Юрий Устинов Про Хамство

Из "заметок до востребования".
11 марта 2016.
    Хамство всегда стоит у порога Тропы и пытается войти. Тропа впускает его, но за время входного диалога оно перестает быть хамством. Две – три – четыре фразы и рикошет корректного общения срабатывает, оставляя хама в некоторой растерянности и даже в смущении. Органических хамов очень мало, они чаще функциональные. Налетая на искреннюю учтивость и открытость, хамство испытывает приступ мелкой истерики, когда ему хамством не отвечают.
    Хам, пребывающий в истерике от безответности своего хамства, подлежит успокоению, которое имеет множество путей самых естественных. Например, хорошо помогает бутерброд с повидлом и кружка чая, принесенная ему так, как принято на Тропе, или сдержанное любопытство на тему почему он прихрамывает, не попал ли в ботинок острый камешек.
    Хамство, привезенное новичками, чаще всего протестное, привычное, уже засахарившееся в характере. Нужно время, чтобы хаму стало понятно, что причин для протеста нет. Тебя пытаются понять, все с тобой доброжелательны и сердечны, никто не рикошетит хамством в ответ на хамство твоё.
    Маленький Чивока был замечателен тем, что хамское отношение к себе воспринимал как норму, радовался ему, как старому другу, и тревожился, если его нет. Четыре дня корректное и ровное, тёплое отношение окружающих казалось ему враждебным, несущим в себе скрытые опасности. Стоило кому-нибудь проявить по отношению к нему заботу, заговорить доброжелательно, не наезжая, как Чивока сжимался в комок и оборонялся всегда одним и тем же словом:
 – Чиво-о-о!
    Это был не вопрос, а чивокин акустический щит, увешанный игрушечными иголками и разрисованный танками, пушками и огнедышащими амфибиями на красно-черном фоне. Так известная рыба вздувается в случае опасности, демонстрируя на своём пузе страшную морду, нарисованную природой для обороны. Так бабочка выстреливает отвлекающим узором на крыльях, мгновенно расправляя их и выигрывая мгновение, чтобы улететь. Заяц стучит по барабану, кролик цепенеет перед удавом, скунс метит непотребное ему своим пронзительным биохимическим юмором, а пчела даже гибнет, оставляя жало в ненавистном, внушающем страх теле внешней опасности.
    Чивоку привезли к нам сердобольные люди, случайно понявшие, что он погибает в своём интернате в свои девять лет. Сердобольные люди пришли в интернат с концертом авторских песенок, и Чивока, впервые в жизни услышавший что в человеке есть тепло, которое надо сберечь («Утро стелет стужу на снегу», стихи Белостоцкой) упорно пересаживался с каждой песней всё ближе к выступающим, пока не оказался сидящим на полу прямо перед ними. Он угадывал слова в каждой строчке и старательно подпевал угаданные полстроки.
 – Мальчик, хочешь подержать гитару? – ласково спросила у него исполнительница Таня.
 – Чиво-о-о! – возмутился Чивока, ушел обратно в задний ряд и летом приехал к нам на Тропу. За плохое поведение и матерное обращение с педагогическим коллективом его хотели отправить на лето в дурдом на лечение, но каэспешники как-то его отбили и привезли в Туапсе.
    В авторитарной обстановке заброски, где нужно выполнять, а «почему» и «зачем» спросить только вечером, Чивока чувствовал себя неплохо, за всё хватался, всем пытался помочь, временно поменяв кисляк на лице в пользу отречённо-агрессивного выражения.
Он помогал, но когда кто-то пытался помочь ему, то налетал на неизменное «Чиво-о-о!»
 – Андрей, – говорит Чивоке Дунай, – давай перенесём на грузовушку все оставшиеся рюкзаки?
 – На х… мне рюкзаки, – привычно парирует Чивока.
   – А поместятся? – спокойно спрашивает Дунай.
Чивока впадает в ступор и задумывается. Дунай подхватывает пару рюкзаков из ряда и несет к грузовой площадке. Это три длинные прямые слеги, положенные на поперечные им отрезки бревна. Идет Дунай красиво, он всегда ходит – будто танцует под свою внутреннюю мелодию. Чивока смотрит на него исподлобья, сглатывает комок своего ступора и удивленно оглядывается.
 – А чего делать-то надо? – спрашивает он Дуная, несущего вторую порцию рюкзаков.
 – Делай что хочешь из того, что можешь, – говорит Дунай спокойно. Ни малейшего напряжения в происходящем нет. Чивока перетаптывается, будто репетирует какое-то новое для себя движение, но остается стоять на том же месте.
 – А если не хочу? – спрашивает он Дуная.
 – Не хочешь – не делай, – улыбается Дунай. – Мы сделаем.
 – Чо, – автоматически роняет Чивока.
 – Да хоть чо, – улыбается Дунай. – Без тебя чуть медленнее, но это не беда.
 – Без меня? – удивляется Чивока.
 – Или без меня, – улыбается Дунай.
 – Скажи что, а я сделаю, – предлагает Чивока.
Дунай красиво ходит, вкусно работает и почти всегда немного улыбается. Молчание его стоит дорого, оно золотое, и Дунай сполна одаривает им удивленного Чивоку.
    Я ухожу на контроль палаточной площадки и через пару минут вижу издалека, как Чивока вдвоем с Дунаем тянут на грузовушку последний тяжелый взросляцкий рюкзак.
На ужине Чивока сидит на бревнышке рядом с Дунаем и поглядывает ему в рот. Дежурный Заяц обносит всех приправами к рисовой каше.
 – Дунайка, тебе со сгущенкой или с повидлом? – спрашивает Дежурный Заяц.
 – Чиво-о-о! – вдруг отвечает ему Дунай чивокиным голосом. Чивока заливисто смеется вместе со всеми. Я не знал, что у него такой звонкий, рассыпчатый колокольчатый смех.
На следующее утро Чивока подошел ко мне после зарядки, отработав ее как надо. Мы улыбнулись друг другу и хотели было разойтись, но Чивока заразительно хихикнул своим колокольчатым смехом. Я расхохотался, стоявшие рядом – тоже, Чивока хохотал вместе со всеми. Дунай положил ему руку на плечо, в результате чего Чивока оказался в центре массово происходящего смеха без причины. Это нормально для Тропы, но это было новостью для него. Оказывается, здесь можно хоть каждый день пробовать себя нового, другого, отыскивая и возвращая себе утерянные и выбитые черты. А над собой вчерашним можно по-доброму посмеяться вместе со всеми. Посмеяться чисто и легко, без напряжения. И без мата.
С этого момента он и стал Чивокой, принял своё новое имя и носил его почти до конца лета с удовольствием, пока не стал Дроном. В конце августа он распластался над отвесным краем карстовой воронки и вытащил за руку оступившегося Боцмана. Боцман схватил чивокину руку и никуда не упал.
 – Андрей, ты классный мужик, – сказал Боцман, когда застывшего в распоре Чивоку уговорили расслабиться и отодрали от скалы.
 – Мы в разведке брали лобешник, и у меня был захлёст. Дрон увидел его и распетлил, – сказал Дунай.
Дрон-Чивока приготовился обороняться от похвалы, он это делал всегда резко и с увлечением.
 – Да ничиво-о-о, – обогнал его Дунай. – Ты ничивока, ты – Дрон. Хочешь быть Дроном?
 – Да, – шепнул Дрон, откашлялся и твёрдо сказал голосом:
 – Да.