Гнев

 Есть человек. А есть его Мысль, его Душа. Невидимая, но переливчатая. Она изменяется. Начинаешь мыслить иначе - и вот, Душа уже иная в своей уникальности, не та, что прежде, другой комбинации цветов, переходящих друг в друга. Чем «кормишь» её - то она и возвращает тебе Мыслью - своими цветами, а позднее, вероятно, и действием. Очень сложное явление.
Но что происходит, когда в отношения человека и его Души вмешивается мир? До того она могла быть как бы в сама в себе, а тут её берут и выводят наружу. Тут всё может быть очень по - разному: иной раз её щекочут, гладят, обнимают, улыбаются ей, и тогда она сама выпархивает наружу. Иногда осторожно, частичками, иногда полностью. Она являет себя перед другим человеком, и одна из величайших ответственностей всего разумного состоит в том, чтобы не повредить её не только когда она это сделала, но также и пока она прячется. Она хочет, очень сильно хочет выйти, но надо дать ей почувствовать то, что ей близко, естественно, и тогда она найдёт свой путь наружу, как находит его зародившийся под землёй стебель подснежника.

  Но бывает, к сожалению, и не так. Душу можно выдернуть из человека, раскроить его и обнажить душу в непонимании, в растерянности, в ужасе, затем начать судорожно трясти её или плевать на неё, смеяться над её страхом, и тогда, испачкавшись, до оторопи испугавшись и глубоко внутри поранившись, она заскакивает обратно в человека. Сперва он слышит то, что уже произошло, ещё много раз. Он впервые здесь и сейчас чувствует это. Не в самой Душе, но в ненавязчивом звоне поругания в её ушах, в её запуганном вздрагивании, в её тихом, истошном вопрошании, в её внезапном зажмуривании от всего. Ему больно понимать, что он это почувствовал, сперва услышав, и ничего не сделал. Душа отрывает от себя поалевший от резкости оскорблений слух, который, умирая, твердеет и закрывает человеку уши, чтобы он больше не слышал обидных слов и не страдал из - за них. Тонкий слух Души становится тяжёлыми, полуржавыми алыми наушниками и куполом шлема. Позже он в бессилии защитить свою Душу начинает ненавидеть себя и насильствует над своим собственным телом. Тогда Душа отрывает от себя покрасневшее от стеснения и стыда осязание, которое закрывает его руки, ноги и туловище, обтягивая изгибы тела толстой бардовой тканью, чтобы он не терзался в попытках тем самым заглушить её страдания. Тёплое прикосновение Души становится грязным, грузным красным доспехом. Затем человек, будучи не в состоянии выместить всю боль в физических ранах, начинает говорить. Он говорит страшные, извращённые слова, которыми упивается, наслаждаясь предвкушёнными моментами жалкого, несостоявшегося возмездия и трусливой ненависти. Тогда, чтобы спасти человека, Душа отрывает от себя тут же оцепеневшую речь, постепенно покрываюшуюся трупными пятнами, которая захлопывается перед устами человека, словно капкан из массивных решёток. Так проникновенный шёпот Души стал хранителем скверны. И наконец, когда человек видит себя в этом состоянии, когда смотрит на всё это «я»: на будущее, на настоящее и на прошлое, которые содержат и будут содержать в себе такие эпизоды, на себя, на Душу, на всех остальных, на мир - он ломается. Тогда Душа жертвует и зрением, которое защёлкивает глаза человека лязгом полузабрала без прорезей для глаз, чтобы он перестал мучить себя этим всечленным отвращением, от которого никуда не деться...

 ...А из останков собственного сокрушённого стержня и еле живой Души человек своей совершенно слепой и бессильной злобой, больным трепетом пробудившейся в нём животной жажды насилия, замаскированной под обострённое чувство справедливости, создаёт Гнев - тупой, огромный меч больше него самого, которым он никогда не ударит, но который он при этом никогда не бросит. И так вот, без щита, он волочит его по земле, продавливая круги по собственной жизни и чаще всего - по жизням окружающих, пока не провалится в ад.

  Он слаб, как не посмотри, но является ли это дозволением? От ответа человечества на этот вопрос теперь зависит будущее мира.