бешенство

Беситься можно, можно и загнать
себя, на тормоза не нажимая.
Ночной психоз, причудливая снасть,
мой ангел - память, небо - ночь немая.
Случайных снов не бешенство, но злость.
Не ясно нам, откуда что взялось,
откуда эти детские размолвки,
последствие неправильной зимовки,
с трудом переходящие в релакс,
когда строка избита парой клякс.

Открой мне, город, тайнопись окна,
поведай, что хранит глухая рама,
когда я облокачиваюсь на
алтарь не освящаемого храма -
моей квартиры, злясь, что я внутри.
В чердачных гнёздах спят нетопыри,
вампиры из моих недетских сказок.
И мёртвый плащ, садящийся в уазик,
опять готов отдать команду - пли!
Mне снились юбилейные рубли -

штампованные слепки лиц и дел,
оплаченные кровью и деньгами.
А сколько раз во сне я холодел,
но голос узнавал в несносном гаме -
убей за дело правое, убей!
И ангельское, выше всех скорбей,
слетало милосердие на плаху,
Иегове, Исусу и Аллаху
молились все, не ведая обид.
Но ангел милосердный был убит

на поле, где лежал без головы
раздутый конь, и всадник мёртвый рядом.
Где врач военный, стягивая швы,
пел оду невзорвавшимся снарядам,
размахивая знаменем бинта.
Наивный врач, святая простота,
в очках, в которых белый свет расколот,
со скальпелем, помноженным на холод.
Он всё ворчал - гори оно огнём,
и кляксы были красные на нём.

Мой ангел, память, что ты скажешь мне,
когда метёт, когда скуля и воя,
в окне уходит жизнь по целине,
когда шеренга целится в живое,
чтоб сделать мёртвым раз и навсегда.
Зачем же прилетаешь ты сюда,
кричишь, присев на белые ступени,
как лошадь в мыле и собака в пене,
как чья-то смерть в очках военврача,
который матерится сгоряча.

Тогда я просыпался весь в поту,
стоял в дыму табачном истуканом.
Я видел мир в оконном паспарту,
мне бешенство казалось покаянным.
Тишайший снег ложился на поля,
укутывая голос февраля -
здесь правды нет, но нет ещё и выше.
Людей по снегу вёл расстрельный взвод,
и чудилось - земля сейчас взревёт -
я ненавижу вас... Я ненавижу.