Письмо

НИКОЛА ВАПЦАРОВ
(Перевод с болгарского)



Ты помнишь ли

то море и машины

и трюмы, что заполнил
                липкий мрак?

И дикую тоску

                по Филиппинам,

огромным звёздам там,

                где Фамагуста?

Ты помнишь ли, как не один моряк

бросал свой жадный взор далече,

туда, где угасал горячий вечер

и тропики врывались в наши чувства?

Ты помнишь ли, как медленно,

                полвека,

в нас таяли последние надежды

и вера

                в доброту

                и в человека,

в романтику

                и всё, чем жили

                прежде?

Ты помнишь ли, как

                нас довольно скоро

поймать смогли в житейскую ловушку?

Опомнились.

                Но нам от приговора

уж не уйти. Увязли по макушку.

Как у животных, что

неволей сжаты,

глаза сверкали

в поисках

                пощады.

 

А были мы

                всего лишь молодыми!…

И после ... ненависть

                явилась разом

и в сердце принесла немую стужу.

Как та гангрена,

нет, скорей проказа,

она росла,

                расшатывая душу,

плела свои безжалостные сети

для пустоты

                и мрачной безнадеги,

в крови пускала корни,

                в муке выла,

а было слишком рано, рано было ...

А там -

в высоком небе,

                как всегда,

полёт крылатой чайки был отраден.

Искрилось небо,
                словно та слюда,

простор разлился синь и необъятен,

сливаясь с горизонтом повсеместно,

терялись паруса
                в одно мгновенье

и мачты исчезали поднебесно.

Слепыми стать - какое  сожаленье!

Минувшее уже не возвратится.

Но мы делили из соломы ложе,

и я потребность чувствую делиться

с тобою верой в день такой пригожий.

И это то, что сдерживает ныне

от разрушенья

                собственного

                храма.

Что помогает злости

                и гордыне

уйти

                в борьбу

                и там

                бурлить упрямо.
И это возвратит нам Филиппины,

большие звезды там, где

                Фамагуста,

и радость,

                что померкла, мраку вторя,

любовь, что пробуждали в нас машины,

и голубую бесконечность моря,

где тропики ветрами будят чувства.


Сейчас же ночь.

Машина припевает

                и чувствую,

                что мне тепло от веры.

Так знай, что лучше жизни не бывает!

Я ненавижу

                праздные

                химеры ...


Мне стало ясно, что в глубоком мраке

уверенность в себе и льды ломает.

На горизонте - солнце как

                на флаге,

да, солнце 

                в нашей жизни

                засияет!

Пусть жизнь, в которой я вовек не сдамся,

как бабочке,

                мне крылья обжигает.

Не прокляну,

                нытью я не поддамся,
поскольку знаю,

                каждый умирает.

Но умереть, когда

                земли законы

от плесени

        спасаешь

                повсеместно,

когда с тобой воскреснут миллионы,

подобно песне.

               Пусть же льётся песня!




ПИСМО


Ти помниш ли

морето и машините

и трюмовете, пълни

                с лепкав мрак?

И онзи див копнеж

                по Филипините,

по едрите звезди

                над Фамагуста?

Ти помниш ли поне един моряк,

нехвърлил жаден взор далече,

там, дето в гаснещата вечер

дъхът на тропика се чувства?

Ти помниш ли как в нас

                полека-лека

изстиваха последните надежди

и вярата

                в доброто

                и в човека,

в романтиката,

                в празните

                копнежи?

Ти помниш ли как

                някак много бързо

ни хванаха в капана на живота?

Опомнихме се.

                Късно.

Бяхме вързани жестоко.

Като някакви животни в клетка

светкаха

очите жадно

и търсеха,

                и молеха пощада.

 

А бяхме млади,

                бяхме толкоз млади!…

И после… после

                някаква омраза

се впиваше дълбоко във сърцата.

Като гангрена,

не, като проказа

тя раснеше,

                разкапваше душата,

тя сплиташе жестоките си мрежи

на пустота

                и мрачна безнадеждност,

тя пъплеше в кръвта,

                тя виеше с закана,

а беше рано, беше много рано…

А там —

високо във небето,

                чудно

трептяха пак на чайките крилата.

Небето пак блестеше

                като слюда,

простора пак бе син и необятен,

на хоризонта пак полека-лека

се губеха платната

                всяка вечер

и мачтите изчезваха далеко,

но ние бяхме ослепели вече.

За мен това е минало — неважно.

Но ний деляхме сламения одър

и тебе чувствам нужда да разкажа

как вярвам аз и колко днес съм бодър.

Това е новото, което ме възпира

да не пробия

                своя

                слепоочник.

То злобата в сърцето

                трансформира

в една борба,

                която

                днес

                клокочи.

И то ще ни повърне Филипините

и едрите звезди

                над Фамагуста,

и радостта

                помръкнала в сърцето,

и мъртвата ни обич към машините,

и синята безбрежност на морето,

където вятъра на тропика се чувства.

 

Сега е нощ.

Машината ритмично

                припява

                и навява топла вера.

Да знаеш ти живота как обичам!

И колко мразя

                празните

                химери…

 

За мен е ясно, както че ще съмне —

с главите си ще счупим ледовете.

И слънцето на хоризонта

                тъмен,

да, нашто

        ярко

                слънце

                ще просветне.

И нека като пеперуда малка

крилата ми

                опърли най-подире.

Не ще проклинам,

                няма да се вайкам,

защото все пак, знам,

                ще се умира.

Но да умреш, когато

                се отърсва

земята

        от отровната си

                плесен,

когато милионите възкръсват,

това е песен,

                да, това е песен!