Грех

Рукой неопытного вора,
Не наработавшей привычки
В чуланах тёмных, без отмычки
Н ощупь находить товар
И принимать, как божий дар,
Перебираю без разбора
Всю Жизнь- доходы и убытки
Все, что и праведно, что грешно
Гружу в истерзанные дроги
И волоку к концу дороги
На скрип кладбищенской калитки
Последний совершая путь,
Прошу у Господа подарок:
Хоть на мгновение вернуть
Меня туда, где тлел огарок,
Туда, под серые ступени,
Вдень душу рвущего несчастья
И искренно прошу поверить
Не для того, чтоб лицемерить,
Или над бедность глумиться-
Нет!-Встать перед Полей на колени,
В ладони взять ее запястья,
Прижать к губам и ...извиниться...



Пересядь к девочке, длинный, припорошенный
мелом палец Зои Леонидовны, сверкнув рубиновым пятнышком  отполированного ногтя, указал на свободное место на лавочке ученической парты, где уже расположилась «новенькая», некрасивая, с невыразительным, каким-то тусклым лицом, худенькая девочка. –Пересядь к Поле, продолжала учительница-ты ей поможешь по арифметике. Я поговорю с ее мамой, будешь ходить к ней, вы живете рядом. Девочку надо подтянуть.
     Львов. 1956 г. Ранняя весна. Средняя школа №3, лучшая в районе…
     2-ой класс «В». Девочку надо подтянуть. Она перешла из другой школы, а 5аша-лучшая! Само-собой, надо подтягивать.
     Собрал нехитрый скарб, опорожнив ящик парты, выгреб огрызки карандашей и обкусанную «вставочку»-так называлась простая ручка для письма чернилами вставными перышками и уныло перебрался на новое место. 
     Пока я обустраивался., вертелся и ерзал по лавке, Поля, стеснительно прикрывшись ресничками, пугливо на меня поглядывала. Молча. Потом тихонько произнесла: -это не я, это она сама…
      -Можешь не ходить, если не хочешь, а ей я скажу, что да, ты приходишь и очень уже мне помог.
     Я взглянул на девочку и неизведанное до этого мига чувство-острый кинжал жалости полоснул по неискушенному, незнакомому с настоящей бедой,   сердцу.
Преодолев  тончайший хрусталь набежавшей  слезы, не растеряв бархатной теплоты, из таинственной глубины, сквозь диафрагму зрачка,
струилась тихая, застенчивая грусть …
-Я не скажу. Не бойся…
     От девочки пахло несвежей, плохо просохшей одеждой, отвороты на манжетах школьного платья утратили белоснежность  и воротничок-стоечка имели сероватый оттенок и желтоватые пятна от перегретого утюга.
     -Вот ещё! Я растерялся, не зная как быть… Ладно…
     Девочка мне не понравилась. Я набычился и старался не замечать соседку. Отодвинулся на краешек лавки и отвернулся.
     Через несколько дней Поля не пришла в школу, не появилась она и в последующие дни. Я был полновластным хозяином парты: без стеснения раскладывал книжки, занимал своими ручками, карандашами и прочей ученической снастью все лотки и ящики Был доволен и на переменках между уроками вытягивался на скамейке. Как на кушетке.
    Дети, сказала Ольга Леонидовнв, второго урока не будет. Мы все пойдем к Поле Вексман домой, поддержим ее, поможем… Учительница была явно смущена, нервно вертела в пальцах обломок мела и, не находя слов для объяснений, добавила: -здесь недалеко, на Стефанова. Наденьте свои пальто и курточки.
     Каменный колодец-двор, замощенный растрескавшимся цементом,  неправильным четырехугольником вдавленный в ущелье из серых каменных стен, в три яруса опоясанный ржавыми перилами проходных балконов, на которые выходили облезлые двери квартир. С одной стороны двор замыкала высокая, в два этажа,  стена из почерневших от времени и копоти кирпичей.  В промежутках, в ложбинах кладки, в щелях от выкрошившегося цемента неопрятными клочьями торчал мокрый мох.
     В самом низу, вровень с цементным полом, левее унылого бронзового крана, висящего над ржавой   чугунной ракушкой, заваленной окурками и гнилой листвой,  темный квадрат - вход в полуподвальную квартиру .
     Во дворе люди.  Немного. Мужчины  и женщины. Пожилые. Молчаливые. Мужчины в черных шляпах и длинных, почти до колен, пиджаках…
     Небо из каменного колодца выглядело мокрым серым лоскутом, блики бесконечно далекого солнца, просочившись через мокрый холст, бледными пальчиками,  как по выщербленным клавишам, вяло касались мокрых черепичных плиток,
косо лежащих  на гребне кирпичного забора.
     Сразу же за дверью – кухня, не захламленная, не загаженная, но с очевидными признаками запустения, со следами неумелой, торопливой уборки. Прямо из кухни проход в жилую  комнату, отделённую от кухни дверью, выкрашенной белой, в паутине трещин, эмалью. В середине комнаты, на столе, зауженной стороной к выходу, обтянутый черным, гроб. Из вороха бумажных кружев
выступает неестественно белый нос, лежащей в гробу женщины. Фарфоровые кисти рук покоились на простыне, прикрывающей тело. Неестественная  их белизна подчеркивала тусклый, сероватый оттенок подоткнутой к бортикам  простыни.
     Поля, одетая в школьный передник, надетый поверх форменного платья с воротничком, сидела с левой стороны стола на табуретке, чуть ниже, возле ее резиновых тапочек, скрежетал по  доскам пола жестяной машинкой трехлетгий малыш в протертых, кое-как, через край, заштопанных рейтузах – братик  Поли. На краешке стола, рядом с гробом, потертая коробочка из-под духов с мятыми рублевками и горкой меди…
     В изголовье гроба маленький огарок свечи с прыгающим, мечущимся над фитилём, пламенем. Над свечой,   из-за близорукости прикрывая лицо книгой, что-то чуть слышно бубнит тощий, носатый человечек в черной  шляпе с высокой тульей и обвисшими полями. Промозгло и тихо. Только шёпот молитвы и скрежет колесиков по крашеным доскам Тяжелый, нездоровый воздух.
     -Ты мог бы не приходит, я бы не обиделась….  Не надо было…Поля взглянула на меня сухими глазами. Тот же  взгляд, наполненный застенчивой грустью. Скорее всего, девочка в беспределье обрушившегося на нее горя, не сознавала, что я-это я, и зачем  здесь я возле ее мертвой мамы и вздрагивающего от холода братика…
…И все эти люди, тоже-зачем?
     Я впервые видел покойника, видел не просто как некий неживой предмет, такой же, по сути , неподвижный, холодный, не прячущий в себе душу, такой же, как стол, гроб или подсвечник, а как очевидный разрыв звена в цепочке бессмертия: вот она, душа, перепорхнувшая в Полю, в ее  увлеченного жестяной игрушкой, брата и готовая, когда придет срок, лететь дальше, в бесконечность, до мгновения космической катастрофы… Смущенный, ошеломленный я поспешно вернулся в цементный периметр под балконами. Во дворе, тихо переговариваясь на идыш, уже хлопотали мужчины: расхаживали петли ворот в попытке распахнуть их полностью, чтобы беспрепятственно вынести к полуторке гроб, раскладывали в кузове тощие еловые ветки. Маленький,  жалкий веночек с трогательной надписью на черной ленте «любимой мамочке» прислонили к кабине машины
     И тут я совершил свой первый НЕСМЫВАЕМЫЙ грех, грех, который как ржавый гвоздь навечно приковал мою душу к скале в таинственной, незримой Скифии – капсуле космического пространства времени , отведенного под мою жизнь.
     Второгодник и школьный хулиган, гроза  первоклашек, девочек и «слабаков», отбирающий самые лакомые кусочки из свертков скромных  школьных завтраков, втиснутых в портфели сердобольными мамами, не гнушающийся и пятаками в  карманах чужих пальто на классной вешалке, ткнув мне в бок локтем, произнес, сплюнув: -и что это у жидов вечно в доме воняет? И от этой немытой  жучки тоже  вонь…
     Я, согласно кивая, трусливо и подло хихикнул, поддакивая, внутренне похолодев от предположения, что Костя, присмотревшись и поразмыслив, выявит и мою постыдную суть…
     Юра, сказала тогда Поля, тронув мой рукав ладонью, обрамленной в несвежий белый манжет, ты можешь не приходить, я скажу, что да…
     Маленькая провидица-она старалась уберечь меня от греха…
Не уберегла. Я пришел. Согрешил, внутренне дрожа и хихикая. Предал вселенную, выделившую мне из не  богатой на эти предметы сокровищницы крупицу чести, добра и света.  И ржавый гвоздь держит меня приколоченным к скале в невидимой никому Скифии и ястреб непрерывно терзает меня болью, исклевывая печень, пока не исклюёт ее всю, без остатка… И тогда боль уйдет…

     Кто из нас, детей знал, что полина мама долго болела страшной, неизлечимой болезнью, постепенно съедающей живое тело как рак, задушивший клещами жертву медленно поглощает всю ее плоть без остатка. А папа стал жертвой этой же твари, за два года до того промозглого утра. Маленькая девочка, еще ребенок, крохотными своими ручками, как могла, ухаживала за больной мамой и братиком готовила, кормила, стирала. В числе прочего, свое школьное платье с белым воротничком-стоечкой и белыми манжетами…

27.02.2021 Натив Хашейра, Западная Галелея. Израиль