Содрогающиеся

(Посвящается Оксане Олеговне Гуровой).

Ничего. И Всё сразу. Порядок. А потом - тонкий слой, колышущийся от любого, даже слабого дуновения ветров судьбы и времени. Сминается, растягивается, рвётся, вдавливается и скручивается. Содрогается. Словно ветошь. Такой хрупкий. Как бумага – помнёшь, испортишь – и уже никогда не будет прежним. Моментный каприз дьявола. Там изгиб, тут изгиб – и вот уже какая – то форма. И форма эта всё пытается что – то из себя представить. А что под ней? Всё то же самое. Ничего. И всё сразу. Хаос. Хаос? Откуда? Те же переменные, тот же, по сути, ряд действий. И сколько не рви, не сминай, не скручивай, форма только опадает на землю и в конце концов сливается c грязью и камнями, чтобы переродиться . Но! Уже в порядке. Что же такого неповторимого в хаосе? Как так получается, что мир проходит через тончайшую, такую скоротечную материю – и тут уже мир и не мир вовсе, а самая настоящая война? Не Мир, но Внутренний мир. Содрогание. Ничего больше в природе не содрогается так, как содрогается эта ничтожная шелуха. Мир просеивается посредством этого содрогания как через сито, тем или иным образом теряя свой порядок. А шелуха эта сама в себе только и делает, что пытается вернуть все эти мельчайшие песчинки в первоначальное положение. И только шелуха отделит пару из них, как уже начинает содрогаться по новой! И вот – новый хаос, новые мельчайшие частицы, по – своему новый внутренний мир, новые заранее тщетные попытки его полностью упорядочить. Получается, только погибнув, шелуха может исполнить своё единственное желание. Почему тогда она живёт? Почему тогда она хочет жить? Только ли из страха? Только ли из жажды побега от неизбежного? Из неизбежности побега от неизбежного? Не из того ли, что этот тонкий слой находит отклик в чём – то ещё? Не потому ли, что в холодных объятиях пространства он настолько чувствует себя одиноким, что нечто похожее на него самого среди множества отличных и чуждых ему даёт надежду? Он содрогается вот так, и воспринимает это как данность, но если он может почувствовать такое же содрогание где – то ещё, за своими собственными пределами, то не это ли есть резонанс жизни? Может, для этого он и живёт? Но тогда что есть жизнь до этого? Трение материи о воздух существования в попытках, содрогаясь, поймать отражение бездны, чтобы не упасть туда? А жизнь ли это, если всё, что он делает – это пытается не упасть? Если посмотреть на жизнь, как на целостный факт – да. Он не распался, значит он ещё целый. Но что же для него есть этот самый резонанс? Ничего, потому что, ощущая его, он фактически не получает ничего из того, чего у него нет? Всё сразу, потому что всё, что у него точно есть по сути – это он сам? Наконец, порядок или хаос? В чём, в конце концов, такая крайняя нужда в нём? В том, что это – весь мир. Всё это сразу. Ничего, по сути, потому что ничего, кроме него самого в этом резонансе нет, но и всё сразу, потому что ему больше ничего и не нужно. Так он идёт на величайшую жертву, не осознавая этого, и тогда дальнейшие противоречия уже перестают выступать таковыми, но принимаются, как своё. Жертву, по сути своей, конечно, глубоко бессознательно – эгоистичную, но оттого не менее искреннюю. От этого резонанса ему нужно Ничего, потому что у этого резонанса уже Всё есть. И резонанс этот оказывается ничем иным, как другим слоем. Не его самого, но иного хаоса. И несмотря на различия в содержании, их стремления, их суть, их необъяснимые импульсы – они выражаются в том, как они содрогаются, являя себя этому миру. Они сливаются в один импульс, а их хаос соединяется, как две противоположные части одной сферы, и так происходит то, что не может произойти: они создают друг в друге их новое Ничего. Новое Всё сразу. Новый Порядок. Новый Мир.