33. Без мамы

     В детский садик меня почему-то никто не водит. Я целыми днями сижу в полутёмной квартире Синебрюховых или выхожу во двор, захожу в сарай Васильевны, играю с телёнком или кормлю большую корову, маму телёнка. Я даю ей сена или рву для неё зелёную траву во дворе. Она долго пережёвывает сено или траву и при этом смотрит на меня. Я не знаю, о чём она думает, что думает обо мне, но, наверно, думает хорошо.
     А ещё я часто поглядываю на окно своей комнаты. Оно совсем-совсем пустое и ничем не занавешено.
     А ещё я думаю и не могу понять, почему дядя Вася не крутит пластинки и совсем нет музыки с тех пор, как нас обокрали, а маму увезли в больницу.
     Я несколько дней думал об этом и сегодня решил узнать, а вдруг патефон сломался?
     Я зашёл в свой подъезд, открыл дверь к Перминовым и прошёл в большую комнату, где всегда стоял патефон.
     Патефона на месте не было.
     В большой комнате всё было по-другому.
     Все четыре кровати стояли в правой половине комнаты, а в левую половину заняли мебелью: мебель разных размеров, высокая и маленькая, была прислонены к стенам или возле стен.
      Вся мебель была укрыта белыми простынями и разными большими тряпками.
Только сундук рядышком с дверью, где всегда стоял патефон, был ничем не прикрыт.
Он был точь в точь похож на наш красивый сундук.
     Я очень удивился, что на свете есть сундук такой, как наш, потому что тётя-продавец говорила, что один такой.
     В это время тётя Тася увидела меня у двери своей комнаты.
     Она больно схватила меня за руку и зло сказала:
     - Что ты тут делаешь? Уходи и больше никогда не приходи к нам.
     Она сильно потащила меня к выходу, вытащила на крыльцо и не просто прикрыла дверь, а закрыла её на крючок изнутри.
     Я потёр руку, за которую тётя Тася меня схватила и тащила. Было больно, но я не расплакался, а попытался придумать, за что так она на меня рассердилась?
     Я ведь раньше всегда приходил слушать музыку и никто меня не прогонял и не таскал за руку?
     Я думал, но так и не придумал, что же случилось.
     Прошло ещё несколько дней, а я всё живу у Синебрюховых.
Однажды, когда прошли суббота и воскресение я ещё раз попытался узнать, почему нет музыки.
     Я тихонько подошёл к своему крыльцу.
     Дверь соседей была не заперта.
     Я осторожно открыл дверь, на цыпочках прошёл по коридору и заглянул в комнату.
     Там люди шумели и передавали из комнаты в окно мебель.
     Под окном со стороны улицы стояла лошадь с повозкой.
     На повозке стояла мебель, а в окно подавалась никелированная кровать с шариками на спинках.
     Она была точь в точь, как наша.
     В это время кто-то больно схватил меня поперёк туловища, поднял, прижал к себе, вытащил на крыльцо, поставил на ноги и помахал своей ручищей перед моим носом:
     - Смотри мне!
     Это был сам дядя Серёжа.
     Он, как и тётя Тася, с той стороны закрыл коридорную дверь на крючок.
     Я снова был удивлён, почему на меня так злятся Перминовы, ведь я им ничего плохого не делал?

     С Васильевной мы ходили в больницу к маме.
     Больница находится в конце города, в той стороне, где солнышко заходит.
     Мы долго шли пешком и очень устали, пока пришли в больницу.
Васильевна сказала тётеньке в белом халате, что мы пришли к моей маме.
Через некоторое время мама подошла к высокой железной изгороди из толстых прутьев.
     Васильевна передала маме узелок с угощением.
     Она спрашивала маму разные вещи, а мама ей отвечала и была такой радостной и довольной.
     А меня мама не замечала.
     Я много раз пытался с ней заговорить и рассказать, как я живу.
     Я не понимал, почему мама не хочет со мной разговаривать, хотя я соскучился по ней.
     Я ведь очень и очень устал, пока к ней пришёл.
     Я обиделся на маму и отошёл от ограды.
Васильевна крикнула, чтобы я далеко не уходил.
     Потом к маме несколько раз на свидание ходила тётя Вера, а мы с Васильевной больше не ходили, потому что далеко и сильно устаёшь.
     А я ещё и потому, что мама совсем со мной не хочет говорить.