Совесть

               
О, Господи, прости мне трусость,
и слабость не вини мою,
за то, что я, как много русских,
своих друзей вновь предаю;
что не пошел в протесте смелом
я с той семеркой к палачу.
Душа горела! Только тело
сопротивлялось: не пущу!

И я не мог с тем телом сладить.
Раб цепь не сбросил... раб был слаб...
Свобода – смелому награда.
А разве мог быть смелым раб...

Прости за  Будапешт, за Прагу,
что  стыд и гнев я свой скрывал,
что не поднялся в бой за правду.
Сидел в квартире, что-то ждал.
       
А танки шли по  правде этой,
всё сокрушая и давя.
И прикрывал их лист газетный,
неся нам лживые слова.


А надо бы – вскочить на бруствер.
А надо бы – подняться в рост.
Ведь над Европой и над Русью
гремел советский холокост.

Боялась власть ума и воли,
и мщением была полна.
Карала смертью, ссылкой, болью
все несогласия она.

Ввела войска на земли чехов,
при этом венгров не забыв...
И раздавался долгим эхом
насилья траурный мотив.

Я жил, как все, в стране совковой,
там, где трусливости озноб
бьет тело дрожью нездоровой,
готовит свежим мыслям гроб.
   
За честь, достоинство, свободу
не поднимались мы, рабы.
Жива привычка у народа:
быть винтиком в витках судьбы.

Какая честь?
Какая правда?
Как можно звать людей к борьбе?
Ведь болт одно имеет право:
передвигаться по резьбе.
               
Но что не делала бы с нами
в лубянских карцерах страна –
не превратится в пепел память!
Есть совесть – значит, есть вина…
   
И пусть я не был одиноким
там, где покорность – это суть,
я знал, что приговор жестокий
еще себе произнесу.

Больная совесть душу гложет
неисчезающей виной.
Не приведи меня, о, Боже,
быть самому себе судьей!