этими его руками

одним соколом горит эта надежда,
это свершение нынешнего.
без попечения стрекочут эти горы,
эти мансарды звездочетов.
поручни снимают руки,
слава лезет в лавину,
грубо лезет чудо в мерило времен,
гробы раздают всем поступки
в жнивах.
местом горит,
местом догорает это високосное чудо,
этот месяц без невзгод,
без восприятий.

гнезда вручены ему,
гнезда он несет в своих серебристых пальцах.
там, в царствовании,
одинокие лилии-зеркала,
лилии-соколы ожидают своих домов,
своих назидающих гнезд.
в роковых отверстиях они,
эти обученные лапки,
эти филины,
привирающие на действо,
и прибывающие всегда в расстояние.
ползучим ливнем я обучаю птиц,
и громом плавится ледяное письмо,
и роты снегирей напутствуют хищника света.
там  он стоит,
и припудренная единичность отвечает ему,
осклабляется в немом вздохе,
прочитывает эти груды из букв,
эти полки из смысла.
в несущем небоскребе он
делит пианино,
он заходит в баню,
и делит на мертвое и неживое,
и прописывает масштабы строительства,
и созидает рукотворную наготу.
и камень в его руке - такой одинокий
камень, такой нынешний,
такой певучий и вязкий.
вместо камня он берет меч,
вместо скалы он берет кирпич мысли -
и тело движет в этих веществах,
искра к искре созидает свет.
могучими крыльями вспорхнет он -
над водяными гладями земли,
и персоны, пугала понесутся на работу,
ублажая высь,
сочиняя эту хвалу для новорожденного.
в этой песне - всемирное ожидание,
непропетая листва,
неузаконенная тишь.
в безглавии она поет,
и сердце возносится над конфетти,
над мишурой аргонавтов.
там, в осколках блага зияет лицо - его лицо,
скрывающее и росы и тяготы хлеба.
в его голове  - россыпи знаков,
и лошади на лугу,
несущиеся в бесконечность,
и тварь земная,
тварь человечья,
тварь божья -
творит этими самыми,
этими его руками.