Багровые отблески над серой лавой

Безумие узаконь,
натянулся полиэтилен
над вулканом сиреневых тихонь.
Испаряется земли печаль
над минералами солонок,
пенится, икает,
нет больше силенок.

Чем бы ты пожертвовал
ради гари
во имя спасения ожиданий?
Заговорит, расскажет,
глазеть заставит,
ты потеряешь счет времени.
Она повествует о страстях, причудах,
о которых не нужно знать другим.
Можно, но не нужно.
Это гора нашей печали.
Вулкан, которого никак не назвали.
Который из породы сиреневой морали,
что и синяя, и красная, никогда не ясная
тому, в кого камней не кидали.
Кому-то портреты кинозвезд сияют,
здесь звезды из соли.
Сокровище встретится – алмаз,
зародится желание его купить,
но он в земле на треть,
на треть в небе, не дотащить.
Подарю кому-нибудь.  Тебе.
Раз она здесь, звезда.  Тебе всегда.
Довольно раздумий. 
Ничего здесь не продано.
Твое предположение оказалось ошибочным.
Зал постепенно пустеет.
Подходит мужчина.
– Я молился на эту картину.
Теперь ее придется продать.
Тебе внутренне придется отказаться от нее.
Но ты не можешь.  Она... мое... мое сокровище.  Моя прелесть.  Она уже потерпела крах на аукционе.
Ее и любить теперь нельзя.
– Я запросил слишком высокую цену за уникальность.
Банальность,
связанная с осознанием причин, сложность полюбить ее снова.
Займись поисками покупателя.
А пока, вот вулкан и сиреневая лава.
Язык мягкий и шипучий,
сперва прикоснись к запястью запястьем, пульс лавы,
я найду для камня твоего слова.
Возбуждается гора время от времени
непредсказанным мягким пламенем,
не зловонная, неуправляемая сера,
монстр спит, а ты меня вниманием
раскрываешь.  Рот вулкана плотный.
А потом сирень, сирень и пот.

Багровеет, вздувается, реет, в небеса взмывает.
Везувий в груди, как его зовут никто не знает.
Кроме тебя, когда ты проникаешь в меня.

Закрой мне рот платком. 
– Пригнись.
Твое бурлящее нутро сильней, чем отблески багровые.
Опять рыгаешь роковым моментом.
Ты страсть опасная, обыкновенная
ремиссия под коркой плавленой ума.
Тебя зовут как?  Алая Халеакала.