Потоп

(Посвящается Оксане Олеговне Гуровой и моим Дорогим Родителям).

  Эфемерная масса, не то тащащая вниз, не то приподнимающая, обволакивает всё тело. Красная расширяющаяся линия тянется к свету, пока взгляд всё сильнее мутнеет, упуская его. Зрачки еле сужаются в попытках поймать новые блики, но с каждой секундой те всё больше тускнеют, и в конце концов вместо них предстаёт лишь сплошное багровое облако. Грудь наполняется.

  Ледяная трава успокаивает боль в испещренном кривыми ранами колене. Тонкая ладонь левой руки мягко упирается в толстую кору засохшего дуба, пока правая обнимает его, насколько только может обнять. Океан по одну сторону ревёт в чудовищно – неудержимых волнах отчаянья перед надвигающимся мрачным будущим, а лес по другую сторону стонет надрывным плачем улетающих в никуда птиц, вырывающихся из - под ядовито - вязкой дымки воспоминаний. Орбиты глаз заполняются чёрными тучами в обрамлении багровых прорезей. Размякшая почва утёса готовится сойти.

  Густой туман. Дитя сидит на мокрой, скользкой траве. Маленькая ручонка вытирает глаза. Рядом с грязными, ровно исцарапанными ногами лежит слегка тронутый ржавчиной колокольчик. Вознесённый дрожащий взгляд бьётся о всепоглощающую белую толщу в измученной тщете достижения неба. Сердцебиение. Дитя слышит прилив, медленно ложится на бок, поджимает колени, и, обняв холодные бёдра, зарывается в них лицом.

  Не страшно не видеть и не осознавать вообще ничего. Страшно не видеть и не осознавать ничего, кроме конца. И, с одной стороны, когда во всесторонней немощи не мыслишь ничего, кроме неизбежности Конца, тогда понимаешь, что, по сути, нет разницы, куда смотреть - в одну сторону или в другую, внутрь или наружу, вверх или вниз. Но, с другой стороны, в той же самой всесторонней немощи Cтрах всё равно берёт своё. И, уже с третьей стороны, когда ты становишься подгоняем не рассудком, а Страхом, тогда его резкость вступает в противоречие с вязкостью Уныния и Лености, перетекающих друг в друга. Вот и остаёшься ты бессознательно выбирать из всех зол то, которому скормишь свою душонку. Это не битва добра и зла. Это даже не битва больших и меньших зол. Это болезненное натяжение острых цепей, впившихся в саму абстракцию со всех её бесчисленных сторон. Но куда не тяни – боль одна и та же. И всё суть – жалкая немощь. А главное, что всё – по истинности природы, а не по истинности закона.

  У них не было могил. У них нет могил. У них не будет могил. Их даже не обвинить в том, что они подпилили ковчег, щепками болтающийся теперь на мутных водяных всполохах. Их не возвысить и не проклясть, не вознести и не низвергнуть, потому что их НЕТ. Их души разорваны, выхолощены и сожжены, тела – и подавно. Но кто тогда рассказывает эту историю? И кому?