, разъедали душу.
- Сынок, скорей беги отсюда. Думаешь, лишившись своего золота, хан сидит сложа руки? Скорее всего он уже предпринимает какие-то меры. Если опоздаешь, не сможешь выйти за городские ворота, - тревога за сына быстро привела Жамигу в чувство.
Ломая голову над тем, как бы ему забрать с собой мать, Убедей совсем забыл о городских воротах. Он понял, что с побегом опоздал. Ханские прислужники давно уже закрыли все ворота города на засовы.
Сидя дома и гадая, ничего не добьешься, решил он и собрался посмотреть на события в городе своими глазами, а там видно будет, что делать дальше.
- Апа, я скоро приду. А вы пока готовьте нас в дорогу, - бросил он матери и выскочил из дома.
Выбравшись на одну из центральных улиц города, он встретил ханского глашатая, который изредка ударяя по барабану, вещал на всю округу указание хана. Слова Максата оказались сущей правдой. Коварный хан собрался с раннего утра до полудня прогнать мимо виселицы всех без исключения жителей города.
Убедей бегом побежал на площадь. Виселица уже была установлена. Рядом носились прислужники хана. И здесь сплошь и рядом ходили глашатаи, заунывным голосом сообщая людям волю правителя. Вопили, не умолкая ни на миг, словно созывали народ на какой-нибудь праздник.
Убедей некоторое время побродил по площади, стараясь быть незамеченным и прислушиваясь к тому, о чем говорят люди. Новость уже широко распространилась среди жителей города. У всех на устах было одно – ограбление ханской казны. Люди успели приукрасить услышанное, добавив новые детали к происшествию. «Целая банда вооруженных людей совершила нападение на дворец правителя, но доблестные стражники сумели дать им достойный отпор. Они убили одного из воров, захватив его в плен» - твердили некоторые, словно сами побывали на месте кражи. «Вот так и рождаются слухи» - со вздохом подумал про себя Убедей и заглянул по пути в караван-сарай. И здесь все разговоры были о том же самом.
«Проклятье! Надо же было кому-то именно сегодня выкрасть ханскую казну! Теперь я вынужден сидеть здесь, когда мне срочно надо выйти в путь, - сокрушался некий смуглолицый, с большой бородой человек в белой чалме. Сразу видно, что пришлый издалёка купец. – До завтрашнего дня невозможно будет выбраться из этого окаянного города. Все ворота закрыли, хоть умри, никто их не откроет».
Убедей вышел на улицу. «Теперь мне все понятно, - подумал он, - разве Шаншар был бы ханом, если бы заранее не предпринял такие меры? Все пути отрезаны. Только вчера распрощался с жизнью мой бедный отец, до последнего дыхания боровшийся с нищетой, проводивший дни и ночи в поисках пропитания для семьи. Эта же участь ждет завтра и меня, и мать. Кто знает, что с нами будет? Хорошо, если свирепый хан просто и без мучений казнит нас. Как бы этот кровопийца опять что-нибудь не придумал? Не дай бог велит пытать нас с матерью на глазах друг у друга. Вряд ли бедная выдержит такое испытание?».
Прямо за его спиной вдруг раздался пронзительный крик. Убедей вздрогнул и оглянулся. Маленький мальчик самозабвенно строил из глины крепость, когда он прошел мимо и не заметил, как наступил и разрушил строение ребенка. Малыш со слезами на глазах стал громко звать на помощь отца и мать, чтобы пожаловаться на прохожего, сломавшего его игру. Убедей принялся успокаивать его, но тот даже слушать не желал. Маленький упрямец вырвался из его рук и с громким воплем: «Мои игрушки! Он сломал мои игрушки!» - устремился к дому.
К счастью, на крик ребенка никто не вышел и, Убедей постарался скорей убраться подальше. Но еще долго в ушах продолжал звучать визгливый крик мальчика: «Мои игрушки! Он сломал мои игрушки!» И тут Убедея осенила внезапная мысль: «Оказывается, люди плачут не только по случаю смерти близких, но и когда теряют имущество.» Этого было достаточно, чтобы принять верное решение. Ведь и его мать может поднять крик, если ее добро выпадет и разобьется по дороге! «Мои вещи! Моя посуда! Они разбились! …» - Да, именно так она должна будет завтра плакать. Вот единственно верный путь! Эта мысль заставила Убедея выйти из состояния уныния и решительно приняться за дело. Он вспомнил, что отец не раз говорил ему, что к тому, кто не теряется в трудной ситуации, приходит дельная мысль, а там и выход найдется. Ум и усердие всегда выведут на верный путь. Нет, нельзя терять надежду. Чем безропотно подставлять шею под топор, нужно немедленно предпринять меры, чтобы избежать смерти.
Пока Убедей дошел до скотного рынка, у него уже созрел план. Обойдя торговые ряды, он купил крепкого молодого бычка. Упитанный бычок, еще не успевший познать тяжелого труда, сопя и отдуваясь, безропотно пошел за юношей. Поглядывая на послушную скотину, Убедей подумал, что эта удачная покупка является хорошей приметой и завтра им с матерью непременно должно повезти.
Жамиге не понравилось, что сын привел на поводу какого-то черного быка. «Надо же, завтра его ожидает нелегкое испытание, а он надумал вдруг обзавестись скотиной. Не вовремя сын решил хозяйство обустраивать», - разочарованно подумала она.
Убедей рассказал матери все, что слышал, видел, и поделился своей задумкой. Жамига, которая целыми днями раздумывала, как ей спасти единственного сына, так и не поняла, что он затеял, но, зная, что ничего другого им не остается, со страхом и опаской в душе дала свое согласие. И Убедей стал готовиться к завтрашнему дню, надеясь, что сумеет уберечь и мать, и себя от тяжкой участи. Жамига как могла помогала сыну. Будто услышав ее горячие мольбы, вскоре пришла спасительная ночь и на город опустилась беспроглядная мгла. Затем настал багровый рассвет. А следом, рассыпая яркие лучи, выглянуло сияющее солнце.
Чтобы скорее исполнить указ хана, его приспешники бросились шерстить улицы и дома, всех до единого жителя города выгоняя наружу. Люди не смели перечить воле своего правителя. Отложив каждодневные заботы, они потянулись в сторону городской площади, где была установлена злополучная виселица.
Собравшиеся со страхом глядели на обезглавленный труп, выставленный на всеобщее обозрение. В черной рубахе и в черных штанах, он был подвешен на веревке, продетой через подмышки. Веревки натянулись, приподняв плечи и руки вверх, словно крылья готовой взлететь птицы, а шея, лишенная головы, и вовсе провалилась внутрь тела. Вытянувшись вдоль виселицы, он мало походил очертаниями на человека, скорее напоминая какое-то неведомое пугало и казалось, вот сейчас оно, освободившись от веревок, полетит над площадью, выберет себе жертву и унесет его в неведомую высь.
Хан, являя себя народу, обычно вел за собой свиту, как гусыня выводок птенцов, а затем с важным видом садился на специально установленный для него посреди площади трон. Но на этот раз, словно испугавшись висельника, остался в своих покоях. Поэтому сегодняшними событиями руководил его главный визирь – эмир Насыр.
Жители города, выстроившись в ряд, проходили между виселицей и нукерами* хана, а те пристально вглядывались в лица, в каждом подозревая сообщника незадачливого вора. Но как они ни старались, ни один из горожан не всхлипнул и не проронил слезу.
Дело близилось к полудню.  Солнце, достигнув зенита, нещадно палило над головами собравшихся на площади людей. Однако, им не столько досаждало раскаленное солнце, сколько пугал жесткий указ хана, и потому горожане продолжали молча двигаться потоком мимо виселицы под бдительными взорами стражников. Но теперь, вместо утренней спешки и любопытства, они проявляли только безразличие и вялость.
В это время к концу длинной очереди пристроился и Убедей. В руках его была веревка, за которую он тянул груженого скарбом быка, а позади, погоняя скотину прутиком, брела Жамига. Они то шли вперед, то останавливались вслед за быком и только к закату дня оказались между виселицей и нукерами.
Первым тело отца увидел Убедей. Крупное туловище без головы мешком провисло вниз и вызывало страх и недоумение у людей. Только Убедею оно было дороже всего на свете. Его охватила пронзительная жалость. Ему казалось, что отец своим видом хочет сказать ему: «Видишь, сынок, какова участь твоего несчастного отца? Теперь все в твоих руках, а на меня никакой надежды уже нет». Что-то острое полоснуло Убедея по сердцу, заставив его сжаться в тугой комок. И в этот момент слезы выступили из глаз, заволакивая их горячим туманом. Спешно и незаметно утирая глаза, он оглянулся и увидел, что лицо матери перекосилось, подбородок предательски задрожал, и вот-вот из груди вырвется крик, а из глаз потоком польются слезы. Медлить было нельзя. Он посмотрел на нукера, который, нагнувшись, пристально вглядывался в него, и незаметно ткнул быка заранее приготовленным шилом во внутреннюю часть передней ноги. Бедное животное, которое и без того шло, пугаясь оголенных, сверкающих сабель и усталых окриков, теряющих терпение стражников, взбрыкнул от жгучей боли и издал душераздирающий вопль. Этого оказалось достаточно, чтобы большой черный казан и деревянная чаша, специально кое-как привязанные к спине быка, разлетелись в разные стороны. Деревянная чаша раскололась на куски, а чугунный казан от удара об землю, лопнул пополам. Насмерть перепуганный бык, подпрыгивая и сметая все на своем пути, с ревом устремился вперед, подальше от этого места. Не сумев совладать с ним, хватаясь за конец веревки, Убедей умчался вслед.
- Да чтоб все провалилось! Человек, говорите, умер? Да пропади все пропадом! Моя чаша разбилась, мой казан треснул пополам! Что теперь мне делать? – вздевая руки вверх, зарыдала Жамига. Слезы ее полились потоком, промочив насквозь подол платья.
– Ойбай-ау! *Да пропади все пропадом! Как же мне быть? Эти котел и чаша остались мне от родителей, а теперь их нет. Что мне делать? Да чтоб все провалилось!
Вид несчастной старухи, лишившейся последнего имущества, вызвал жалость у окружающих. Люди бросились собирать раскиданные быком вещи и с сочувствием проводили Жамигу с площади.
Все жители города до наступления ночи успели пройти под пытливым взором надзирателей. Никто из них не обратил на себя внимания, никто не вызвал даже малейшего подозрения.
Главный визирь поспешил в покои хана, чтобы сообщить ему об этом. Хан, уверенный в том, что на сей раз вору никуда не деться, в это время обдумывал, какому наказанию подвергнуть того, кто посмел сунуть руку в его казну. Кара должна была быть, по его мнению, столь жестокой, чтобы у других отбить всякое желание повторить подвиги этих воришек, чтобы при одной мысли об этом, у людей дрожали колени. Услышав от визиря, что из его затеи ничего не вышло, хан замолчал и сник, словно его ударили обухом по голове.
Вскоре ночь, словно гигантская птица, накрыла своим крылом город, снова погрузив его в непроглядный мрак. Убедей вышел на улицу. Постоял немного, чтобы глаза привыкли к темноте. Вокруг ни звука, ни движения. Город пребывал в глубоком сне.
Он зашел в хлев. Слышно, как где-то в глубине загона скотина жует жвачку и перебирает в темноте ногами. Это был тот самый бык, который сегодня прекрасно выполнил свою задачу. Немного постоял, прислушиваясь к тишине, и затем принялся ворошить груду накиданной в угол лебеды. Просунув руку глубже, вынул из-под кучи большую торбу и пощупал ее. Все лежало на месте.
Убедившись, что мать благополучно покинула площадь, сын поспешил утрясти кое-какие дела. Теперь он думал лишь о том, как забрать с площади тело отца, обмыть его и достойно предать земле. Вор так и не попался хану в руки. Убедей понимал, что тот зол, как никогда и не позволит сегодня снять тело с виселицы. «Если и удалось днем близким пройти мимо незамеченными, уж ночью-то они никак не оставят его здесь, обязательно постараются выкрасть тело», - разгадал Убедей мысли хана и успел заранее кое-что приготовить. Он понял, что сегодня охрана будет усилена и, если он допустит хоть малейшую ошибку, сразу же попадется в лапы стражников и разделит участь отца. Задуманное он должен совершить этой ночью, медлить нельзя. Иначе, кто знает, обозлившись, хан может отдать неопознанное тело на съедение собакам. Разве может Убедей, пока он жив, позволить им сделать такое?  Нет, уж лучше тогда ему умереть.
Убедей с тяжелой торбой на плечах вошел в дом. Раскрыв мешок, вынул оттуда два рулона материи, один белого, другой – черного цвета. Объяснив матери, что она должна из них сшить, он опять куда-то ушел. Жамига подумала о том, что сегодня сын, благодаря своей смекалке, сумел уберечь и себя, и ее от неминуемой смерти. Проникшись восхищением и уважением к сыну, она даже не стала спрашивать, для чего он принес эти ткани, а молча взялась за дело. Непрерывно молясь богу о спасении сына, Жамига сшила за вечер все, о чем он просил. Она старалась в точности исполнить его пожелания, ибо материнское сердце чувствовало, что от этого зависит их будущее.
Из дому Убедей направился прямиком к ханскому дворцу. Что-то подсказывало ему, что сегодня ночью хан устроит большой совет, в котором примут участие все его приближенные лизоблюды. Убедею были нужны не они сами, а их кони. Поэтому, проскочив мимо стен дворца, он двинулся в сторону конюшен. Как обычно, здесь не было никакого столпотворения. У коновязи стояли всего шесть или семь аргамаков. Юноша незаметно подкрался к ним поближе. Вокруг не было ни души. Лошади стояли, спокойно подремывая, это означало, что их доселе никто не беспокоил.
Убедей выбрал вороного скакуна Макамбая. Подрезав подпруги остальным коням, он отвязал вороного жеребца и без труда вывел его, держа на поводу. Конь оказался на редкость послушным и, не сопротивляясь, покорно пошел за Убедеем. Незаметно, тихим шагом он вместе с конем нырнул в глухую темноту.
Вороной жеребец был знаменит на всю округу. Не раз прославил он и хозяина, и себя во время скачек. В беге ему равных не было. Как часто Убедей мечтал проехаться на нем! Но Макамбай, не то чтобы сесть верхом, даже погладить его не позволил бы. И вот сегодня, совершенно неожиданно мечта юноши сбылась. Еще вчера он загадал про себя, что, если удастся ему увести коня Макамбая, все задуманное осуществится.
Вернувшись домой, Убедей увидел, что мать в точности выполнила все его указания и сшила то, что ему было нужно. Он бегом понесся к тайнику, где днем спрятал изготовленные им из войлока чехлы для копыт коня. Прежде он не раз видел, как это делал отец, поэтому обрадовался, что не ошибся. Чехлы, как литые сели на копыта вороного.
Разъяснив матери ее дальнейшие действия, он попросил ее дать ему благословение на трудное и опасное дело. Жамига тут же, присев на корточки, воздела обе руки вверх и дала бата* сыну. Затем поцеловала в лоб и подсадила его на коня. Убедей, петляя по узким окраинным улочкам, наконец достиг центральной площади. Вокруг не видно ни зги, но Убедей все чувствовал сердцем. Зная, что еще немного и он может столкнуться со стражниками, осадил коня, натянув поводья. Торопливо сошел с седла, взял торбу, которую ему дала мать, вынул оттуда скроенные рубаху, штаны и надел их. С одного боку они были белыми, как снег, с другого - черными, как уголь. Затем накрыл вороного такой же наполовину белой, наполовину черной попоной. Запрыгнув в седло, направил коня к самой середине площади. Если бы в этот миг кто-нибудь посмотрел на него с одной стороны, увидел бы, что едет человек в белой одежде на белом коне, а тому, кто увидел бы его с другой стороны, показалось бы, что на черном коне сидит человек в черном одеянии. Вороной нетерпеливо перебирал ногами. Словно почуяв желание Убедея, он легко и быстро устремился вперед, пронзая кромешную тьму. Казалось, его копыта не касаются земли. Конь, обутый в войлочные чехлы, шел так легко и бесшумно, что дремавшие стражники даже не заметили Убедея, проскользнувшего мимо них. Смиряя дыхание, он подъехал к виселице, но, не выдержав, громко заревел басом, так похожим на голос отца, затем наотмашь ударил вороного плетеной камчой. Конь метнулся вперед, как молния. В руках у Убедея сверкнула, выхваченная наголо сабля. Приподнявшись в седле, он полоснул ею по веревке и тело отца тут же скользнуло вниз, но сын не дал упасть, подхватив его на лету.
Когда стражники, опомнившись, схватились за оружие и суетливо забегали вокруг площади, вороной уже был далеко отсюда. Проскакав приличное расстояние, Убедей решил запутать следы и сделал крюк еще по одной из боковых улочек. Затем, соскочив с коня, скинул с себя черно-белую одежду и стянул с вороного попону. Бережно поправив тело отца, лежащее поперек седла, он направил коня в сторону дома, где его с нетерпением ждала мать.
Хан решил не снимать с виселицы тело вора и окружил его таким количеством стражников, что незамеченной муха бы мимо не пролетела. Однако, узнав, что тело ночью бесследно исчезло, он взбеленился, как охваченный бешенством верблюд, да так, что весь посинел от злости и изо рта пошла пена. Особенно вскипеть хана заставили стражники, утверждавшие совершенно разное. Одни говорили, что внезапно из ниоткуда возник черный всадник на черном коне и, не успели они даже ахнуть, как он, сверкнув молнией, снова растворился в кромешной тьме. Другие доказывали, что с неба спустился белый всадник на белоснежном скакуне и, схватив висевшее тело, исчез, как будто его и не было. «Не то, что спать, мы даже моргнуть не смели, - на чем свет стоит клялись стражники, – подобное сделать обычному человеку невозможно. Только лишь по воле Создателя могла произойти такая невидаль!»
Хан не поверил никому и велел всех за нерадивое исполнение своих обязанностей высечь и посадить в зиндан. Среди них оказался и старший сын Макамбая, главный палач хана, известный своим бессердечием и проливший море людских слез.
Обозлившийся хан решил во что бы то ни стало поймать вора и жестоко наказать его в назидание другим. Он вызвал всех своих визирей, помощников и придворных на большой совет. Несчастные, испуганно моргая и суетясь, всячески пытались угодить хану, который даже не удосужился прислушаться к их лепету.
- Ваше величество! – наконец произнес главный визирь. – Здесь собрались самые преданные вам люди, готовые поддержать трон в трудную минуту. Каждый из них изложил перед вами собственное мнение, но ни одно из них не удовлетворило ваше ханское сердце. Если вы позволите еще одному вашему рабу поведать свое видение дела, я готов поделиться им.
- Говори! – рявкнул хан, злобно сверкнув глазами.
- Мой повелитель, говорят, что у народной молвы глаза орла, уши осла и язык змеи. Нет в мире ничего, чего не прознали бы люди, поэтому, если позволите, мы отправим по городу множество лазутчиков. Кто-то да обмолвится о случившемся, вот так мы узнаем всю правду о грабителях.
Остальные, услышав слова главного визиря, зашумели, задвигались, сожалея о том, что не им пришла в голову эта спасительная мысль. Теперь, один громче другого они старались поддержать это предложение, чтобы хоть как-то оправдаться перед ханом за свое бездействие. Но стоило тому поднять руку вверх, как все мигом замолчали, словно кол проглотили, и снова воцарилась напряженная тишина. Скривив губы и покачав головой, хан дал понять, что предложение главного визиря он также не принимает.
- Пока твои лазутчики что-нибудь узнают, пройдет неделя, месяц, другой. И то не уверен, выяснят ли они что-нибудь. Я не могу позволить вору, бахвалясь своим подвигом, столько времени находиться на свободе, ты это понимаешь? Этот подлец должен завтра же оказаться передо мной. Вы слышите меня? Пока вор не получит по заслугам, не будет покоя ни мне, ни вам, запомните это!
Хан побагровел, задохнувшись от накатившей ярости и, еле как отдышавшись, наконец пришел в себя. Приближенные не знали, куда себя деть и были готовы провалиться сквозь землю. Втянув головы в плечи и пряча глаза от разгневанного правителя, они представляли собой жалкое зрелище. Но так все это выглядело только внешне. Хан знал, что в душе каждого из них таятся подлые мысли, подобные дохлой собаке. Для хана это давно уже не было секретом. «Негодяи, сожравшие мозг ишака, - думал он про себя, окинув пронзительным взором каждого из них. – Небось большинство из вас мечтает втайне о том, чтобы этого вора вовсе и не поймали». Этой мысли хватило, чтобы гнев поднялся в нем с новой силой, ввергая в дрожь всех присутствующих. Досталось каждому. Выкатив глаза, брызгая слюной, размахивая руками и не выбирая слов, хан буквально втоптал их в землю, высказав все, что думает о них. С трудом справившись с собой, он наконец замолчал. - Отправьте глашатаев по городу! Чтоб души живой не осталось, кто не услышал бы указ. Доставшийся мне в наследство от отца священный черный нар, груженый золотом, будет с этого дня лежать в центре городской площади. Вокруг него выставить бдительную охрану. Если кто сумеет ночью незаметно для стражников увести верблюда, тому он и достанется вместе с богатой кладью. Искать не стану и погоню за похитителем не пошлю. Но если попадется в руки, не пожалею. Велю снести ему голову, разорю его дом, а семью по миру пущу! Идите, сообщите об этом народу.
Глянув в лицо правителя, все поняли, что свой приказ он повторять не станет. Повскакав со своих мест, они поспешили покинуть помещение. Каждый был рад, что сумел подобру-поздорову убраться подальше от ханского гнева. Лишь главный визирь по хорошо знакомому ему выражению на лице хана понял, что тому есть что еще сказать своему визирю, поэтому отделившись от всех, задержался.
- Возьми дело в свои руки, - сказал ему хан, когда они остались наедине, – это наша последняя возможность поймать вора. Только смотри, чтобы мы не оказались посмешищем в глазах людей. Не зря говорят: «Повадившаяся лисица ушами будет нору рыть». Тот, кто сумел, не взирая ни на что, благополучно вынести золото из ханского дворца, воспользовавшись ротозейством моих охранников, да еще и забрать тело своего сообщника, тот и на этот раз не преминет увести у нас из-под носа черного нара. Уж я-то знаю, что у негодяя на это хватит наглости. А теперь слушай… этот нар имеет одну особенность, - он поманил визиря и сообщил ему на ухо известные, как он думал, лишь ему тайные достоинства черного верблюда. – Теперь понял, что вору на этот раз никак не отвертеться? Моли бога, чтобы этот ловкач клюнул на нашу приманку…
- Он придет, ваше величество, обязательно придет, - залебезил визирь перед ханом, - он ведь не знает достоинств вашего черного нара, а значит обязательно придет.
- Если явится, - глаза хана лихорадочно заблестели от внезапной радости, - окружить, поймать и привести ко мне. Что с ним делать далее, я сам знаю.
- Сделаем все в точности так, как вы велите, ваше высочество, - непрерывно кланяясь и пятясь, визирь покинул покои.
Оставшись один, хан улыбнулся своим мыслям, радуясь, что находчивостью и умом опередил всю эту толпу бездарных советников. Его распирало от гордости за самого себя, и он мысленно еще раз поблагодарил отца и мать за то, что они оставили ему в наследство такую драгоценность, как черный нар. Затем, словно вор уже попался к нему в руки, радостным голосом велел подавать утреннюю трапезу своим приближенным, собравшимся после совета в соседней зале.

                6

Убедей спас тело отца от надругательства и со всем возможным почтением собственноручно предал земле. Под утро, как только на небе зажглась звезда Шолпан*, облегченно вздохнул и провалился в глубокий сон.
Он с трудом разлепил глаза, когда почувствовал, как мать теребит его за плечо. В другую пору она не стала бы будить сына, но теперь, когда настали тревожные времена, не могла позволить ему долго находиться в объятиях сна. Только за последнюю неделю им пришлось пережить такие ужасы, которые прежде и в страшном сне бы не приснились. Разве она могла знать, что жизнь может преподнести столько невзгод и тревог, что даже на скорбь времени не останется? Ушел из жизни их единственная надежда и опора, а они не могут позволить себе даже оплакать его, прочесть молитву над его могилой. Опасность и неотложные заботы сегодня накрыли ее с головой. Судьба лишила их с сыном даже помощи родных и друзей, которые в иное время пришли бы выразить соболезнование и поддержать их в столь тяжком горе. Беду, раздирающую сердце на части, она вынуждена была переживать молча, про себя, не подавая окружающим виду. И только оставшись наедине, издавала долгий и протяжный вздох, пытаясь облегчить сдавленную безысходной скорбью грудь. И тогда из глаз начинали безудержным потоком литься слезы. Недаром говорят, что горе свое возьмет, вот и ее некогда черные и густые волосы начали стремительно седеть. Мысль о том, что ее сын в столь юном возрасте оказался в окружении безжалостных врагов и в одиночку вынужден бороться за выживание, не давала матери покоя ни днем, ни ночью. Не зная, чем ему помочь, позабыв о своем горе, она кружила вокруг сына, словно ласточка, пытающаяся взмахом крыльев потушить пожар.
Вот и сейчас, хоть сердце ее и противилось, она вынуждена будить смертельно уставшего сына. Он сам попросил мать поднять его до наступления полудня. Когда отец был жив, Убедей, бывало, долго лежал, потягиваясь и нежась в постели, но сегодня, стоило матери прикоснуться к плечу, как он тотчас же соскочил с постели. Умывшись холодной водой, наскоро перехватив приготовленный матерью завтрак, выскочил из дома и тихими закоулками отправился прямиком к Максату. Сегодня у него была особая причина пораньше посетить друга. Он собирался узнать у него, что творится во дворце и соответственно этому предпринять необходимые меры.
Выбравшись на очередной перекресток, он издали услышал звуки сырная*. Догадавшись, что хан опять что-то задумал, побежал в ту сторону, откуда раздался голос глашатая. Тот шел по улице вновь и вновь повторяя новый указ хана.

«Прислушайся, народ достопочтенный,
На время отложи свои дела.
Правитель наш издал указ бесценный.
Почет ему за это и хвала!
На площади, знакомой всем с рождения,
Ждет смельчака бесценный черный нар.
Прочь в сторону пустые рассуждения!
Богатый поимеет тот навар,
Кто ночью незаметно проберется,
К навьюченному златом, серебром
Верблюду, и с ним вместе уберется
Оттуда прочь, обзаведясь добром.
Преследовать наш хан того не станет,
Кто все препоны ночью обойдет
И золото законно прикарманит,
Свободу и богатство обретет.
Пусть каждый свои силы просчитает,
Идти ему на подвиг или нет.
Однако, знайте, тот, кто оплошает,
Тому немилым станет белый свет.
А если все же смельчаки найдутся,
Наш долг сегодня их предупредить,
Что, если в руки стражи попадутся,
От тяжких мук себя не оградить.
Подумает пусть прежде, чем решиться,
Рискуя головой, любой из вас.
Знать не дано, чем дело завершится.
Такой издал правитель наш указ!»

Выслушав повеление хана, Убедей понял, что этот капкан был расставлен для него. Он должен сегодня ночью, обойдя хитроумные ловушки, увести с площади знаменитого черного нара вместе с драгоценной кладью. Если он сумеет сделать это, заставит хана окончательно пасть духом и повесить нос. А это означает, что, пусть малую, но все же Убедей воздаст ему месть. Теперь надо поторопиться. Иначе какой-нибудь ротозей и неудачник, позарившись на золото, попадется в руки стражников и не минует смерти.
Убедей решил, что надо выкрасть нара после вечерних сумерек, когда уляжется всеобщая суета. «Как сделать, чтоб не попасться им в руки? Попался, считай пропал. Тогда снисхождения от хана не жди. Глашатай верно говорит. Теперь, когда я сумел унести незамеченным тело отца, хан в ярости стал похож на гиену, стерегущую падаль. Попадись ему, растерзает без всякой жалости. Выхода нет. На взнузданную голову, как говорится, одна смерть. Если суждено, как ни крути, ее не избежать. Бог в помощь, рискну! Пока не отомщу хану-кровопийце и его приспешникам, не успокоюсь. Постой! – сказал он вдруг самому себе. – А почему это коварный хан вместо того, чтобы выложить свое золото прямо на площади, решил навьючить его на черного нара? Сдается мне в этом кроется какая-то хитрая ловушка. Чует мое сердце, это не простой нар. Надо будет прежде все о нем разузнать».
Задумавшись, Убедей остановился посреди улицы и только теперь, оглядевшись по сторонам, заметил, что давно уже прошел мимо дома Максата. Пришлось повернуть обратно. Максат оказался дома и обрадовался приходу друга. Убедей передал ему слово в слово повеление хана, услышанное им от глашатая.
- Я уже слышал об этом, - сказал Максат и, заметив, что Убедей не придал никакого значения его словам, добавил, - отец прошлой ночью был во дворце у хана и обо всем разузнал.
- В прошлый раз стражники упустили тело обезглавленного вора, как бы и теперь не случилось подобное? – сказал Убедей, направляя разговор в нужную ему сторону.
- Ну ты даешь! - усмехнулся Максат. – Думаешь, черный нар так же безгласно, как тот мертвый вор позволит увести себя с площади?  Считай, брат, что на этот раз вор точно попадется в расставленные сети. Хватит об этом, пошли лучше к тому торговцу, как договаривались.
- Но послушай, - не унимался Убедей, - если вор сумел незаметно для столь бдительной, окружившей всю площадь стражи унести с виселицы тело своего подельника, неужели не сможет увести какого-то там верблюда?
- Скажешь тоже, - посмеялся над наивностью друга Максат. – Да разве хан поставит на площади верблюда, который безропотно пойдет за каждым? А дело-то в том, что это не простой нар.
- В любом случае, верблюд есть верблюд. Что в нем особенного-то?
- Еще какой особенный! Сам главный визирь об этом рассказал отцу. Только смотри, не смей ни с кем этим секретом делиться, понял?
- Клянусь, буду нем, как рыба.
- Ладно, верю, – пригнувшись, Максат жарко зашептал на ухо другу, делясь с ним важной тайной:
– Этот черный нар отличается от других тем, что на сорок шагов к себе не подпускает никого чужого, тут же начинает громко реветь. Никому не позволит схватить себя за поводок, сразу же поднимает такой шум, как будто его ведут на заклание, буйствует, брыкается и лягает всех подряд. Теперь ты понял, почему черного нара выставили на площади? Такого увести под силу только черту, но никак не человеку. Стоит вору приблизиться, такой ор поднимется, что стражники тут же схватят его. В общем, считай, эта ночь последняя для несчастного. Если хочешь увидеть, как его казнят, приходи завтра утром на площадь, вместе посмотрим.
- Хорошо, - радостным голосом поддержал Убедей друга, - не забудь про меня, тоже хочу узнать, кто он такой.
- Не забуду, - пообещал Максат, - ну, что, пошли к торговцу?
- Максат, давай в другой раз. Сегодня у меня есть одно неотложное дело.
- Как скажешь, - разочарованно протянул тот. - А что за неотложное дело?
- Да так, за городом в Косарыке отец одному дехканину кое-что задолжал. Мне надо сегодня непременно отнести ему долг.
- Ладно, только завтра идем вместе, договорились?
- Договорились, - и они крепко пожали друг другу руки.
Отделавшись от Максата, Убедей и вправду отправился за город. Окинув взором местность, он увидел, что пролившийся в ту злополучную ночь после продолжительной засухи дождь пробудил степь к жизни, укрыв ее цветным ковром из разнотравья. На кустарниках набухли почки, а пряный запах полыни дурманил и щекотал ноздри.
Убедей взглянул на дальний холм, вытянувшийся, словно спина горбатого зайца, и направился прямиком к его подножию. На откосе, раскинув стебли длиною в размах рук человека, сплошным ковром вплоть до самого русла дальней реки разросся портулак. Почва здесь была рыхлая, настоящий чернозем. Меж цветов портулака, то здесь, то там выглядывали желтые соцветия девясила и огромные листья лопуха. Лет пять-шесть тому назад отец брал его с собой в эти места охотиться на сусликов. И тогда маленький Убедей впервые играл ими, сооружая себе на голове колпак из, казавшихся ему необъятными листьев. Даже помнит, как отец сказал тогда своим густым басовитым голосом: «Боже мой, ты посмотри, как лопух густо разросся! Это же самая любимая верблюдами в летнюю пору трава. Эх, сюда бы многочисленных верблюдов бая Аубакира, ни листика бы не оставили». Звучный голос отца до сих пор стоит в его ушах. Поэтому, как узнал, что этот черный нар чует запах чужого человека за версту, сразу вспомнил про эти крупные сердцевидные листья и направился сюда.
Свернувшиеся и начавшие было желтеть листья после дождя вновь обрели упругость и зеленый окрас. Убедей вошел в гущу лопуха и стал собирать самые большие из них, срезая под корень ножом. За короткое время он набрал три-четыре мешка листьев. По пути нанял проезжавшую мимо арбу, которая доставила его домой. Побрызгав водой, сложил лопухи в дальнем углу сарая. Затем взял торбу, пошел на берег реки, собрал ивовой коры и вернулся назад. Заметив, что сын поспешно готовится к какому-то новому делу, Жамига молилась за него молча, стараясь не выдать своих переживаний. Но, как бы ни болело ее материнское сердце, сдержалась, не стала ничего говорить сыну, подавляя в себе желание крикнуть: «Что ты еще задумал? Брось, не надо, мне твоя безопасность дороже всего!» Она знала, что он давно уже обдумал каждый свой шаг и к тому же из-за своего упрямства не станет ее слушать. Поэтому решила не мешать, а помогать всем, чем только может.
Ближе к полудню Убедей зашел в хлев и, устроившись прямо на земле, принялся складывать листья лопуха в несколько слоев и сшивать из них себе одежду. Длинные, мягкие волокна ивовой коры легко и прочно скрепляли листья один с другим. Из оставшихся сшил большое покрывало. Закончив с этим делом, из волосяного аркана соорудил подвижный, скользящий недоуздок. И сделал это настолько мастерски, что стоит только потянуть его за конец у подгрудка животного, как петля, скользнув, накрепко сожмет ему челюсти, как тисками, и не даст даже пикнуть.
Покончив с этим, Убедей отправился на площадь разведать обстановку. Черного нара, накрыв персидским ковром, уложили прямо посреди площади. Сверху навьючили небольшой тюк. Ворсистый ковер, сверкая в лучах солнца, завораживал взгляды прохожих. Красивая и дорогая вещь привлекла внимание многих. Люди с восторгом кружили вокруг площади, желая получше разглядеть диковинный ковер. А стражники, размахивая саблями, с криком отгоняли их прочь.
Убедей воспользовался суматохой, царившей на площади, и наметил для себя удобные пути подступа к черному нару. Запомнил места, где будут стоять стражники. Продумал каждое свое предстоящее действие.
Получив благословение матери, сложил в мешок одежду и покрывало из листьев и спешно выскочил из дому. Смеркалось. В облачном небе не видно ни одной звезды. В воздухе веял легкий ветерок и чувствовалась приятная прохлада. Постояв неподвижно, чтобы глаза привыкли к темноте, Убедей тронулся в путь.
В городе было тихо. Ни одного праздного прохожего. Миновав охранников, он благополучно добрался до площади. Оказавшись на расстоянии окрика от черного нара, он вынул из мешка одеяние из листьев, натянул его на себя, сверху укрылся таким же покрывалом, затем, распластавшись на земле, пополз в сторону верблюда. Черный нар, так и не успевший за долгий день попастись и как следует насытиться, почуяв запах лопуха, зашевелился на месте и вытянул шею. Убедей приблизился вплотную и сунул ему под нос охапку листьев. Оголодавшее животное принялось с легким хрустом уминать предложенное угощение. Убедей, словно кошка, выслеживающая мышь, тайком наблюдал из-под охапки листьев. Ему этого и хватило. Быстро накинув на вытянутую голову верблюда приготовленный недоуздок, Убедей снизу потянул веревку на себя и петля, скользнув, мгновенно стянула челюсти нара так, что теперь он не сумел бы издать ни звука. Пытаясь высвободить голову из петли, он несколько раз дернулся, но уже было бесполезно. Убедей больно скрутил ему ноздрю, потянул недоуздок на себя и нар успокоился окончательно. После этого юноша вынул ножик и перерезал веревку, освободив верблюда от коновязи. Через некоторое время животное со своей бесценной кладью уже безропотно следовало за юношей, пока оба не растворились в вязкой темноте.
Даже в обычный день, находясь в собственном загоне, черный нар не подпускал к себе никого, кроме старика, который уже много лет ухаживал за ним. Но сегодня ночью произошло немыслимое: верблюд позволил незнакомцу увести себя на поводу вместе с кладью, на виду у бдительной стражи, да еще и никому не попасться на глаза. «Растворился, как струйка пара в воздухе», - с отчаянием подумал хан, не зная, что делать на этот раз. Теперь он впал в крайнее уныние, оставив прежнюю привычку гневаться и буйствовать. Сидел неподвижно, молча уставившись в одну точку. И несчастные стражники, упустившие сегодня ночью черного нара, и главный визирь, наперед взявший всю ответственность на себя, дрожали от страха, как осенние листья на ветру, ожидая своей участи. Видя, что хан не визжит, брызгая слюной, не выкрикивает в их адрес слова, какие только придут ему в голову, не носится, размахивая руками и вращая белками глаз, а сидит на троне, занятый своими мыслями, они понемногу стали приходить в себя. Спасительная мысль, что перед таким чудом не то, что они, даже хан бессилен, помогла им слегка опомниться и вздохнуть чуточку свободней. Но, несмотря на это, в их глазах затаился робкий страх, заставляя их цепенеть в ожидании неминуемого наказания. С каждой минутой им казалось, что тучи над их головой сгущаются и вот-вот ударит молния. Сегодня их судьба целиком зависела от человека, который насупив брови сидел на троне и устрашающе молчал. Что бы он ни сделал, все в его воле. И пока он не объявит свое решение, им не преодолеть сжимающего сердце ужаса.
Хан молчит, потому что голова идет кругом. Его одолевают противоречивые мысли. За которую из них ухватиться, какую из них принять к действию он пока еще сам не знает. Одна за другой они утекают куда-то, словно скользя по тонкому льду и ни на миг не задерживаясь. Вдруг он вспомнил слова стражников, прозевавших тело вора и которых он велел заточить в зиндан. Ползая перед ним на коленях, они клялись и божились, пытаясь убедить его, что на такое дело обычный человек не способен и все произошло лишь по воле самого Создателя. «А ведь действительно, - подумал вдруг хан, - разве такое может сотворить человек? Видно, сама судьба решила отнять у меня власть и везение мое заканчивается. Нет, это был не вор, это божье проклятие, насланное на мою голову. Иначе почему прежде столь строптивый черный нар замолчал вдруг, как будто воды в рот набрал? И почему моя всегда столь бдительная стража, мимо которой даже змея незаметно не проползет, вдруг ослепла на оба глаза и оглохла на оба уха?» Эти думы ввергли хана в еще большее уныние. Вдруг его охватил озноб. И, как это часто бывает в минуту самого тяжкого отчаяния, в его голове промелькнула спасительная и хитрая догадка. Хан тут же поднял голову и лицо его мгновенно просияло. «Постой, постой, - сам себе сказал он, и усы его зашевелились, как шерсть на загривке волка, который приготовился прыгнуть на намеченную жертву. – Как бы это не старик, ухаживающий за моим наром заставил замолчать животное? Никто другой не мог увести его без шума и крика». Мысль эта пронзила его, словно молния и он, сверкнув глазами, посмотрел на своего главного визиря, стоявшего рядом и готового по первому зову мчаться исполнять его указания. Хан молча кивнул и, визирь бросился к его ногам:
- Слушаю, ваше величество!
- Доставь сюда немедленно старика-надсмотрщика!
- Будет исполнено, таксыр*!
Согнувшись пополам, он пятился назад, пока не достиг дверей покоев. Здесь, боясь пошевелиться и следя взглядом за каждым движением визиря, стояли два нукера*. Поймав на лету его слова, они тут же бегом, словно гончие тазы* за брошенной хозяином костью, помчались исполнять приказание. Совсем скоро они приволокли во дворец маленького сухощавого старика, чьи кости, казалось, вот-вот рассыплются по дороге к трону. Растерянный старец, как только нукеры выпустили его из рук, упал на ковер, распластавшись перед повелителем. Не понимая, чем провинился перед ханом и желая показать полное повиновение, он трижды поцеловал подножие трона. Увидев в действиях старика желание что-то скрыть от него, хан рассвирепел пуще прежнего. Позабыв о своем высоком положении, он соскочил с трона и что есть силы пнул в грудь тщедушного старика. Несчастный тут же покатился кувырком и упал поодаль. Старик хотел было подняться на ноги, но у него ничего не вышло. Дрожа всем телом, словно новорожденный ягненок, он беспомощно водил тонкими, сухими пальцами по ковру.
- Где черный нар? – взревел хан, вновь обретя дар речи.
Старик молчал, ибо не мог произнести ни слова. Тут подскочили два нукера и подняли его, поддерживая на весу. Но и тогда старик не смог говорить, будто его язык прилип к нёбу. Ему оставалось лишь беспомощно кивать головой.
- Почему молчишь? Тебе что, язык отрезали? Наш правитель спрашивает, куда ты дел черного нара? – рявкнул на него главный визирь. Не отрывая глаз от хана, старик заверещал:
- Мой повелитель, откуда мне знать? Вчера под вечер, как и велел ваш визирь, я отвел нара на площадь и уложил его, привязав собственными руками ему переднюю ногу к шее. Больше я его не видел. Здесь все только о том и говорят, что ночью черного нара увели воры. Бедное животное...
- Замолчи! – взревел вдруг хан. Только что лепетавший старик затих, испуганно хлопая глазами. Вид у него был крайне жалкий.
- Ишь ты, как прикидывается чертово отродье! – ощерился разгневанный хан. – Говоришь, не видел, да? Я тебе покажу, как врать мне! Если тебе дорога жизнь, отвечай сейчас же - где мой черный нар?
- Разве дано вашему бедному рабу быть ясновидцем? – взглянул с мольбой немощный старик, не понимая, за что хан так сердится на него.
- Ах ты, старая развалина, ты над кем надумал издеваться, а? Не ясновидящий, значит? Если не хочешь умереть раньше времени, немедленно признавайся, где черный нар? Он никого к себе, кроме тебя не подпускал, а значит и некому больше незаметно увести его с площади. Или ты хочешь сказать, что айдахар* проглотил моего верблюда или жалмауыз* увела, вынырнув из-под земли? Только ты мог украсть нара или помочь кому-нибудь другому. Иначе и быть не может. Нет у меня врагов, которые могли бы прийти извне и навредить. Это ты, пустобрех, подлый червь, разъедающий изнутри, все беды идут от тебя! Немедленно найди моего нара, слышишь, я сказал немедленно! – хан задрожал, как шаман, произносящий заклинание, и в один прыжок оказался рядом со стариком. Лишь недавно отведавший пинка старец бросился к нему, обнял его ноги и зарыдал.
- О мой хан, пожалейте, не шутите так с несчастным. Один бог свидетель, что, дожив до преклонных лет, не то чтобы брать чье-то имущество, даже через чужую натянутую нить не переступал. Я не только не брал черного нара, но и никому не помогал вывести его с площади, клянусь вам! Если не верите, спросите у своего визиря. Все это время я был рядом с ним, он никуда, ни на шаг не отпускал от себя.
Старик говорил правду. Вчера главный визирь велел ему отвести черного нара на площадь и привязать. А после этого, не подпуская несчастного к верблюду, держал его рядом с собой. Его мучило то же подозрение, что и хана. Но теперь хитрый визирь испугался, как бы не навлечь на себя неприятности, подтвердив слова старика. Он взглянул на беднягу с каменным лицом.
- Мой повелитель, этот хитрый старикашка врет. После того, как он привязал нара, я его до сих пор не видел. О Создатель, мог ли я подумать, что этот презренный такое выкинет? – он изобразил на лице удивление и схватился за ворот*, свалив все беды на несчастного старика.
- Стыдно вам говорить такое перед ханом. Прошу вас, скажите правду, я ведь был все время рядом с вами. Пожалейте меня, господин, - с жалобным плачем старик теперь пополз к ногам визиря.
- Прекрати, старый врун! Ты смеешь утверждать, что я говорю неправду? Ты с кем говоришь, негодный пес? Надумал нанести вред своему хозяину? – заорал главный визирь и, со страхом понимая, что, если чуть помедлит, этот старикашка еще чего-нибудь ляпнет сквозь жалкие рыдания, спешно нанес по тщедушному телу увесистый пинок. Старик кувыркнулся, упал и потерял сознание.
Никто не стал ждать, когда несчастный придет в себя. Хан кивнул визирю, визирь подал знак нукерам и те, схватив его, как падаль, с которой сняли шкуру, выволокли прочь.
- Смотри, чтоб он не помер раньше времени. Головой отвечаешь. Вечером сам проверю, - хан, брезгливо скривился, затем махнул рукой визирю и присутствующим, давая понять, чтобы все вышли вон. Приближенные убрались прочь, расшаркиваясь и кланяясь. На лице у каждого была заметна плохо скрываемая радость.  «Слава богу, на этот раз пронесло, а ведь жизнь только что висела на волоске. Пропади он пропадом, этот ханский верблюд. Не найдется, так туда ему и дорога» - можно было прочесть в их лихорадочно блестевших глазах. Вся толпа кинулась к выходу, чуть не сбивая друг друга с ног и желая, как можно скорей покинуть злополучный дворец.

                8

Старика-надсмотрщика пытали всю ночь. Он то и дело впадал в беспамятство, его вновь приводили в чувство, но так от него ничего и не добились. Обезумевший от боли и страха, он то обвинял самого хана в воровстве, то вдруг начинал доказывать, что главный визирь украл нара. Потеряв всякую надежду выведать хоть что-нибудь, хан велел окровавленного старца кинуть в зиндан, а сам, шатаясь и еле передвигая ноги от усталости, вышел на воздух.
Визирь подозвал ожидавших у входа палачей, чтобы дать им указание и в этот миг снаружи раздался душераздирающий вопль хана. Все кинулись к нему. Когда, наконец, они добежали, их взору открылась странная картина: потерявший сознание хан лежал у самого входа во дворец. Перед ним на двери, на уровне глаз человека была подвешена отрубленная голова черного нара. С нее вниз стекала еще свежая кровь. Это жуткое зрелище напугало до смерти не только правителя, но и палачей, прибежавших на помощь.
Хану побрызгали лицо водой, и он постепенно очнулся. Полежал немного, моргая, словно только проснулся. Визирь услужливо склонился к нему.
- Старику снимите голову, - только и сказал хан, полностью придя в себя. Затем велел оставить его одного в покоях. Но даже наедине с собой в крытом золотом и серебром дворце ему было сиротливо и одиноко, как будто оказался в открытой всем ветрам ободранной лачуге. Его бил озноб. Подобрав подбитую соболем шубу, укрылся ею, но так и не смог согреться. Прежде ему не приходилось так много думать, да и работать хан как-то не привык, поэтому ночной допрос старика лишил его последних сил. Усталое тело требовало отдыха и, наконец, он погрузился в глубокое забытье. Но сон его длился недолго. С диким воплем хан соскочил с пуховой перины. Ему приснилось, что нечисть, забравшись в постель, стала со всей силой душить его, схватив за горло.
Услышав приглушенный крик, в покои вошел слуга и у порога согнулся пополам, ожидая приказа. Хан тут же опомнился и, желая скрыть испуг, резко отвернулся. Стоя к слуге спиной, распорядился:
- Позови ко мне главного визиря.
Он проснулся окончательно, но остатки жуткого сна все еще стояли перед глазами, лишая покоя. «О мой бог, чего только не приснится?» - подумал он и облегченно вздохнул. Приснилось ему, что тело обезглавленного вора вдруг ожило и явилось к нему. На его шею была водружена голова черного нара, которая, жуя жвачку, шевелила губами и вдруг заговорила человеческим голосом. Да так отчетливо, будто наяву: «Ты подвергал нас тяжким мучениям и пил нашу кровь, как воду. Теперь пришло время пролить и твою кровь. Даю перед смертью тебе время на отходную молитву.» – и верблюжья голова, приблизившись вплотную, разинула пасть, словно собралась проглотить его. Хан хотел крикнуть, но из его горла не вырвался даже писк, хотел бежать, но ноги его не слушались, потому что чудовище стиснуло ему глотку. К счастью, в этот миг он проснулся…
Неслышно, лисьим шагом вошел визирь. Он также согнулся пополам, ожидая указаний. Хан, глядя на него выпученными глазами, никак не мог смекнуть, рассказать ему свой сон или оставить его при себе. Решив не делиться с визирем, спросил его, какие в городе произошли события за последнее время. А сам облегченно вздохнул, откинулся на перину и подумал: «Да разве они на что-нибудь способны?»
- Сегодня кто-то пришел на базар и над головами черни горстями сыпал золотые монеты, - робко произнес визирь.
Услышав новость, хан подскочил на месте и пронзительно завопил:
- Что ты мелешь? Кто это был? Почему не поймали и не привели его сюда?
- Мы не смогли узнать, кто он, мой повелитель. Он был в маске, на черном коне и в черном одеянии.
- Пропади он пропадом, кем бы ни был! Вы поймали его?
- Нет, к сожалению, не смогли, ваше высочество. Как только весть дошла до меня, я отправил туда нукеров*, но они вернулись ни с чем. Исчез, словно вода, просочившаяся в песок.
- Растяпы! Нахлебники! Можно сказать, что вор средь бела дня сам просился в руки, а вы его прозевали. Иди! Иди! Ищи! Без него мне на глаза не попадайся! – рассвирепев, хан выгнал визиря, не дав ему и рта раскрыть.
Немного погодя, у него внезапно открылись глаза еще на одну ужасающую правду. Этот негодяй на базаре, у всех на виду не только раздавал черни его золото, но ещё и не преминул сказать им пару нелестных слов о нем, предав его, хана имя бесчестию и позору. В его присутствии придворные мялись, не смея рассказать о том, что говорил людям этот проходимец, поэтому хан отозвал в сторону одного из своих советников и потребовал, чтобы тот открыл ему правду. Из его слов хан узнал все о том, что происходило в тот день на базаре. «Послушайте меня, люди, - сказал этот разбойник, – если вы сами о себе не позаботитесь, хан и подавно этого не сделает. Шаншар – настоящий кровопийца, слепец, который не видит тяжкого положения простого народа. Вот это золото было припрятано им. А ведь оно добыто вашими горькими слезами и соленым потом, вашим многолетним изнурительным трудом. Здесь только часть богатства, до которого смогли дотянуться мои руки. Поделите его меж собой без споров и драки». Вот какую возмутительную речь сказал этот грабитель. «Однако не побоялся же меня? Вот она, жизнь! – с горечью подумал Шаншар. - А ведь его слова – не что иное, как призыв к открытой борьбе? Этот человек так поступает не потому, что испытывает крайнюю нужду, а потому, что его сердце жаждет мести. Такой, либо сам помрет, либо врага своего убьет, иначе не остановится. Пока я не поймаю этого опасного негодяя, мне покоя не видать».
Долго еще хан Шаншар сидел, размышляя наедине. А ведь раньше этого безвестного типа, осмелившегося сунуть руку в его казну, он считал всего лишь простым воришкой. Теперь, все обдумав и взвесив, он вдруг понял, что сегодня на весах судьбы не его богатство, а жизнь.  От этой мысли ему стало трудно дышать. Какой-то проходимец решил тягаться с самим ханом! Да где это видано? Волной вскипевший гнев, казалось, связал его по рукам и ногам. Хан решил во что бы то ни стало поймать вора, и вот тогда-то…  Вдруг ему захотелось прямо сейчас и здесь живьем закопать в землю этого негодяя. Но чем больше отходил он от ярости, тем ясней осознавал свое положение и, наконец, мучительно признался себе в бессилии перед этим хитрецом, которого возненавидел всей душой. Но что он мог поделать? На кого положиться в трудную минуту? На визирей, скопом путающихся под его ногами? Но, к великому сожалению, толку от них не было никакого. Ничего они не умеют делать, кроме как грызться меж собой, как кошка с собакой. Да что говорить, если эти разини средь бела дня на базаре упустили злодея? Как можно на них надеяться?
Словно гиена, попавшая в силки, долго еще в своих покоях рвал и метал разочарованный хан. «Необходимо срочно что-то предпринять. Должен ведь быть какой-то выход?» - эта паническая мысль неустанно сверлила голову, заставив его даже вспотеть. Но, как бы он ни терзал свой измученный мозг, так и не сумел придумать способ заполучить этого проклятого вора, вцепившегося ему в глотку. Он знал, что пока враг ходит на свободе, ему покоя не видать. Не сегодня, завтра этот проходимец доберется и до него самого. Хан Шаншар сидел, терзаясь множеством безотрадных мыслей, когда к нему в покои вошла его единственная дочь Куралай. Она пришла просить разрешения прогуляться за городом вместе с подружками. Баловница тут же бросилась отцу на шею, отчего тот сразу же размяк и почувствовал, как понемногу начала отступать мучительная тревога. Внезапно его осенила одна спасительная, как ему показалось, мысль. Он обнял дочку, поцеловал ее в лоб и, усадив рядышком, принялся осторожно делиться с ней своей задумкой.
- Доченька, еще успеешь нагуляться, лучше выслушай меня. Я сижу здесь и не знаю, что мне делать. Хорошо, что ты пришла ко мне.  Есть одно дело, хотел с тобой посоветоваться. Ты, наверно, сама слышала, что неизвестно откуда появился какой-то вор и вверг нас в большое беспокойство. Мало того, что он ограбил казну, лишил нас черного нара, доставшегося по наследству от твоего деда, так этот проходимец еще и опозорил твоего отца. Сегодня средь бела дня на базаре он раздал наше золото черни, да еще и говорил обо мне, все что ему на ум пришло. Я не раз пытался поймать и наказать его по заслугам, но, к сожалению, из этого ничего не вышло. Позор пал на мою голову, я лишился уважения народа. Если ты мне не поможешь, я пропал. Сил моих нет, устал я. Пожалей, дочка, своего старого отца, помоги мне!
- Отец! Разве я не ваша дочь? Кому мне помогать, как не вам? Но что я могу сделать, я ведь ничего толком не умею?
- Можешь, доченька, можешь. Еще как можешь… Только согласись помочь мне.
- Хорошо, отец.  Что я должна делать?
Хан Шаншар подробно и обстоятельно объяснил дочери, что от нее требуется и закончил словами: «Вор обязательно подойдет к тебе ночью. Твоя задача схватить его за руку и не отпускать, остальное мы сделаем сами, золотце мое». Не смея перечить воле отца, дочь с большим трудом согласилась на его странное предложение.

                *     *      *

На следующий день на улицы города вновь вышли глашатаи и, стуча в барабаны, донесли жителям очередной указ хана.

«Послушай, о народ, не будь наивным,
На время отложи свои дела.
Указ издал для вас особо дивный
Наш хан, кому великая хвала!
На площади разбит сегодня будет
Белее снега горного шатер.
Заглянет кто, вовек тот не забудет,
А в сердце его полыхнет костер.
Ночь проведет в шатре, глаз не смыкая,
Эй, загляни за полог и узнай,
Виденье, красота чья неземная,
Любимая дочь хана Куралай.
Вокруг таится чуткая охрана,
Ждет смельчака сегодня ханшайым*.
Укрыв лицо вуалью златотканой,
Сигнал подать готова часовым.
Проникнет если кто к ней незаметно,
Счастливые все сбудутся мечты.
Остаток жизни проживет безбедно,
Им можешь стать и ты, и ты, и ты.
Ну, а кого постигнет неудача,
Тому дано лишиться головы,
Признаемся, нелегкая задача,
Не пощадит хан смельчака, увы.
Подумает пусть прежде, чем решиться,
Рискуя головой, любой из вас.
Знать не дано, чем дело завершится,
Такой издал правитель наш указ!»

Веление хана услышали все жители города, в их числе был и Убедей. Он понял, что эта коварная ловушка приготовлена только для него. «Что же делать? – отчаянно размышлял Убедей. -  Дочь хана не сокровища, которые можно сложить в мешок и умыкнуть в темноте, не животное, которое можно увести с площади обманом. Смирившись с волей отца, чтобы утолить его месть, она согласилась стать приманкой для поимки вора. Но я должен и на этот раз рискнуть. Иначе все, что сделал прежде и все, к чему стремлюсь теперь, окажется напрасным». Обдумав свое положение, Убедей принялся за дело. Для начала он пошел на площадь и хорошенько разглядел разбитый там белоснежный шатер. Затем определил для себя, где будет прятаться охрана. Рассчитал путь, которым можно будет незаметно попасть внутрь шатра. Затем, воспользовавшись дневной суматохой, проник в городской морг и, отрезав руку только что привезенному молодому покойнику, сложил ее в торбу. Затем, стараясь не оставлять следов, незаметно растворился в городской толпе. По пути заглянул на бойню и наполнил парой пригоршней крови заранее приготовленный кожаный мешочек. Вернувшись домой, стал ждать, когда город погрузится в ночной сон.
Посреди ночи Убедей вышел из дома и без труда вновь достиг площади. Вокруг ни звука, ни движения, мертвая тишина. Охраны также не видно, по всей видимости, она попряталась по соседним домам и ждет сигнала от дочери хана. Когда Убедей осторожно, кошачьими шагами добрался до шатра и проник за полог, он увидел возле едва мерцавшей в темноте лампы задремавшую от долгого ожидания ханшайым. Он неслышно подошел к ней вплотную и тронул за плечо. Девушка вздрогнула и открыла глаза. Перед ней стоял не кровавый убийца с черной бородой, как описывал его отец, а юноша с открытым и доброжелательным взглядом, на его лице блуждала по-детски беззащитная и светлая улыбка. И девушка, приготовившаяся было кричать, так и осталась сидеть с открытым от удивления ртом. Убедей тоже не проронил ни звука. Приложив палец к губам, он призвал девушку к спокойствию и тут же присел рядом с ней. Ханшайым, с минуту на минуту ожидавшая пришествия совсем не такого вора, быстро пришла в себя и завела с Убедеем разговор. По ее просьбе Убедей рассказал ей обо всех злоключениях, через которые ему пришлось пройти за последнее время. Рассказывая, он заметил, что постепенно все симпатии девушки переметнулись на его сторону. И тогда Убедей попросил ее погасить лампу. Она согласилась и далее их тихий разговор протекал в полной темноте. Убедей заметил, что девушка, внимательно слушая, прониклась его словами и порой поглаживала ему руку. В ответ и он легонько сжимал ее хрупкие пальчики. Когда Убедей закончил свой рассказ, между ними установилось неловкое молчание. Теперь он думал о том, как ему незаметно выскользнуть из шатра.
- С тобой время быстро пролетело! Мне пора, прощай, - Убедей пожал ей руку.
- Нет, нет, не уходи, я тебя не отпущу. Завтра мы вместе пойдем к отцу, и я ему все объясню.
Убедей понял, что так просто ему не уйти. После недолгих пререканий сделал вид, что согласился:
- Ладно, пусть будет по-твоему, только, извини, мне нужно выйти по нужде.
- Нет, так не пойдет, я знаю, ты уйдешь. Если не можешь терпеть, сходи прямо здесь.
- Что ты такое говоришь? Чтобы завтра люди узнали, что я осквернил девичий шатер и подняли меня на смех?
- Никто не узнает, я скажу, что пролила воду.
- Нет, ни за что. Даже, если умру я не могу такое сделать. Хотя бы позволь мне отойти в сторонку, к самому краю шатра. Если не веришь, отвернись и возьми меня за руку.
- Хорошо, давай свою руку, - согласилась ханшайым, отвернувшись.
Убедей тут же протянул ей руку покойника, отрезанную им в морге. Быстро развязав кожаный мешочек, разбрызгал вокруг себя приготовленную кровь и тихим шагом выскочил из шатра.
Время шло. Наконец, у дочери хана лопнуло терпение и она, со словами: «Что ты так долго?», - дернула за руку. Отрубленная рука, описав круг в воздухе, шлепнулась ей на грудь. От смертельного испуга из ее груди вырвался пронзительный визг. Тут же отовсюду сбежалась охрана. Зажгли лампу и увидели на топчане, залитом кровью, свернувшуюся от страха ханскую дочь. У подола ее платья валялась отрубленная рука.
Гонцы кинулись во дворец и быстро донесли о случившемся хану. Перепугавшись до смерти, он прибежал к шатру и увидел дрожащую, плачущую дочь. Не зная, как ее утешить, растерянно присел рядом.
И снова вор не попался в руки. Придя в себя, хан велел, пока не открылись ворота города, вывести всех жителей на площадь, найти человека без руки и привести его к нему. Но и из этой затеи ничего не вышло. Ему донесли, что не нашли в городе ни одного безрукого человека, и лишь палачи сообщили, что кто-то вчера отрубил руку погибшему юноше, которого готовили к погребению.
После этого случая хан потерял всякую надежду и слег в постель. Три дня и три ночи ни с кем не разговаривал и никого не принимал. Лишь на четвертые сутки с трудом встал на ноги, надел на себя одежду простолюдина и, взяв с собой одного лишь слугу, пешком направился к дому старого ученого мудреца, почитаемого горожанами за святого. Поделившись с ним своими тревогами и заботами, попросил у старца помощи и совета.
Долго сидел мудрец, не проронив ни слова, словно позабыл о том, что перед ним хан. И только, когда казалось у того вот-вот лопнет терпение, громко прокашлялся и заговорил. Хан получил в ответ горькую правду. Ничего от него не скрыл святой старец:
- Таксыр, я не стану юлить, скажу тебе все как есть. Истина иной раз обжигает, как огонь. Ты сам пришел ко мне, чтобы узнать правду. Так вот, наберись терпения и слушай, ибо никто кроме меня не скажет ее тебе. Истончилось дно у саба*, немного осталось мне жизни на земле, поэтому лгать и лицемерить нет ни желания, ни времени. Тебя окружили одни лизоблюды, которые дальше своей выгоды ничего не видят. Они ползают у подножия трона и грызутся, как голодные собаки, которым хозяин бросил кость. Они путаются в твоих ногах, не давая своему хану шагу ступить без их ведома. Благодаря своим приближенным ты перестал видеть и слышать, чем живет вверенный тебе народ. Ты мнишь, что устроил ему рай на земле, а кучка твоих кровопийц и приспешников умудрилась создать людям адскую жизнь, пугая тебя ими и болтая всякую ересь. Но знай, что всегда найдется тот, кто отомстит и накажет за содеянное. И если кто-то сегодня пришел и впился в тебя, как заноза - это знак того, что народный гнев готов излиться, словно желчь. Это первая искра, способная повлечь за собой губительный пожар. Возможно ты и сам заметил, что этот вор не гонится за богатством. Он, словно сабля, вынутая из ножен, является символом мести. Им движет обида за горькую участь народа, и пока не восторжествует справедливость, его совесть не успокоится. Теперь ты его не сможешь поймать. Если не хочешь, чтобы оголенный клинок снес тебе голову, есть лишь один путь – смирись и признай свое поражение. Поступи, как и подобает хану - прости его великодушно и призови к себе. Соедини его и дочь узами брака и уступи ему свой престол. Этот вор, сумевший причинить тебе, у которого вся власть и все богатство, столько волнений и тревог, не может быть простым человеком. Он сумеет достойно заменить тебя на троне и возвысить, но никак не уронить твою славу. Послушайся меня, сделай так, как я советую. Отправь глашатаев, пусть они сообщат народу твою волю. Если согласишься со мной, все будет, как нельзя лучше, если – нет, пеняй на себя. Я все сказал и другого совета от меня не жди.
Мудрец замолчал. Молчал и хан, погрузившись в тяжкие думы. Затем встал и, попрощавшись, вышел. После этой встречи он очень долго размышлял. Сердце его обливалось кровью, но, в конце концов понял, что в словах старца – единственная правда, другого пути у него нет и он должен исполнить его наставление. Тяжелые раздумья настолько измучили и привели его к отчаянию, что не осталось сил даже покачать головой.
На следующий день по велению хана глашатаи вышли на улицы города и сообщили народу его очередное решение. Горожане, обычно принимавшие указы хана с ропотом и без всякого удовольствия, только заслышав эту новость, потекли на площадь. И стар, и млад были восхищены неизвестным батыром, заставившим плакать кровавыми слезами самого хана, готового теперь покориться его воле. Все торопились увидеть его. Все взгляды устремились на возвышение, на который, как возвестили глашатаи, должен был взойти неизвестный вор. Сегодня он предстанет перед народом и докажет, что все сотворенное – его рук дело.
В самом центре площади был установлен трон, на котором, в окружении приближенных восседал хан Шаншар. Их плотным кругом охватила бдительная стража - нукеры* и жасаулы*. Хан то и дело оглядывался по сторонам и, вспоминая слова аксакала, признался самому себе, что никогда прежде не видывал такого стечения простого народа. Внезапно недалеко от себя, чуть ниже трона он увидел мудрого старца, сидевшего, опустив глаза и погрузившись в думы. И тогда он понял всю правоту и силу слов, сказанных ему вчера этим невзрачным и согбенным провидцем.
Мысли хана вновь переметнулись к неизвестному вору: «Если коварный хитрец действительно был движим лишь участью этой черни, то его из этой толпы, словно оружие возмездия из ножен, мог вынуть лишь один Всевышний. Это дело рук бога, но никак не человека».
На помост взошел один из нукеров и ударил в барабан. После этого знака вор должен был подняться сюда и показаться народу. Хан также обернулся в ту сторону. Странно, но в этот миг он испытывал к вору не враждебность, а всего лишь обычное человеческое любопытство. Осознав это, подумал про себя с горечью: «Проклятая безысходность, что ты делаешь со мной?»
Площадь замерла, затаив дыхание. Глаза всех были обращены на возвышение и поблескивали в предвкушении предстоящего зрелища. Внезапно с западной стороны толпа невольно начала раздвигаться и, в образовавшийся проход неспешной рысцой на вороном аргамаке въехал некто в черном одеянии с маской на лице. Многие сразу же узнали в нем джигита, который на базаре горстями раздавал людям золотые монеты. Отовсюду послышался шепот: «Это он, да, тот самый и есть». Незнакомец подъехал, соскочил с коня и, не обращая ни на кого внимания, бодрым шагом поднялся на помост. Затем оглядел площадь и низко поклонился народу. И только после этого поздоровался с ханом. Люди зашумели, выражая одобрение. Шаншар сидел не двигаясь, и молча ждал.
- О халайык*! – раздался голос джигита, похожий на орлиный клекот, и толпа мгновенно затихла. Казалось, он не обратил никакого внимания на хана. – В последнее время я вынужден был лишить вас спокойной жизни. Кто-то одобряет и поддерживает мои действия, а кто-то осуждает за содеянное. Первым делом я хотел бы попросить у всех прощения за свои поступки. Затем джигит повернулся к хану и собравшиеся, как по команде, также посмотрели на своего правителя.
- Таксыр! – он прямо глянул в глаза хану, который все еще гадал, кто бы это мог быть. – Я не собирался никому доказывать свою удаль или геройство. Когда у моих родителей, как и у многих других отняли последнее и пустили по миру, я не выдержал их отчаяния и, положившись на волю Создателя, совершил то, что заставило вас разгневаться. Теперь я вижу, что вместо того, чтобы наказать, вы с великодушием, достойным хана, простили меня. С благодарностью склоняю голову перед вашей мудростью. Еще раз, взывая к милосердию, прошу у вас прощения!
От слов джигита хан слегка воспрял духом. Видя, с каким восторгом и уважением толпа внимает незнакомцу в маске, он решил вернуть себе утерянное было уважение народа. «Если он так высоко оценил мое прощение и благодарит меня, почему бы мне не воспользоваться этим?» - сам себе задал он вопрос.
- О мой друг, - громко произнес хан, растягивая слова, - велика твоя вина, но я умею ценить в людях мужество и честность, поэтому решил помиловать тебя. Только что ты сказал, что у твоих родителей отняли последнее и пустили по миру. Что ты не выдержал их отчаяния и, положившись на волю бога, пошел на это дело. А теперь ответь мне: когда я отнял у твоих родителей последнее? Когда я заставил их плакать от отчаяния? Почему же ты не отомстил тем, кто это сделал, а вместо этого сунул руку в мою казну? До того, как откроешь лицо, объясни свой поступок народу.
Джигит не растерялся, не опешил, и вот каким был его ответ:
- Верно сказали, таксыр. Я и сам собирался открыть народу причину своих поступков, теперь как раз такой момент настал. В моих действиях не было опрометчивости, и я готов это объяснить. Но, прежде, хотел бы задать вам ответный вопрос, если позволите?
- Спрашивай. Что за вопрос? – недовольно поморщился хан и махнул рукой.
- Мой повелитель, если хозяин спускает собаку с привязи и подначивает ее бросаться и кусать всех прохожих подряд, кого вы обвините, собаку или ее хозяина?
Хан с недоумением посмотрел на юношу, затем медленно промолвил:
- Конечно же я обвинил бы хозяина за такое безобразие. Но причем здесь это?
- Я высоко чту ваше мнение, только прошу немного терпения. Все, кто собрался на площади – это ваши подданные, а значит вы и есть хозяин. Все они доверили свои жизни вам. Однако вы так и не сумели отнестись ко всем одинаково, позволив своим кусачим псам, таким, как торговец Макамбай и ему подобные, без зазрения совести бросаться и впиваться клыками в безропотный простой люд. Видя и зная, какие они творят безобразия, вы ни разу не одернули, не остановили их. Наоборот, подстрекали грабить обездоленный народ и тем пополняли свою казну. Поэтому я решил, не трогая других, накинуться на вас. Я подумал также, как и вы, что во всем виноват все-таки хозяин.
Хан замолчал, опустив глаза и не зная, что ответить. Народ же на площади зашумел, заволновался, громко выражая свою поддержку джигиту, который, не дожидаясь ответа хана, вновь обратился к толпе:
- А теперь позвольте мне обстоятельно рассказать вам, что и как я делал в те злополучные дни, - громко произнес он и изложил всю историю от начала и до конца. Народ слушал его, не шелохнувшись. Лишь иногда по толпе пробегал волной шум одобрения.
Закончив рассказ, джигит в маске вновь обратился к хану:
- Ваше величество, это и есть вся моя правда. Надеюсь, вы не измените своему слову. Вот он я, стою перед вами. Простите ли, исполнив свое обещание, или снимете мне голову – на все ваша воля, - с этими словами он сорвал с лица маску.
Толпа на площади загудела и отовсюду раздались удивленные голоса:
- Убедей! Да это же Убедей, сын Жагыпара!
- Вот те на! – стоявший впереди всей толпы Максат от изумления раскрыл рот и замер на месте.
Да, это был Убедей. Он был похож на своего отца, такой же высокий, статный, широкоплечий. Белолицый и чернобровый красавец юноша, молча стоял с открытым лицом перед народом. На его губах играла мягкая и добрая улыбка.
Хан тоже узнал его. Юноша запомнился ему своей ловкостью и мастерством на недавних конных состязаниях. «Так это ты и есть, значит, та коварная змея, что вползла в мои покои? - подумал хан, стиснув зубы. – Эх, чуть раньше бы мне узнать тебя, шею бы свернул!» Однако он поспешил скрыть от окружающих свои тайные мысли. Впервые в жизни хан Шаншар поступал вынужденно, не по своей воле. Однако для всех этот его шаг непременно должен был выглядеть добровольным и дальновидным решением.
- А теперь послушайте меня! – обратился хан к собравшимся. – Без народа нет хана, как без хана нет народа. Поэтому я не должен обделять своих подданных.  Богат он или беден, господин или слуга, все вы для меня равны, все мои дети и моя опора. Разве отец не балует своего хорошего сына, разве не прощает ему шалости? Убедей, сынок, ты провинился передо мной, но я прощаю тебя. Хан дважды говорить не станет! Слово мое – закон! Как сказал, так и будет. Золотой трон, на котором сейчас сижу, был оставлен мне в наследство отцом. У меня, как всем вам известно, нет сына. Так вот, с завтрашнего дня добровольно уступаю свой трон Убедею! Я отдаю ему в жены свою единственную дочь Куралай и благословляю своих детей. Скоро состоится свадьба, которая будет длиться сорок дней и ночей. Я всех вас приглашаю на этот той*, чтобы вы могли убедиться в искренности сказанных мною слов!
Толпа зашумела и взволновалась, словно вздыбившаяся морская волна, вознося своего хана до небес за его мудрость и великодушие.
Убедей сошел с возвышения и, подойдя к сидевшему на троне хану, учтиво поклонился. Правитель встал и, взяв будущего зятя под локоть, повел его к ханской повозке. Толпа с одобрением и восторгом расступалась перед ними, открывая дорогу.
Вот так хан исполнил свое обещание, а Убедей достиг всех заветных целей.

Г. Алматы. 2015 г.
                Примечания:

Шаншар* – так называют людей, острых на язык.
Джут* – бескормица и падеж скота, вызванные обледенением пастбищ, обильным снегопадом или засухой в степи.
Байбише* – старшая жена.
Тенгри* - бог Неба в доисламском веровании казахов.
«У собаки есть хозяин, а у волка есть Тенгри»* - казахская пословица. Она о непокорности волка, которого практически невозможно приручить, одомашнить («сколько его не корми, все в лес смотрит»).
Айдахар* – дракон, мифологический представитель нижнего мира, мира тьмы.
Бата* – словесное благословение, которое дают старшие по возрасту тому, кто отправляется в путь или собирается совершить какое-нибудь дело.
Курук* –  петля из волосяного аркана на конце длинного шеста для ловли необъезженных коней в табуне.
Нукер* -   в мирное время телохранитель, слуга, в военное время воин личной гвардии хана.
Жасаул* - исполнитель поручений при военном командующем  у древних тюрков. Отсюда и русс. есаул.
Апа* - обращение к матери, мама.
Балам* - обращение - сынок, доченька.
Ойбай-ау* - возглас негодования, испуга или отчаяния.
Шолпан* – планета Венера.
Сырнай* - язычковый музыкальный инструмент, волынка.
Таксыр*- обращение к хану, правителю.
Тазы* – казахская порода гончих собак.
Жалмауыз* - жалмауыз кемпир, мифологический персонаж, злое демоническое существо в образе старухи, людоедка и похитительница детей.
Схватиться за ворот* -  удивляясь чему-либо, казахи хватаются за воротник одежды.
Ханшайым* – дочь хана.
Саба* – большой бурдюк из выделанной прокопченной конской шкуры для приготовления и хранения кумыса.
О халайык! * – торжественное обращение к народу.
Той* - праздник, свадьба.