Ипсилон

     В восходящем имени Логоса обнаруживаются пределы всему. "Божество, которое желает и не желает называться именем Зевса" - мы пробиваемся к нему. И пробившись к нему мы обладаем отныне теперь любым Именем, имя Зевса - оно одно огромное имя всему, оно одно подлинное имя сразу и на всех, и таким образом мы мыслим затем не предметы вовсе, а имена, взошедшие в Логосе. Не сущее мы видим перед собой и не область сущего, но само сущее становится тем или этим сущим из имён, подвергаясь вторичной и третичной обработке на основании "добытого Логосом" - имена словно вулканическая лава растекаются сверху по языку, образуя немыслимую надстройку над обыкновенным языком - языком природным. Наш язык покрыт именами, добытыми Логосом. Имена эти бессмертны, они - Зевс; они звучат различными фонемами на множестве языков, но никуда не деваются, а продолжают нести свои смыслы, ибо крепко сплавились с тем, что впервые осмыслено и порождено самим Логосом. Не сущее мы мыслим, это нам так только кажется, мы всегда мыслим Логосные Имена.

    Язык животных никогда не обособлен и ничего не единит. Он инстиктивен, природен, безмерно красочен и неимоверно слеп одновременно, потому что он не то "мудрое, что от всего обособлено" и не то единое, что втянуло в себя всё, только человеческий язык - "единое всё бытие". Животные наполнены своим языком как прекрасные лакуны, которыми можно любоваться издали, потому что их язык - это их наилучшее состояние. Каждый животный язык в пределе поёт, то есть пытается восходить. Поют не только птицы, но и киты, потому что и через них природа пытается пробиться к единому Логосу. Мы - удавшаяся попытка. В её сердцевине - удавшееся Слово, поэзия языка, песня.

    Повторяю - нет никакого сущего, есть только повсюду Зевсовы имена - капли росы и одновременно человеческого пота, да и откуда бы было взяться этому сущему посреди открытого простора животного царства? От чего бы отражались в нём эти "предметы", эти замучившие нас "чтойности", которые и есть это двойное дно отражений зевсовых имён от полноты природной, эти "вывернутые наизнанку" сложные составные конструкты?
   Природа ищет обо чтобы себя опереть, а мы ищем куда бы нам с нашими опорами пристроиться и разлиться, мы стоим на голове и смотрим на мир и пропускаем его через узкое бутылочное горлышко, но зато всё, что попало в это буьылочное горлышко претерпевает кардинальные изменения.

   Упаси бог решить, что это философские имена - "Зевс не желает называться именем Зевса"... Аристотель думает, что он определяет сущность под названием "дом", а на самом деле он мыслит застывшей лавою имени Зевса. Он мыслит бытием, которое уже "сказано" и вышло в поле обозрения, а там приобрело свой устойчивый вид и "приложилось" к пользе и практическому основанию - как бы во второй раз, а как бы в третий попало и в аристотелевскую логику, а оттуда начало своё путешествие под номинальными и скучными теперь именами в своё четверичное, пятиричное и шестеричное "рационализирование". "Определяй и властвуй" - вот закон логики, он совершенно не похож на логосное обожествление. Обожение исходит из самой сердцевины бытия и остаётся безымянным настолько же насколько является единым в своём имени. Не предметы призван обдумывать человек и не сущности, а Логосы, например, логос огня, логос времени. Не категории его призвание, а "алетейи" - несокрытости, потому что категории, в соответствии с этимологией этого слова - предъявляют и судят, а "открытости" - одаривают. Логос это Дар единения и соборности, он - единит, он собирает, он одаривает. И он хранит... что он хранит?... Не что он хранит, а кого он хранит? - Нас с вами...
Он хранит нас с вами как соборные существа.