качнулась тишина

качнулась тишина, холодный ветер
воспрянув чёрным всхлипом,
вспорол немые сумерки весны,
вогнав в тоску и так никчемный вечер,
густой туман повис на сонных липах
и сад исчез в глуши бескрайней тьмы...

в который раз,
склоняясь над листом,
провозглашаю ночь убогим бредом -
каков контраст
глядеть в потустороннее ничто
за тенью никудышного поэта
и вновь, опустошением томим,
располагать к себе еще немного
теченье дум и половодье чувств,
но всё к чертям, в отчаянье, в серый дым -
не каюсь, нет, и не прошу у бога
себя преодоления, молчу...

и кто я есть,
чтоб созидать,
который сон отождествляя с явью,
мешать пустые выдумки и грусть,
страну глухую называть любовью
и верить в жизнь, что сгинет без следа.

который взмах
мне скучно о нескучном хлопотать,
очередное празднуя паденье
на дно вершин
и снова понимать
себя над тишиной вчерашних плах,
аукая земное притяженье
души...
её уже не нужно поднимать,
довольно ныть, она лишь тени строк,
и мне, увы, никак не избежать
цветов, что будут брошены мне в гроб
страной рабов и фирменных поэтов.

которую весну
я, медленно, свожу в чернильный омут,
блуждающей во мгле меня, истомой,
никак себя за это не кляну...
в какой душе - моя оставит след,
к презренному письму не прибегая,
я знаю,
и она по мне болит,
грустит в окно и долго поливает
цветы, недостающие словам
о том, как понимается навзрыд
отсутствие того, кто этим дышит,
и каждое дыхание всё тише
доступно неполитым лепесткам.

который свет
я пропускаю тусклым отраженьем
в свою свободу быть всего лишь тенью
с весной родстве,
но, всё же, нет,
ещё я здесь - из ничего, как стих дурацкий, сложен,
ещё тревожу ночь строкой хрустальной,
и боль в душе,
и грусть по тем, кого я не дослушал,
и всё во мне, и родине печальной
уютно в моём тихом шалаше.